Последний бастион. Фантастические романы
Шрифт:
— Нет, этого я не видел, но сообщения о нем от меня тоже не ускользнули, — хрюкнул Барнетт.
Хестон-Вуд рассмеялся.
— Да, я знаю, что вы написали о «Знакомствах».
— Послушайте, Ральф, что собственно значит вся эта чушь? — осведомился Барнетт. — Театральная пьеса есть театральная пьеса и существует автор, который ее написал. Но, насколько я слышал, речь здесь идет не о театральной пьесе. Существует продувной южноамериканец, который будто бы является серьезным авангардистом. Он позаботился о том, чтобы перетянуть на свою сторону Близзарда и других финансистов и повсюду собирает бездельников, бывших знаменитостей и уволенных
Мюррей почувствовал, как по его лбу покатился пот.
— Пат, иногда вы действительно преувеличиваете с этим вашим Театром для Масс. Вы сами еще не видели работу Дельгадо, но, несмотря на это, хулите ее, — Хестон-Вуд отпил глоток вина. — Пьеса с Гаррижо в главной роли была для меня самым великим театральным событием года.
— И, несмотря на это, она не имела успеха, — констатировал Барнетт.
— Верно. Ну, в конце концов, Гаррижо покончил самоубийством.
— Да, но почему пьесу после этого больше не ставили? Почему ему не подобрали замену?
— Потому что пьеса была написана для определенного актера. Замена все бы разрушила. Эта идея — уже кое-что для нас. Только вы не хотите ничего признавать.
— Ну, ну, я не знаю. Несколько лет назад здесь был Сароян, вы его еще помните? Он делал что-то подобное в Мировом Театре, но что из этого вышло? Бессмыслица! — Барнетт налил себе стакан вина. — Поставили актеров на сцену, дали им несколько предложений, развили общую работу в диалогах и назвали результаты этого пьесой для сцены. Но как из этого мог получиться шедевр, если все это было сделано второклассными людьми? Я не могу в это поверить, Ральф. Лучшим из актеров все еще является Мюррей Дуглас и вы, так же как и я, хорошо знаете, что в Лондоне не существует ни одного постановщика, который принял бы к себе этого старого пьяницу. У него никогда не было большого таланта — только красивое лицо.
Мюррей резко встал. Он даже не дал себе труда отодвинуть стул. Несколько тарелок и стаканов упали на пол. Ноги шаркали по покрытому ковром полу. Мюррей побелел как мел, когда подошел к соседнему столику.
Хестон-Вуд уронил свою вилку, звякнувшую о тарелку. Это был последний звук. Во всем ресторане несколько секунд царила полнейшая тишина.
Барнетт взглянул на Мюррея, словно перед ним внезапно появился призрак. Пат был большим, крепко сложенным человеком с красным лицом. Его коньком в «Газетт», был «Театр для Масс» и он помещал в своей колонке фотографии, которые добывал с пеной у рта.
— Стойте! — крикнул ему Мюррей.
— Эй… будьте разумны, Мюррей!
Мюррей схватил Барнетта за галстук. В своем гневе он развил невероятную силу. Он рванул Барнетта вверх так, что стул под тем с грохотом упал. Потом он нокаутировал Барнетта точно нацеленным ударом в подбородок.
Журналист отлетел назад, ударился о чей-то столик и, пытаясь удержаться, схватился за тарелку с карамельным пудингом. Мюррей глубоко вдохнул воздух, не обращая внимания на шум голосов.
— Это умерло у вас несколько лет назад. Разве вы не понимаете этого, вы, жалкое ничтожество? Вы не критик и никогда не сможете им быть. Вы злобный болтун, лишенный такта и с дурными манерами. Когда я находился наверху, мне часто хотелось выбить вам все зубы, но я не отваживался, потому что ваша грязная колонка все же имеет силу. Теперь я внизу и вы больше не сможете мне повредить. Вы назвали меня старым
Барнетт, тяжело дыша, выпрямился. Что-то бормоча, извинился перед посетителями, в чей карамельный пудинг влез рукой.
— Мистер Дуглас! Боже мой, что вы здесь делаете? — позади Мюррея появился возбужденный Эмиль.
— Все в порядке, Эмиль. Я уже ухожу. Я не знал, что окажусь здесь под одной крышей с Барнеттом, иначе я сюда не пришел бы. Его вид портит мне аппетит, — теперь Мюррей нарочно использовал резонанс своего великолепно поставленного голоса, который раньше без микрофона заполнял весь Альберт-Холл. Он знал, что все посетители понимают каждое его слово. — Вот, возьмите это в качестве возмещения за убытки, — он сунул в руку Эмиля пять фунтов и одновременно с этим нащупал в кармане брюк мелочь. — А это для вас, Барнетт.
Он бросил высокому мужчине один пенни. Монета упала перед тем на ковер. Мюррей повернулся и быстро пошел к выходу; на этот раз он знал, что все посетители наблюдают за ним. И на этот раз никто не спросил, кто бы это мог быть.
«Хороший уход должен быть медленным», — огорченно подумал он.
— Мюррей!
Он остановился и оглянулся. За столиком около двери он увидел Флита Дикинсона, который всегда находился наверху и никогда не спускался вниз. Флит лучисто улыбнулся.
— Мюррей, я действительно чертовски рад, что вы снова вернулись в мир живых. Поздравляю, это был великолепный хук, которым вы врезали Барнетту. Что вы делаете в настоящий момент? Я ничего не слышал о вас с тех пор… ну, вы понимаете, — и смущенно махнул рукой.
— С тех пор, как я прошел курс лечения, — произнес Мюррей, — я уже отдохнул. По большей части у дверей кабинетов других людей. Я пытался добиться аудиенции и у вас, но вы не хотели со мной разговаривать.
Флит не показал, что чувствует себя неудобно.
— Ну, Мюррей, вы же сами знаете, как это бывает в таких случаях.
— Теперь я это великолепно знаю. Вы держитесь около своей кормушки.
— Минуточку… ага… Мюррей!
Мюррей остановился и огляделся.
— Послушайте, если у вас действительно затруднения…
— Теперь больше нет, спасибо. Близзард включил меня в свое собрание бездельников и бродячих комедиантов, которые должны поставить на сцене новую пьесу Дельгадо. Теперь я обеспечен. Мы увидимся снова на премьере.
«Этот хук был явным ребячеством», — упрекнул Мюррей самого себя, выйдя на улицу. Глупость всего этого дела была, конечно, в том, что он, как и Барнетт, сомневался в этом проекте Дельгадо. Его агент раздобыл что-то другое — да, что-то другое, — но он никогда с этим не свяжется, хотя и получил бы за это фантастически высокий гонорар.
2
Мюррей ехал на север через Лондон по трассе М–1 и все время мысленно возвращался к событиям последнего получаса. Он один раз остановился, чтобы открыть крышу своего кабриолета — свежий воздух поможет ему забыть Барнетта — и купить сандвич, который должен был заменить ему великолепную голубую форель, оставленную им в «Просцениуме».
До сих пор он ехал осторожно; ведь с тех пор, как с ним случился срыв, он не садился за руль автомобиля. Когда Мюррей, наконец, достиг автобана, то намеренно поехал быстрее, сначала выехал в четвертый ряд на скорости сто семьдесят километров в час и все увеличивал скорость, пока стрелка спидометра не доползла до двухсот.