Последний бой - он трудный самый
Шрифт:
И вновь как будто нахлынул вихрь все длящегося в памяти боя... Внезапно я понял: нет, брат, война для тебя не окончится! Годы, проведенные на переднем крае, лица погибших товарищей — это не оставит нас никогда! Бок о бок, плечо в плечо пройдут они с нами до самого конца нашей, жизни...
* * *
Из Карлсхорста в свой полк
Никто не спал: все знали, куда меня вызвали, ждали моего возвращения. Ничего определенного о конце войны не было известно, а различные слухи.
Все лишь догадывались: ПОБЕДА!
Не успел я проехать шлагбаум, солдаты и командиры бросились к «виллису».
— Победа! — крикнул я из машины. — Победа! Войне конец!
Больше ничего произнести был не в состоянии: спазмы перехватывали горло, к глазам прихлынула жаркая волна, невозможно было сдержаться...
Сквозь пленку слез я увидел, как старшина Иван Елисеев, который стоял на посту у шлагбаума, сдернул рывком с плеча автомат «ППШ», поднял высоко над головой... Автомат с потертым и исцарапанным прикладом словно плясал в его руках, а Елисеев не отпускал спусковой крючок, пока в диске не осталось ни единого патрона! Когда автомат перестал стрелять, разведчик недоуменно глянул на отошедший назад затвор...
Наверное, это была самая безобидная, самая радостная и самая длинная, самая последняя его автоматная очередь за всю войну. Это надо было видеть.
Что потом, помню, как в сладком тумане. Мой «виллис» со всеми, кто в нем сидел, оторвали от мостовой и понесли...
Возле танков машину снова поставили на колеса и принялись за меня: какие там звания, ранги, субординация! Вытащили из машины и под громкое «Ура » и «Победа!» стали подбрасывать в воздух.
Сопротивляться было бесполезно,
Потом кто-то посреди улицы, напротив здания школы, в котором размещался немецкий госпиталь, разжег большой костер, и к нему со всех танков понесли пропитанную маслом ветошь, и каждый бросал ее в огонь, свечой полыхавший в память о погибших товарищах...
Все окружили костер, на время настала тишина, в которой слышались лишь потрескивание огня да тяжелое дыхание людей. Блестели глаза, танкисты, автоматчики, разведчики вглядывались в подымающееся пламя, тысячи искр гасли в воздухе...
— Салют, хлопцы! — Я достал из кобуры свой «ТТ», с которым не расставался с июля сорок первого. Он был настолько потерт, что и воронения почти не осталось. Ветеран!
— Три залпа? — спросил майор Русанов.
— По обойме! По целой обойме, товарищ гвардии подполковник! — закричали танкисты, все вооруженные пистолетами.
— По целой обойме. Огонь!
Рассыпчатый треск пистолетных выстрелов соединился с треском цыкающего костра. И снова тишина: каждый вспоминал о своем.
— Посмотрите на госпиталь, — тихо сказал Стариков.
Все оконные стекла в госпитале были залеплены, словно белыми пятками, лицами раненых немцев...
Кто-то запел «Священную войну». Все подхватили. И загремела в Берлине набатная песня первого, самого трудного года Великой Отечественной... А на востоке, где Родина, небо позолотил наступавший рассвет.
Начинался первый день Мира.