Последний бой - он трудный самый
Шрифт:
— Понятно! — Макаров подчеркнуто щелкает каблуками и козыряет. — Пойдет старший техник-лейтенант Архипенко.
Хороший офицер Макаров. Болеет за дело, смел, инициативен. Он и внешне красив, все, как говорится, при нем: высокий, стройный, черноволосый. Техническая должность позволяет ему быть подальше от передовой, подальше, значит, от смерти... А он всегда старается быть ближе к танкам. Танкисты его любят за это, а ремонтники побаиваются: строг «зампотех», спуску не дает. Но это на пользу делу; знаю, что Макаров с бронетягачами и ремонтными летучками всегда рядом с танками. В бою я всегда
Не сломило Макарова и тяжеленное горе: в нашем же полку в роте автоматчиков воевал его младший братишка, лет восемнадцати. Братья были сильно похожи друг на друга, здорово привязаны один к другому. Я понимал, как тяжело было старшему брату видеть и сознавать, что младший может в любую минуту погибнуть. Со мною тоже так было, когда воевал в 1-й гвардейской танковой бригаде; брат мой младший там же командовал минометным взводом. Он был моложе меня на шесть лет, еще мальчик, по существу, и я боялся и жалел его больше, чем себя. Но что можно было сделать в боевой обстановке? Только надеяться на лучшее... На судьбу. В то же время младшие братья — и мой и Макарова — старались быть достойными нас, старших, ну и лезли прямо на огонь, в самое пекло.
Мой брат в январе 1945 года был тяжело ранен в обе ноги в боях на реке Пилица. Конечно, я это пережил тяжело. И я не раз предлагал Макарову забрать «малыша Макарова» — так его звали автоматчики — в ремонтники. Но братья от такого варианта категорически отказались. Совесть им не позволила.
И вот младший Макаров убит в бою... Старший сам его похоронил. И сам сообщил матери... Тяжелое горе его не сломило, только лицо у старшего почернело и в темных глазах появился сухой, злой блеск. А работать он стал совсем одержимо.
Приехали полковые кухни. Шлепая по блестящим лужам, побежали к ним ротные старшины. От дождя и грязи их плащ-палатки одеревенели, шуршат и хлопают по голенищам сапог. За плечами горбятся ранцевые термосы, в руках — маленькие канистры для «наркомовских» ста граммов.
Как это кстати сейчас: и горячая пища и водка! Пожалуй, уже и не сто, а больше граммов придется на солдата: ведь водка выдана на бойцов, числившихся в ротах в начале истекших суток. А теперь, когда привезли и обед за прошедший день и — сразу — ужин, уже вторые сутки идут, и немало людей выбыло: кто убит, кто ранен. А водка осталась.
Не скупятся старшины, однако делят ее поровну: скрупулезно так наливают, стараются не потерять ни капли. Жалеют старшины бойцов, часто отдают им и свою норму...
Солдаты набрасываются на еду, уплетают ее, кто сидя на корточках, кто стоя у крыла танка, а кто — привалившись к стене.
Если прислушаться, всюду перестук солдатских ложек и котелков, аппетитное чавканье. Зубы крепкие, молодые. Смачный аромат «полевой каши», ее еще называют «суворовской», и ржаного хлеба пересиливает, кажется, все запахи войны!
Как хорошо после нечеловеческого напряжения дневных боев выпить немного водки и закусить горячим! Приятное тепло разливается по уставшему и озябшему телу: будто горячий уголек бросили в желудок. Отходят, ослабевают натянутые до предела струны. Вот когда понимаешь, что ведь зря придуманы эти «наркомовские»
Но велика солдатская мудрость — я никогда за все годы войны не видел, чтобы опытные солдаты пили водку перед боем. После боя — пожалуйста! А перед атакой — никогда. Не пили «старики» и не разрешали пить молодым, потому что знали: пьяному — море по колено. В хмельном угаре притупляется инстинкт самосохранения, человек перестает остерегаться смерти, может пойти на кинжальный огонь противника, на верную и бесполезную гибель.
Вместе с кухнями артиллерийские снабженцы привезли и раздает патроны к автоматам и ручным пулеметам, гранаты. Гранаты мы получаем двух типов: «Ф-1», они же «лимонки», и стандартную ручную «РГ-33».
Тут уже все проходит не так-то гладко. Каждый автоматчик и разведок старается набрать себе побольше — он заполняет патронами все, что возможно: подсумки, вещевые мешки, даже карманы! Из гранат предпочитают «лимонки»: они компактнее, чем «РГ-33», взрыв и убойная сила осколков у них значительно сильнее, да и бросать их здесь, в этих развалинах, сподручнее.
Так что, если с раздачей горячей пищи вполне управляются повара, выдачу боеприпасов твердо берут в свои прижимистые руки сами старшины рот.
Конечно, в этих последних боях мы не жалели боеприпасы. Но тут и у полка были свои ограничения: во-первых, нормы снабжения, а во-вторых, ограничивали возможности полкового транспорта. Особенно это касаюсь снарядов для танковых пушек. На них существовала жесткая норма расхода «БК» (боекомплект). Кроме того, снаряды подвозили в складской смазке, ее надо было перед загрузкой в танк тщательно отчистить. А снять толстый, загустевший слой «пушечного сала» с почти полутораметрового цилиндра снаряда и гильзы — далеко не просто!
* * *
Шло время... Начали к нам подтягиваться пехотинцы приданного стрелкового батальона. Бойцы были в мокрых плащ-палатках и шли гуськом по обочинам улицы. Палатки залубенели, по ним барабанил дождь.
Фашисты простреливали улицу, красно-желтые светлячки трассирующих пуль, словно стараясь догнать друг друга, неслись в ночной темноте. Ударяясь о камни стен, пули рикошетили, разбрасывали разноцветные искры, визжа, разлетались в разные стороны. Они прилетали из неожиданных направлений и ударяли плашмя, раны от их попаданий были похожи на ранения разрывными пулями.
Тишины не было, но по сравнению со звериным грохотом дневного боя было сравнительно спокойно. В перерывах стрельбы слышались голова немцев на той стороне и приглушенное звяканье их оружия.
История беспощадно прокручивала свое колесо... Кончалось существование «тысячелетнего рейха» и его «фюреров». Вглядываясь в мрачную темень Тиргартена, мы пытались представить себе, что где-то рядом в своем убежище сидит сам Гитлер: Фосс-штрассе, на которой находилась рейхсканцелярия, была совсем близка. Может быть, в эту минуту он смотрел в нашу сторону? Темень Тиргартена жила, за ее непроглядностью жили, казалось, тысячи глаз, наполненных злобой и ненавистью. Фашистам, запертым здесь, на малом участке правительственных кварталов, надеяться уже было не на что, и они были опасны, как крысы, загнанные в угол.