Последний бой
Шрифт:
— Хм, — Фридрих задумался. — И для чего это было сделано? Ведь наверняка осталось еще много фузей, вполне пригодных к использованию? Куда больше, чем прибрали к рукам наши польские друзья.
— Его высочество сказал, что это сделано, потому что обеспечить всех бойцов пулями также единого образца будет куда проще и дешевле, чем постоянно путаться в калибрах. И самое главное, солдаты в бою могут не беспокоиться, что какая-то пуля может не подойти и просто не пролезть в ствол. А все старое оружие было реквизировано в пользу Тайной канцелярии и начавшего полную реформу полицейского управления. Там скорость боя не так важна, можно и подобрать, не суетясь, подходящий боезапас. Кстати, название «Полицейское управление» императрице посоветовал
— Об этом я знаю, — Фридрих задумчиво смотрел на гаубицу. Что-то в последнее время не давало ему покоя. Интуиция настойчиво советовала оставить пока Саксонию и вернуться в Берлин. Но он уже так близко подошел к Дрездену... Про то, что в Российской империи идет реформа Тайной канцелярии и полиции ему писали, как послы, так и многочисленные шпионы и просто доброжелатели, обожавшие прусского короля, при дворе Елизаветы. Но реформы эти велись довольно медленно, постепенно, не вызывая переполоха в обществе и не заставляя людей испытывать какие-то жуткие потрясения, что интереса, во всяком случае его интереса, не вызывали. Про перевооружение и введение новой формы он тоже слышал, но счел блажью. Опять же, те же фузеи, они же были не новыми образцами, так что и внимания на такие детали обращать не следовало. И было не слишком понятно, зачем об этом говорит ему сейчас его друг и советник. — Вот что, Ганс. Не стоит приглашать сюда Шиманского. Я, пожалуй, пройдусь по лагерю. Ничто так сильно не призывает к порядку, чем внезапные проверки. Заодно сам осмотрю телеги с подаренным нам вооружением, и поговорю с этим поляком, который уже почти нарвался на пару дуэлей, выводя из себя своей чванливостью моих офицеров.
— Но, ваше величество... — Винтерфельдт попытался остановить Фридриха, но тот уже махнул рукой и направился в самую гущу раскинутого для отдыха лагеря.
Старый, уже кое-где потертый мундир короля, который тот носил во время походов с каким-то нездоровым упрямством, настолько резко выделялся среди мундиров генералов, не отличавшихся аскетизмом, что обращал на себя внимание. Солдаты сразу же узнавали своего короля и вскакивали, стараясь таким образом выказывать свое почтение. На самом деле Фридрих частенько проделывал подобные маневры, инспектируя свои войска, не сообщая предварительно о проверках, да и во время марша его вызывающе выглядящий старый мундир мог появиться в любой части лагеря совершенно неожиданно. В этом король был прав, постоянное ожидание проверки заставляло подчиненных пребывать в рабочем напряжении, не давая никому расслабляться.
Фридрих не шел к польскому обозу целенаправленно. Он часто останавливался, обращался к солдатам, многих из которых помнил по именам. Заодно осматривал лагерь, отмечая мелкие недочеты и делая зарубки в памяти, чтобы позже попытаться эти недочеты исправить.
До телег, стоящих полукругом в самом центре лагеря оставалось пройти еще с четверть мили, когда раздался мощнейший взрыв. Телеги подпрыгнули, разбрасывая вокруг себя летящую во все стороны шрапнель. Вокруг быстро распространялось вырвавшееся на свободу пламя разгорающегося пожара. Крики, ржание коней потонули в очередном грохоте. Хоть Фридрих и находился довольно далеко от эпицентра, волна, покатившаяся по земле, сбила его с ног, а резкие, бьющие по ушам звуки на мгновение оглушили, не удержавшегося на ногах короля. К нему тут же бросились генералы, и уже через мгновение Винтерфельдт поднимал его, пытаясь отряхнуть с мундира грязь. Фридрих отмахнулся от него, с ужасом глядя на то, как весьма существенная часть его армии просто прекратила свое существование, даже не вступив в честный бой.
Вокруг уже вовсю суетились прибежавшие к месту трагедии другие полки, пытающиеся помочь раненным и найти выживших, а Фридрих все еще стоял, глядя в одну точку немигающим взглядом. Наконец, встряхнув головой, он сорвал с головы набитую землей треуголку и повернулся к Винтерфельдту.
— Ганс, пошли гонца в Ганновер, — буквально
— Ну где же они? — Олег Груздев осадил нетерпеливо перебирающего под ним ногами жеребца. Когда раздался взрыв, привыкший к подобному на поле боя конь только уши прижал, больше ничем не выдавая своего беспокойства. Но сидящий на нес всадник нервничал и постепенно это чувство смутной тревоги начало передаваться верному коню. Олег же привстал на стременах, оглядывая доступное его взгляду пространство.
Он с большей частью своего небольшого отряда покинул расположение лагеря пруссаков уже несколько часов назад. Уходили по одному, стараясь не привлекать внимания. Сам же Груздев вел себя просто отвратительно вызывающе, отвлекая все внимание на себя, как солдат, так и офицеров. В последний же час он очень громко возмущался тем, что его держат, как какого-то преступника и наверняка не сообщили о благородном пане королю Фридриху, иначе чем можно объяснить то, что он так долго ждет встречи с королем, чтобы передать ему уже подарок польской августейшей семьи.
Его вопли так всех утомили, что пара офицеров отправилась спросить про скандального поляка, да так и не вернулась. И когда пан Шиманский сам изъявил желание найти ставку короля, чтобы испросить аудиенцию самостоятельно, окружающие его люди, смертельно уставшие за долгий и тяжелый переход, вздохнули с облегчением и даже не попытались его как-то задержать. Надо ли говорить, что ни в какую ставку Груздев не поехал, а изрядно попетляв по лагерю, уехал прочь, чтобы присоединиться к ожидающему его отряду. В лагере возле телег остались четверо солдат, которым предстояло сделать самое сложное.
Идея подорвать обоз, сделать из него огромную мину с чудовищным поражающим действием, родилась у Салтыкова в тот самый момент, когда он узнал о предательстве поляков. Все высшие офицеры прекрасно помнили, как на том поле, которое Великий князь назвал полигоном, где они испытывали новую гаубицу Данилова, этот самый Данилов на спор взорвал небольшой бочонок с порохом на расстоянии, подтянув к нему вымоченный в жиру шнур. Взрыв тогда произошел не слишком далеко от места, где располагался Петр Федорович, за что шутнику едва головенку не открутили, но сам принцип из-за этого конфуза прочно засел в памяти у принимавших участие в испытаниях офицеров.
И здесь им предстояло сделать нечто похожее. Самым трудным было проникнуть с заполненными шрапнелью телегами в лагерь прусской армии. Да впечатление у пруссаков оставить, что это поляки так сильно их пощипали и унизили, несмотря на все договоренности, которые существовали между королем Фридрихом и королевой Софией Августой. Не зря же Груздев горло рвал, все польские ругательства вспомнив, чтобы у последнего рядового все сомнения пропали.
— Где же они? — Олег поднес руку ко рту и вцепился в тыльную часть ладони зубами. Боль слегка отрезвила молодого офицера, который никак не мог заставить себя признать, что оставил людей в лагере врага на верную гибель.
— Бегут! — крик раздался совсем с другой стороны, не с той, с которой Груздев ожидал подрывников. Резко развернувшись в седле, из-за чего конь недовольно заржал и тряхнул головой, Олег увидел, как к ним бегут трое солдат в польской форме. Поравнявшись с ним, один из них, держась за бок и переводя дыхание через слово отрапортовал.
— Васильев подорвался. Слишком близко к телеге подошел. У него постоянно шнур гас, уже и пруссаки начали внимание на его метания обращать, так что он сделал вид, что что-то поправляет под рогожей, да и... — он махнул рукой, а потом размашисто перекрестился. — Упокой Господь душу его грешную. — Его примеру последовали все остальные. Немного помолчав, почтив память погибшего солдата, Груздев коротко приказал.