Последний бой
Шрифт:
22
Вечер. Солнечные лучи стелются по небольшой поляне, где собрались партизаны, только что вернувшиеся с задания с Витебской железной дороги. Да, картина необыкновенная! Были они обмундированы в форму чуть ли не всех родов войск Красной Армии, в гражданские пиджаки, в немецкие, мышиного цвета, мундиры с тусклыми пуговицами. Да и вооружены чем бог послал: у многих ППШ с круглыми дисками, кавалерийские карабины, скорострельные СВТ, трофейные автоматы и винтовки. А лица молодые, белозубые улыбки, загар на щеках и неуемный жар в глазах — хоть каждого пиши на холсте. Вот стоит узкоглазый, с иссеченным оспой лицом, с умным, пронзительным взглядом партизан, увешанный гранатами и подсумками. А сосед
— Смирно!— скомандовал командир Александр Бикбаев.— Комиссар слово имеет!— Голос его в один миг смыл и смех и шутки.
— Товарищи, сегодня к нам прибыло новое пополнение...
Полной неожиданностью было для меня начало речи комиссара отряда. Комиссар говорил о нас, и я впервые совсем неожиданно увидел себя со стороны и подивился тому, как, израненный, преодолел на своем пути немыслимые препятствия.
Я не хочу воспроизводить речь комиссара, хотя запомнил ее чуть ли не дословно. Запомнил и тишину лесную, и устремленные на нас глаза людей, и залповые удары ладоней, от которых задрожало сердце.
Всего, что тогда сказал о нас комиссар Николай Цирбунов, хватило мне надолго.
Вечером к шалашу пришел комиссар и сказал, что меня подлечат, немножко откормят медком, яблоками и отправят в партизанский полк Сергея Гришина.
— У них там нормальный госпиталь — сами лечат, оперируют, ставят снова в строй. Тяжелораненых отправляют на самолетах на Большую землю.
— А где сейчас полк Гришина базируется?
— В Белоруссии. Это километров триста отсюда. Дадим тебе хорошего коня. Не будет недостатка и в провожатых.
— Что представляет из себя Гришин?— невольно вырвалось у меня.
— Гришин? Герой Советского Союза, майор. Бывший учитель. Ну, что еще?— Цирбунов надолго задумался, не спеша закурил, шумно пустил дымок, продолжил:— Сергей Владимирович не костью широк, а вот этим самым…— Комиссар постучал ладонью по лбу.— Мы традиционно привыкли измерять, сравнивать дарование военачальников, их сметку с чапаевской, суворовской, а с точки зрения партизанской тактики — с Денисом Давыдовым. Кстати, и места тут близко, где он действовал. Слова «храбрый», «талантливый», «находчивый», отдельно взятые, еще ничего не выражают. Сергей Гришин ни на кого не похож. Человек с большой буквы. Самородок. Люди тянутся к нему. Авторитет его командирский очень высок.
Очень хотелось быстрее увидеть прославленного героя.
— Мы тоже делаем свое дело, как умеем,— продолжал он.— И разведку ведем, и поезда вражеские взрываем, и машины жжем. А полк Гришина действует масштабно, охватывает одновременно несколько районов.
Увидев проходившего командира, Николай крикнул:
— Иди, Саша, приземляйся до нашего шалаша.
— Можно маленько... О чем разговор-то?— садясь на бревнышко, спросил командир.
— Да вот старший лейтенант поедет в полковой госпиталь Сергея Гришина и интересуется, что это за полк, каков командир? Я ему рассказал немного, может, ты добавишь?
— О Гришине ходят всякие легенды. Молодец он, Гришин-то!— Бикбаев порывисто соскользнул с бревна и уселся на еловые лапы, бросив под себя по-татарски ноги в яловых сапогах. Темные глаза командира заблестели.— Сергея Владимировича Гришина я знаю с сорок второго года. В августе по приказу штаба партизанского движения наш отряд перешел линию фронта, чтобы хорошенько вооружиться, обмундироваться и всякие другие важные дела справить на Большой земле и новые задачи получить для дальнейших действий. Остановились ночевать в деревне Бакшеево, где располагался штаб тринадцатого полка. Тогда с Гришиным близко познакомиться не пришлось. Он каждый день дрался с немцами, не до меня ему было. Поговорили немного, разными сведениями обменялись. Он ко мне присматривался, а я к нему. Понравился он мне шибко. Башка у него светлая, умная и смеялся уж больно заразительно. В
Помолчали. Потом я поинтересовался, как они проходили линию фронта.
— Дыг обыкновенно!— Бикбаев тронул пальцем свой крючковатый нос.— Дуем вперед через сугробы, где гранату швырнем, где из автоматов врежем. Они орут: «А-ля-ля!» А что тут орать, когда мы уже в лесу. Так и шли. Вот когда отсюда двигались, на завал напоролись, спутанный колючей проволокой...
— Потери были?
— Одного убили, другого ранили. А обратно прошли чисто...
Я расспрашивал потому, что мне не давал покоя наш последний на линии фронта бой: я много думал о нем, анализировал ошибки. Правда, Федя Цыганков делился со мной, как они возвращались через передний край, но уж слишком рассказ его был упрощенным.
— Двигаясь в свой Краснинский район, мы вошли восточнее Витебска в партизанскую зону...
Бикбаев замолчал. Я понял, что пройти в свой район им сразу не удалось. Нетрудно было догадаться, почему он называл его «своим». Отряд проводил обширную разведывательную работу, имел там много своих людей, как и отряд капитана Денисова в Андреевском районе.
— Там тогда скопилось одиннадцать тысяч партизан, прочно заблокированных фашистами,— продолжал Александр.— Район большой, обстановка аховая. Нашему отряду отвели рубеж обороны в южной части зоны, по реке Западная Двина — деревни Горькава, Штаны и Островская. Оборонялись больше месяца. Приходилось отбивать по нескольку атак в день. В начале марта, совместно с отрядами Кочубея, прорвали "блокаду и двинулись в Понизовский район Смоленской области. С нами шли тридцать три человека гришинцев, которые знали, где находится штаб полка. Перед этим они ходили на Витебскую железку, спустили под откос эшелоны противника, а потом застряли в заблокированном районе и теперь возвращались к своим.
С Сергеем Гришиным мы встретились в деревне Никоновщине и быстро как-то подружились. Полк его вел тогда тяжелейшие бои, много маневрировал, делал переходы в двадцать — тридцать километров, таскал за собой вражеские соединения.
Положение было очень сложным и трудным, люди пообносились — не хватало обуви, одежды, а боеприпасы, в основном, с боями брали у противника. Особенно плохо было с питанием. Хлеб и скот немцы начисто разграбили, население голодало.
Видя, как лихо приходится Гришину, говорю ему: «Пропадешь ты тут...»— «Ты что, мне панихиду поешь?»— Сергей уставился на меня. «При чем тут разные поповские слова? Я даже муллы не боялся... Жрать людям нечего. Скоро всех лошадей съедите! И не только раненых, пушки не на чем будет везти. Подумай!»— «Ишь ты, какой стратег нашелся! А ну-ка, Александр Султанович, скажи мне, что у тебя на уме?»— «Уходить надо отсюда, Сергей Владимирович».— «Куда? В мой Краснинский район?»
Сергей сразу двух генералов за нос водил. А потом побил и ушел восвояси. У них регулярные войска, танки, самолеты, а у Гришина было семьдесят подвод с ранеными. Так это ж Гришин!
Александр Бикбаев выдохнул слова с присвистом. Загорелое бронзовое лицо его казалось мне мужественным; рассказ его был горячим, искренним, и мысли свои он излагал просто, с чуть грубоватой интонацией в голосе. Выглядел командир отряда куда старше своих лет.
— Значит, позвал я Гришина сюда к нам. А он спрашивает: «У тебя что там, молочные реки текут в кисельных берегах?»— «Киселя нет,— отвечаю,— зато полицейских и мелких гитлеровских гарнизонов хватает... Район почти не потревоженный фрицами, вот главное. Хоть людей мало-мальски оденешь. Ведь ужас в чем ходят! Изношенные ватники, на которые глядеть-то дыг тошно».— «А что, в твоем районе фабрики есть обувные, текстильные?»— хохочет Гришин. «Ты, может, немцев боишься?»— подковырнул я его. «Именно хочу быть там, где их больше — лупить есть кого...»