Последний бойскаут
Шрифт:
— Ну, так и правильно…
— Может быть… — вздохнул Джо.
Он достал из бара посудину со льдом и стал прикладывать холодные брусочки к ссадинам на лице.
— Тебе больно? — участливо спросил Джимми.
— Да ну, ерунда. До развода заживет.
— Да я не о том…
— Все равно — ерунда… Знаешь, когда мы были бойскаутами, устраивали с приятелями испытания на преодоление боли. Держали, например, руку над огнем — кто дольше вытерпит.
— Но это ведь — другое.
— Да, другое… Это похоже на другое наше испытание: кто дольше под водой просидит. Знаешь — зеленоватая муть кругом, уши
— Беннард? Который сенатор, да? — спросил Джимми.
— Да, тот самый. Он всегда был слабаком, Келвин Беннард. Да ведь я тебе говорил, что мы с ним были в одном бойскаутском отряде. Помнишь, у Кори?
— Ах, ну да, — припомнил Джимми. — Это мне после того взрыва память маленько отшибло.
— Это дело тоже не способствует хорошей памяти, — сказал Джо, щелкнув пальцем по бутылке джина. — Еще выпьешь?
— А как же…
Джо вновь наполнил стаканы.
— Я бы предпочел, чтобы у меня вовсе никакой памяти не осталось, — покачал головой Джимми. — Слишком много на свете такого, чего не хочется помнить.
— Это верно, — кивнул Джо. — Но есть и такое, чего никогда забывать не следует.
— Например?
— Измен, обид, — пояснил Джо.
Он взял новую пригоршню льда и приложил ко лбу.
— А если судьба тебя обидела — тогда как? — спросил Джимми.
— Против судьбы все равно не попрешь. И от личной боли никуда не денешься. Она умирает только вместе с тобой, дружище.
— Ну, тогда и надо сдохнуть поскорее. Все равно ведь жизнь — дерьмо, — угрюмо сказал Джимми.
Он поднял стакан:
— Давай — за Алекса-бухгалтера.
— Что — ты знал какого-то бухгалтера, которого звали Алексом? — спросил Джо.
— Нет, — покачал головой Джимми. — Но Алекс мог быть бухгалтером. Он мог бы быть кем угодно: бейсболистом, моряком, шахтером, водителем такси… Алекс был моим сыном.
— Сыном?
— Да. Я был женат, Джо. И однажды в воскресенье я уехал в Майами — у нас там была игра с местным клубом. А жена не могла поехать со мной. Я всегда брал ее на игры — но, понимаешь, она была уже на девятом месяце. И вот она шла по бульвару — и вдруг пикап на полном ходу вылетает на тротуар… Она так, наверное, и не поняла, в чем дело.
Было видно, что каждое слово дается Джимми с большим трудом: он выдавливал их из себя одно за другим, словно засохшую пасту из тюбика.
— Она умерла на месте. Но Алекс — он жил еще семнадцать минут в инкубаторе. Он заснул. Он успел, наверное, увидеть один сон. А потом он умер.
Джо видел, что Джимми с трудом сдерживает слезы. Его широкие плечи ссутулились, глаза потухли.
— Я все время думаю о нем. Господи боже мой, как это неправильно, что мои жена и ребенок погибли, а я должен жить дальше. Жизнь — дерьмо…
Джо сочувственно кивнул. Что тут скажешь, чем утешишь? Нет таких слов. Есть только джин. Или виски. Лучше джин. Без тоника.
Джимми поднялся. Его глаза рассеянно блуждали по сторонам.
— Ладно, чего об этом говорить… Слушай, Джо, можно мне в душ сходить?
— Конечно. Ванна — прямо по коридору, первая дверь направо.
— Спасибо.
Джимми зашел в ванную комнату, открыл вентили душа, но раздеваться не торопился. Вместо этого он достал из кармана маленький прозрачный пакетик с белым порошком. Любовно осмотрев его, надорвал упаковку…
И в этот момент в дверь просунулась голова Джо.
— Возьми полотенце в том… — начал было он — но тут же осекся, увидев, чем занят Джимми.
Он вырвал пакетик и врезал Джимми по скуле.
— Так вот что ты искал в квартире Кори, да? Ты это искал?
Потирая скулу, Джимми неохотно кивнул. Джо поднял крышку унитаза и высыпал туда наркотик.
— Ты что делаешь? — всполошился Джимми. — Ты знаешь, сколько это стоит?!
— Заткнись! — рявкнул Джо, спуская воду в унитазе. — Кретин!
Джимми с грустью смотрел на бурлящую воду. Вид у него был такой, как будто у него посреди оживленной улицы свалились штаны.
— Вон из моего дома, пока я тебе шею не свернул, понял, сука?
Джо произнес эти слова вроде бы спокойно, но в голосе его звенел металл.
— Мне это нужно, чтобы перебиться как-то… — печально сказал Джимми.
— А вот мне этого не нужно. Я — не перебиваюсь, — отрезал Джо. — Если ты такая слабая тварь, что не можешь обойтись без наркотиков, нам разговаривать не о чем, ясно? Убирайся.
— Ах да, я забыл: я ведь разговариваю с мистером Правильным! — язвительно воскликнул Джимми. — Брезгуешь всяким дерьмом, да?
Джо продолжал в упор смотреть на него. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.
— А знаешь, как человек оказывается в этом дерьме? — лихорадочно продолжал Джимми. — Как это начинается? Не можешь заснуть после напряженной игры — и глотаешь пачками димедрол. Ноги болят, колени опухают — тогда и аспирин, и анальгин, и еще черт знает что. А то и уколешься чем. А потом появляется пикап — и убивает твоих жену и ребенка. А я — добропорядочный гражданин: плачу налоги, в церковь хожу. И вот прихожу я в церковь и спрашиваю: Господи, Боже ты мой, почему, почему ты убил мою жену и моего ребенка? Но он не отвечает, Бог-то: в тот день он не по тому телефону сидит, наверное. А потом тебе звонят из команды и говорят: эй, парень, твоя карьера окончена. И знаешь, почему? Потому что деньги на исход матча поставил. Ну почему, почему этого нельзя — почему именно в футболе так нельзя? Во всех остальных видах спорта можно — а в футболе нельзя. Почему — знаешь? Потому что мы, игроки, всегда примерно знали, как будут поставлены деньги. Там же многотысячный бизнес, на этих ставках. И в итоге тебя выгоняют из команды или сводят с ума — как Билли Коуэна. Они, эти подонки, эти лицемеры, всегда готовы ограбить тебя, загубить, сровнять с дерьмом напрочь!..
— Когда кончишь жалеть себя, — холодно сказал Джо, — дверь вон там.
— Ах ты сволочь! — с чувством произнес Джимми.
— И еще какая, — равнодушно согласился Джо, не меняя каменного выражения лица.
Джимми резко вышел из ванной и зашагал к выходу. Черт бы подрал этого чистоплюя. Сам торчит в заднице — а еще берется других учить, мистер Проповедник. Что за дерьмо эти частные сыщики!
Хотя, с другой-то стороны, думал Джимми, постепенно остывая, его тоже можно понять: наркотики — это действительно жуткая дрянь. Да еще когда ребенок в доме… Жалко его все-таки: не повезло мужику. Ляжет сейчас в пустую постель — одинокий, никому не нужный…