Последний брат
Шрифт:
— Значит, никакой настоящей симпатии между вами не было? — спросил Амар.
— В политике, Амар, имеет значение только целесообразность. — Мягко сказал Диодор. — Я некоторое время общался с твоим отцом в полевом лагере во время подписания договора. Я, знаешь, очень неплохо говорю на языке фарсов, и твой отец, как оказалось, отлично знал этот язык. Поэтому мы общались без толмачей. Он был яркий человек, и симпатия между нами возникла. Но, повторюсь, если бы не целесообразность, это бы не имело ровным счетом никакого значения. Это ты поймешь очень скоро. И тут, тайши Амар, давай-ка мы плавно вернемся к твоей персоне. Скажи мне, что ты имел в виду, когда сказал, что отец тебя выгнал?
Амар
— Я… Мне не все нравилось из того, что он делал. Как-то раз я пришел к нему и сказал, что думал. Мы повздорили. Вскоре после этого он отослал меня сюда.
Император кивнул.
— Через несколько лет после заключения мирного договора твой Хуран-Бохо прислал мне доверенного человека, который передал его просьбу. Он просил взять на воспитание одного из его сыновей… Твой отец, не сочти это оскорблением его памяти, был слишком любвеобилен. Одних только законнорожденных сыновей у него было семеро, и меж ними не было согласия, кто же после смерти отца должен занять престол. Про детей от наложниц даже и говорить не буду… Все от разных матерей, взятых Хураном в разных странах, вы братья, как я понимаю, не испытывали друг к другу братской любви. А вот ненависти хватало. Твой отец слишком поздно начал понимать, какую семью он создал… Даже ему, бесстрашному воину, не боявшемуся вражеской стали, становилось не по себе, когда он случайно ловил не предназначенные для других взгляды сыновей в затылок друг другу. «Так смотрит убийца перед тем как никнуть удавку. Так смотрит зверь перед тем как броситься на добычу», — это ведь его собственные слова.
— Откуда ты знаешь, василевс?
— Я, как ты понимаешь, несмотря на наши дружеские отношения, держал при дворе твоего отца соглядатаев, чтобы быть в курсе дел… Поэтому, когда он прислал мне письмо с просьбой и полунамеками, я уже и без того знал, в какой ситуации он оказался. Твой отец был уже не молод, — Диодор печально вздохнул, — а с возрастом все яснее понимаешь, что от смерти не убежишь. Пути наши за земной чертой ведомы лишь Богу, а здесь на земле мы можем продолжить себя детьми. Вот Хуран и начал думать, что же предпримут дети, когда его не станет. Зимой на большой облаве один его сын раскроил другому голову всего лишь за удачный охотничьей выстрел. В тот раз сын Хурана выжил…
Амар опустил голову.
— …Через полгода, другому, самому младшему сыну, уже так не повезло, — продолжал император. — Он с двумя другими братьями оторвался от остальных охотников. Братья рассказали, что самый младший неудачно упал с лошади, ударился о камень и сломал себе шею. Они очень убивались… Хуран-Бохо со страхом думал о том, что начнется, когда он умрет. Детей было не остановить ни приказом, ни посмертной волей. За ними стояли матери, которые их взрастили, пока Хуран разъезжал по победоносным походам. И партии в государстве уже примеривались, кого из его детей сделать своим знаменем, кто больше соответствует их интересам… «Перегрызут, передавят друг друга, — говорил твой отец. — Останется один. Но что этот один будет делать, без родной крови, и за ним придет чужая стая?» Вот тогда-то он и отослал одного своего сына подальше от котла, где заварилась свара. Хотя бы для того, чтобы сохранить свой род.
— Отослал нелюбимого сына, оставил про запас… — пробормотал Амар, безотчетно кусая губу.
— Я скажу тебе, кого отослал мне Хуран. — Прищурившись, взглянул на Амара император. — Отослал сына, который редко ему улыбался. Сына, который часто был с ним не согласен. Сына с глазами человека, а не с лютыми глазами зверя и не с мертвыми глазами дохлой рыбы. Сына, который не смотрел на отца с ожиданием, а на братьев — с предвкушением. Вот что написал твой отец. А я скажу: отослал того, за кого больше всего боялся, —
— Он не выделял нас одного перед другим… — прерывисто вздохнул Амар.
— Здравая была мысль. Жаль, не помогла.
— Спасибо, василевс.
— О нет, не благодари меня, мальчик, — покачал головой император. — Наш разговор еще не окончен… Не благодари меня.
— Еще что-то, чего я не знаю?
— Мы к этому идем. Целесообразность, Амар. Помни о ней. А теперь скажи-ка мне, как ты относишься к своему брату?
— К которому?
— Ах да, ты же в своей школе был оторван от новостей… Но ты знаешь, что твой брат Урах после смерти твоего отца стал хаганом?
— Эта весть дошла до меня, василевс. Твой град — центр торговли, и в увольнительных я всегда старался выведать новости о родине от купцов. Равно как и вести о судьбе моих братьев.
— Зачем же ты спрашиваешь, кого я имею в виду? Разве у тебя остался в живых не один только брат?
— Я их так не разделяю. Но да, живой у меня остался только один, последний брат. — Голос Амара стал бесцветным. — Великий хаган мугольский, Урах-Догшин.
— Так как ты откосишься к нему?
Амар провел рукой по голове там, где среди волос можно было нащупать невидимый рубец.
— Он подарил мне этот шрам.
Василевс молчал.
— Он убил всех моих братьев.
Василевс молчал.
— Я ненавижу его!
Василевс кивнул.
— Ты ненавидишь его. А он ненавидит тебя. В этом вы равны. А в остальном — нет. Ты — простой воин на службе другой державы. А он после смерти твоего отца занял трон и получил власть над сотнями тысяч воинов. Твоя ненависть бесплодна. А его разрушительна. — Диодор поудобнее уселся на скамейке. — Две державы жили рядом несколько спокойных лет. Для нас это был счастливый индикт. И сейчас почти ничего не изменилось. Только в мугольской державе теперь правит новый хаган. И он в обмен на то, чтобы все шло по-прежнему, требует отправить тебя к его двору.
Лицо Амара закаменело.
— Как он может у тебя требовать, василевс? Ты ведь правитель самой могучей державы.
Диодор покачал головой.
— Могучей? Не такой могучей, как прежде… Знаешь, как мы, ромеи, когда-то называли Средиземное море? «Марэ нострум» — «Наше море». Потому что все земли по его берегам принадлежали нам. А теперь… Но все же, да, держава еще сильна… Империя сейчас напоминает постаревшего, но все еще могучего медведя, Амар. Беда в том, что медведь со всех сторон окружен сворой молодых жадных собак. Сил на все направления не хватает. Медведь поодиночке может задавить почти каждую псину. Но для этого ему нужно повернуться к ней, охватить её лапами своих армий. А в это время другие собаки вцепятся ему в хвост, спину, возможно даже, доберутся до горла. Поэтому медведь вертится, ревет, стараясь дать понять каждой собаке, что её ждет, если она вздумает броситься. А собачья стая ждет, не размыкая круга… И в такой ситуации начинать войну из-за одного человека я не буду.
— Но ведь и мугольский улус почти в такой же ситуации, — лихорадочно возразил Амар. — Слишком много взято земель, а нас, муголов, так мало. Возможно, откажи ты твердо, василевс, и Урах не рискнет?
— Будь твой брат разумным человеком… Впрочем, я бы и тогда не рискнул — ставки слишком несоразмерны. Но дело еще и в том, что твой брат, Амар, — идиот. Смелый, по-звериному хитрый идиот. Он идет к тому, чего хочет, и не оглядывается на последствия. Такой вполне сможет развязать войну, которая обескровит обе державы на радость стервятникам. И я не могу полагаться на фантазии, что он вдруг проявит благоразумие, или что какой-то из его благоразумных советников вовремя его отравит.