Последний дар времени
Шрифт:
Резервными, как назвал их фон Биллман, были предметы, оставшиеся после размещения более важных образцов. Из них тщательно отобрали четыре груды, причем каждая точно соответствовала весу одного из ученых. В основном это были минералы.
Вечерний праздник был долог, утомителен, но очень трогателен.
При свете сосновых факелов туземцы обоих племен попрощались с учеными, воташимги и шлюанги перецеловали их всех. Потом дикари с воплями и песнями отошли от машины времени на сто футов, сели на землю и стали ждать рассвета. Корабль должен был отбыть на заре.
Четверо путешественников не пытались уснуть. Они сидели в креслах, вели беседу и часто поглядывали на экран внешнего обзора. Провожающие, за исключением
Прошлое не висело над ними мрачной тенью. Речел в душе надеялась, что Грибердсон забудет о своих рассуждениях относительно вмешательства в чужую супружескую жизнь. Сразу же по окончании карантина она добьется развода. Ей казалось, что Джон любит ее, но ему мешает признаться в этом старомодная мораль.
За несколько минут до рассвета Джон Грибердсон вдруг встал, обернулся, вытащил черный шар диктофона и положил его на сиденье.
— Сейчас я уйду, — сказал он. — Вы должны как можно быстрее взять на борт груду, соответствующую моему весу. В шаре есть все, что вы захотите узнать. Прошу, ни о чем не спрашивайте меня и не пытайтесь удерживать. Это все равно не удастся, я сильнее всех вас, и вы это знаете. Прошу простить мне этот несколько резкий тон. Вы потрясены. Но я не люблю долгих прощаний и объяснений, времени осталось мало, а я заранее знаю все, что вы можете мне сказать.
Он замолчал, глядя на их бледные лица. Потом добавил:
— Я остаюсь здесь, потому что предпочитаю этот мир тому. — Грибердсон повернулся, нажал кнопку, открыл овальную дверь и вышел наружу. Люди, увидев его, закричали и бросились навстречу. Видимо, они догадались о его решении остаться с ними, и были счастливы, если не все, то большинство.
Никто и никогда не был так популярен в народе на все сто процентов.
— Остановите его! — закричала Речел.
— Каким образом? — спросил Драммонд.
Он быстро оправился от потрясения и выглядел не менее довольным, чем туземцы.
— У нас нет ружей, да он и не обратил бы на них внимания. Он расшвыряет нас троих, как котят.
Силверстейн бросился к груде вещей, эквивалентных весу Грибердсона, и схватил мешок с образцами.
— Лучше помогите мне, да побыстрей, — сказал он. — Времени осталось мало.
Речел рыдала, по ее виду можно было предположить, что она собирается бежать вслед за Джоном. Но это было не так. Она взяла сумку и покорно прошла на корабль следом за Драммондом.
Фон Биллман принес два мешка, опустил их на пол у входа и закрыл дверь перед Речел, которая собиралась выйти вновь. Все трое сели в кресла, пристегнули ремни и стали ждать.
Они еще раз увидели на экране Грибердсона, стоявшего среди туземцев и помахивающего им на прощание рукой.
Через шестьдесят три секунды они были в двадцать первом веке.
Корабль находился в сорока ярдах от вершины холма, вокруг него высились здания Проекта.
Появились фигуры в белых костюмах со шлемами, с контейнерами за плечами и со шлангами в руках. Они подходили к кораблю справа, со стороны небольшого здания.
Начался первый этап карантина.
Фон Биллман отвечал на вопросы главного администратора. На него смотрел весь мир — по всем девяти тысячам девятьсот девяносто девяти каналам показывали корабль путешественников во времени. Но Речел не обращала внимания на то, что происходило вокруг.
Она держала в руках диктофон и слушала голос Джона Грибердсона.
По прошествии семи дней, они получили разрешение покинуть корабль и сразу же отправились вниз, в долину. Здесь они увидели тоннель, прорытый археологами и сотрудниками Проекта, ведущий на шесть футов вглубь скалы и упирающийся в полость, выдолбленную Джоном Грибердсоном. В ней находилась коллекция предметов и записей, которую он обещал оставить, если проживет достаточно долго.
Большей частью это были рукописи, сделанные на бумаге или пергаменте. Но последнее сообщение, датированное 1872 годом, было записано на кассете одной из машин, взятых с корабля.
— Для вас, Роберт, Драммонд и Речел, миновала лишь неделя, а для меня — почти четырнадцать тысяч лет. Я прожил значительно больше, чем мог рассчитывать. Расставаясь с вами, я не надеялся, что проживу такой срок. Я совершенно не боюсь смерти, что делает меня не совсем человеком, но вместе с тем по-прежнему люблю жизнь. Математическая вероятность того, что я проживу так долго, была очень низка. Неудивительно, если учесть, сколько людей и животных пытались убить меня, сколько несчастных случаев могло произойти со мной. Но я жив, хотя смерть была рядом бесчисленное количество раз. Я жив, но как долго это будет продолжаться? Сегодня тридцать первое января, среда. Завтра или через несколько дней моя судьба решится. Согласно ли время терпеть двух Грибердсонов, или в его структуре есть нечто такое, что убьет меня? Это я узнаю только в том случае, если останусь жив. Если же время уничтожит меня, я буду в сознании лишь секунду, за которую едва ли сумею что-нибудь понять. Но жалеть ни о чем я не вправе. Никто не прожил столько, сколько я. Вы знаете, что однажды мне повезло. Шаман, последний из племени, дал мне эликсир бессмертия. Он принадлежал к роду колдунов, которые несколько поколений назад раздобыли это снадобье — мерзкое на вкус дьявольское зелье из каких-то африканских растений, крови и иных компонентов, о которых я не имею ни малейшего представления. Шаман очень уважал меня — я спас ему жизнь и к тому же был в его представлении чем-то вроде полубога. Он знал о моем весьма необычном воспитании. Но обо всем этом сказано в кассете, которую я оставил Речел. Как поживаете, Речел? А вы, Драммонд? А вы, Роберт? Странно, что приходится говорить с теми, кто еще не родился. Я больше привык общаться с давно умершими. Но с неродившимися… Впрочем, не буду тратить кассету понапрасну. Рассуждая о парадоксах времени, можно чересчур увлечься. Роберт, мне известно, что экспедиция в восьмитысячный год до нашей эры обнаружит ваших протоиндохеттов.
И помогу им в этом я, потому что уже записал протоиндохеттские диалекты во всех деталях, чего им, конечно, не удалось бы сделать из-за недостатка времени. Меня они тоже искали — надо полагать, из-за этого сообщения. Но неудачно. Не могу сказать вам, в чем тут секрет, иначе меня могут опознать. Даже если экспедиция в известном смысле уже состоялась. Впрочем, я сказал, что не хочу углубляться в парадоксы. Вы узнаете, Роберт, что протоиндохетты возникли на том самом месте, которое вы только что покинули. Наши племена — шлюанги и воташимги естественным путем отказались от индивидуальных языков и усвоили общий. Через шесть тысячелетий он превратился в многосложную, синтезированную речь протоиндохеттов, которую и предстоит открыть следующей экспедиции. А от нее, разумеется, произошли германские, балтославянские, индоиранские, греческий, итальянский, польский и десятки других, неизвестных цивилизованным народам, языков. Грибердсон хихикнул и сказал:
— Так что, не будь путешествия во времени, Роберт, не существовало бы индохеттского, а следовательно, и немецкого, да и всех родственных ему языков. Вы скажете, что изученные нами дикари отличались от индохеттов по группам крови. Но было очень много вторжений с востока, и за время, прошедшее до восьмого тысячелетия, наши племена поглотили столько пришельцев и так разрослись, что первоначально доминировавшая группа крови почти перестала встречаться.
Слова Грибердсона заставили фон Биллмана побледнеть. Он сел, казалось, у него перехватило дыхание. Речел протянула ему стакан воды. Он выпрямился и оглянулся, словно искал поддержки. Андерсон, глава Проекта, выключил диктофон.