Последний довод
Шрифт:
Один из сотрудников избирательного комитета нынешнего президента, в благодарность получивший синекуру — пост председателя Национального фонда искусств и гуманитарных наук, поспешил заявить, что очень хорошо помнит, как ему передали для работы “толстенную пачку бумаг с напечатанным через два интервала текстом”. Это были документы Грайнза Председатель фонда тут же добавил, что получил бумаги от Хобсона.
Председатель одной из подкомиссий палаты представителей Шэдди попросил двух высших должностных лиц администрации разъяснить, каким образом четыре года назад они получили материалы из досье тогдашнего президента Грайнза. Шэдди отметил, что, “возможно, произошло нарушение уголовного
Хобсон знал, что Генри Дуглас уже подготовил письмо, адресованное конгрессмену Шэдди, в котором признал, что они действительно использовали некоторые материалы избирательного комитета Грайнза. Однако он категорически заявлял, что не знает, как их удалось добыть.
Письмо Дугласа ничего не могло изменить. Скандал разрастался. В Белом доме царила растерянность. Дуглас, который в обычное время железной рукой наводил порядок в хозяйстве президента, чувствовал, как под ним заколебалась почва. Мнения сотрудников аппарата Белого дома разделились. Одни считали, что надо занять глухую оборону и все отрицать. Другие возражали подобная тактика чуть не довела Никсона до импичмента. Все ждали, что предпримет президент, но хозяин Белого дома пребывал в нерешительности.
Хобсон обратил внимание на то, что один Адриан Корт помощник президента по вопросам национальной безопасности, не потерял хладнокровия. История с кражей документов его как будто не беспокоила. Конечно, рассудил Хобсон, персонально Корта это не касается. Бумаг он не видел потому что во время прошлой предвыборной кампании еще продолжал работать в Гуверовском институте войны, революции и мира, — в президентскую команду он вошел после инаугурации. Однако история с бумагами ставила под угрозу переизбрание президента, и это не могло не заботить Корта. И все же Адриан Корт демонстрировал подлинное, непоказное спокойствие. Почему?
Когда профессор Чейз старший сотрудник Совета национальной безопасности, вернулся вечером домой из Белого дома его ожидала оставленная сыном записка: “Доктор Орвил Этвуд, прилетевший сегодня в Вашингтон, хотел бы побеседовать с тобой”. Дальше следовал адрес.
Чейз снова завязал галстук и спустился в подземный гараж. Ехать ему было недалеко. Доктор Этвуд остановился в доме своего старинного друга бывшего министра юстиции, вернувшегося к адвокатской практике — среди его клиентов были в основном калифорнийские корпорации из так называемой Силиконовой долины под Сан-Франциско, которую считают центром американской электронной промышленности.
Кроме самого Этвуда и хозяина дома, в гостиной, обставленной мебелью в стиле Людовика XIV, профессор застал заместителя директора ЦРУ Ральфа Хьюма, сенатора Артура Плиммера из комиссии по делам вооруженных сил и генерала Дэвида Шрайвера — своего бывшего сослуживца, ныне помощника министра обороны. Все они собрались здесь по приглашению доктора Этвуда. Встреча с ним должна была состояться еще неделю назад, но Этвуду пришлось совершить короткое путешествие в Европу.
Светловолосый, мускулистый Этвуд шагнул навстречу профессору. Чейз с завистью отметил, что Этвуд похудел. Помимо обязательного тенниса и плавания, он занимался альпинизмом, был завзятым горнолыжником.
Хозяин дома смешивал гостям коктейли. На отдельном столике были сервированы закуски. От еды Чейз благоразумно отказался — за годы работы в Белом доме он дополнительно располнел и удовлетворился двойным виски. Потом ему принесли кофе сваренный по особому рецепту. Чейз добавил из серебряного молочника сливок, трижды запустил ложечку в сахарницу. Этвуд ни к чему не притронулся. Убедившись, что все присутствующие готовы его слушать, он начал рассказывать о европейских впечатлениях, крайне неблагоприятных. Атлантическая солидарность отнюдь не была такой крепкой, какой ее хотели видеть здесь, в Вашингтоне. Новые американские ракеты отнюдь не радовали европейцев. Этвуда беспокоило не только европейское антивоенное движение, но и настроения американцев. Общественное мнение качнулось в пользу переговоров с русскими с целью замораживания ядерных вооружений Белый дом добился своего “першинги” и крылатые ракеты были установлены на европейской земле, но Этвуд раздраженно процитировал слова одного из американских дипломатов насчет “пирровой победы” Соединенных Штатов: политика Вашингтона вызвала волну возмущения в мире. Глядя прямо в глаза Чейзу, Этвуд спросил:
— Не кажется ли вам, профессор, что вторя таким вот либералам и надеясь успокоить пацифистские группы, в государственном департаменте да и в Белом доме стали иной раз грешить “миролюбивой” лексикой.
Чейз развел руками:
— В год выборов любой президент волей-неволей должен продемонстрировать готовность к переговорам с русскими, иначе он лишится изрядного количества голосов. Так было всегда.
— Но еще никогда не было такого антивоенного движения, — резко прервал его Этвуд, — да и перед администрацией стоят более серьезные задачи, нежели рутинное увеличение ассигнований для Пентагона. Президент пришел в Белый дом с лозунгом коренного пересмотра американской военной политики, обещав вернуть стране утраченное превосходство над Советами. Неужели он не понимает что отход от этой линии обернется поражением для него? Я уж не говорю о том, что в принципе правительство напрасно старается “успокоить” антивоенное движение. Это только повышает акции пацифистов.
Чейз был поражен страстностью, с которой обычно выдержанный, корректный Этвуд обрушился на президента.
Молчание нарушил Ральф Хьюм:
— Мы предпринимаем кое-какие усилия с целью убедить общественность в опасности пацифистских настроений. Последняя акция, мне кажется, была удачной.
Этвуд устремил благожелательный взгляд на заместителя директора ЦРУ.
— Все здравомыслящие американцы ценят ваши усилия. Но этого мало, слишком мало.
— Я с удовольствием и восхищением вспоминаю план “Стэнфорд”. — Мощный голос сенатора Плиммера наполнил комнату. — Какая это была прекрасная мысль! И ведь удалось добиться стопроцентного эффекта. Неужели “Стэнфорд” неповторим?
Генерал Шрайвер устремил вопрошающий взгляд на Чейза, Чейз посмотрел на Этвуда. Тот кивнул.
Чейз обратился к Шрайверу:
— Я думаю, генерал, что мы уже можем поделиться с нашими друзьями некоторыми соображениями.
Повинуясь привычке военного человека, Шрайвер поднялся.
— Речь идет пока что о предварительных наметках, которые, как нам кажется, могут лечь в основу широкомасштабных акций. Начать с того, что…
— Вежливый такой… Правда, себе на уме человек… Платил всегда аккуратно, хотя видно было, что каждый доллар у него на счету. В комнате книг полно, газет. Грамотный человек…
Замшелый старичок (ему доверяли только хранение ключей от номеров, но именовалась его должность пышно — дежурный администратор мотеля, того самого, где пять с половиной месяцев жил Батлер, он же Филип Никольс) не мог ничего плохого сказать о своем постояльце. О тождестве Батлера и Никольса, которого обливала грязью вся пресса, он еще не подозревал.
Бутылка дешевого калифорнийского вина опустела лишь наполовину, но администратор уже проникся симпатией к неожиданному посетителю. Бертис Холл часто достигал подобного эффекта благодаря врожденному обаянию. Умение наладить контакт с людьми много значит в его профессии.