Последний дракон
Шрифт:
Хозяин дома смотрел на него.
— Не переживай, — сказал старик, — всех заберут. Я их всю жизнь собирал, понимаешь? Да тебе все равно. Ты же не понимаешь, какое преступление вы совершаете. Разрушить искусство ради войны — не может быть большего преступления…
Немой гигант смотрел, как статуи складывают одну за другой у ворот, смотрел, как их выкорчевывают из земли, и каждый раз, когда статуя покидала свое место, он, непонятно почему, чувствовал тупую боль в сердце. Без статуй сад выглядел пустым, заброшенным. Он отвернулся вдруг от окна и посмотрел на старика. Он больше не хотел видеть того, что происходит
Старик уставился на него.
— Ты понимаешь, да? — шепотом спросил он. — Если б ты понимал, мне было бы легче. Шедевры не восстановишь, но мне будет утешением, если их разрушение научит хотя бы тебя ценить искусство.
Гигант взял старика за плечи, нежно поднял его и подтолкнул к окну.
— Нет, нет, — начал сопротивляться старик, — я не могу смотреть на них, мне больно.
Гигант нахмурился и осторожно встряхнул старика за плечи, как отец встряхнул бы непокорного ребенка. Он повернул голову в сторону сада, кивнул в направлении каждой статуи и вытянул палец перед лицом старика.
Старик начал понимать.
— Ты хочешь, чтобы я… выбрал одну из них? — изумленно спросил он.
Немой кивнул.
Старик выглянул в окно. Как он мог выбрать? Каждая была ему по-своему дорога. Например, вон ту ему подарили, когда он спас жизнь скульптора в Дагемон-Кен много лет назад. А другие, те, которые он покупал, выменивал только потому, что их красота не давала ему спать по ночам? Как он мог выбрать? Так же можно приказать отцу выбрать одного ребенка. Он не мог. И все же он должен был воспользоваться шансом спасти шедевр. Он окинул статуи последним прощальным взглядом и принял решение. Со слезами на глазах он показал пальцем на одну из самых маленьких, изображающую женщину, вырастающую из цветка.
— Эта, — сказал он.
Статую подарила ему теперь уже покойная бундурская художница, которую он хорошо знал и любил. Что ж, пусть часть ее будет жить.
Гиганта выбор старика удивил. Он бы и не заметил ее, таким маленьким казалось по сравнению с остальными изваяние. Но понимая, что сам ничего в этом не смыслит, он кивнул и направился в сад, туда, где одетый в яркую форму мужчина уже примеривался к тому, чтобы вырвать ее из земли.
Красавчик поднял голову, когда на него легла тень гиганта и широкая ладонь опустилась на плечо металлической женщины.
— Эй, ты чего? — спросил владелец блестящих эполет.
Не обращая на него никакого внимания, гигант одной рукой поднял статую и направился обратно к дому.
— Куда это ты собрался? — спокойно спросил старейшина.
Немой повернулся к нему и кивком показал сначала на статую, а потом на старика, замершего в проеме окна.
Старейшина взглянул на своего немого помощника, потом на старика, помолчал и в конце концов кивнул. Немой вернулся в дом и встал на пороге, смотря на старика, наблюдавшего за разрушением сада. Затем старик обернулся. В руках гиганта маленькая женщина, вырастающая из цветка, выглядела странно. Ее постамент, прямо с комьями черной земли, теперь стоял на дорогом ковре.
Старик вглядывался в лицо гиганта, но не находил в нем видимой перемены. Лицо было совершенно невыразительным. Старик изучал его, как изучал бы скульптуру, а гигант смотрел на него, не зная, что делать.
«Он ждет, — думал старик, — знает ли он? Знает ли, что я чувствую? Или жалеет меня?»
Старик нежно взял огромную ладонь немого и сжал в своих костлявых руках. Затем он взял пальцы гиганта и провел ими по спине скульптуры.
— Я знал ее, давно это было, — сказал старик, — она выглядела по-другому, но когда я касаюсь этой статуи, я чувствую присутствие той женщины.
В глазах гиганта мелькнула искра понимания. Старик попытался обнять его, но гигант отстранился и вышел из дома.
Старик смотрел из окна, как немой быстро шагает по садовой дорожке. Потом он повернулся к статуе, стоящей на ковре, и сказал, обращаясь к женщине из Бундуры, которой уж много лет не было на свете:
— Госпожа моя, он плакал.
Подготовка к войне шла полным ходом. Весь жизненный уклад фандорцев, милые их сердцам привычки и традиции трещали по швам. Во многих домах впервые с самой постройки в дверные замки и защелки заливали масло. Проржавевшие механизмы, кулачки и шкворни протестующе скрипели. С наступлением темноты население городов и деревень охватывал панический страх. Дети засыпали только в объятиях родителей, а взрослые, сменяя друг друга, наблюдали за окрестностями.
Лэгоу, недавно вернувшийся в родной город, относясь к этой повальной истерии скептически, вынужден был, однако, признать, что охвативший всю страну страх существенно облегчал задачу по сбору ополчения. Мужчины выстраивались в очередь, чтобы записаться в армию и защитить свои семьи.
— Мне только на руку, — сказал Лэгоу жене, — что они сами готовы присоединиться к безумному походу. Но в глубине души я не готов приказать им идти в бой.
— Так решил Верховный совет, — сказала жена, — какой бы глупостью это ни было. Ты больше не несешь за это ответственности, Лэгоу. Тебя никто не обвинит в том, что ты исполняешь свой долг.
— Я вот думаю, — ответил он, — может ли зло стать добром по воле кучки стариков?
Дина вздохнула.
— Боюсь, ответ тебе известен, — сказала она, ворочаясь в постели. Впереди была еще одна бессонная ночь.
В Боргене многие были настроены против войны. Город был богат, и горожанам не хотелось рисковать всем нажитым годами тяжелого труда. Еще больше беспокойства вызывало то, что многие мужчины могут не вернуться с войны. Как тогда проживут женщины и дети?
Тенньел терпеливо выслушивал эти доводы и не мог не согласиться с их справедливостью. Назначенное городу ополчение никак не набиралось. Тенньел обратился за советом к двум другим старейшинам.
— Мы должны вдолбить им, — сказал Таленд, — если Фандора не даст отпор сейчас, колдуны обнаглеют вконец!
В годы своей молодости Таленд охотился на медведей и кабанов в горах и знал, что раненый и разозленный зверь опаснее здорового, и повезет охотнику, который спасется, задев стрелой медведя. Ему самому не повезло, и изувеченная нога была тому свидетельством. Фандора должна была наброситься на колдунов, как раненый вепрь, считал глава боргенских старейшин, а для этого им были нужны люди. Таленд созвал собрание на городской площади и произнес длинную речь.