Последний единорог (сборник)
Шрифт:
Ворча, разбойники стали расходиться, кто-то наподдал по камню. Из безопасной тени раздался грубый голос:
– Не, Вилли, лучше спой нам настоящую песню. Что-нибудь про Робин Гуда.
– Кто сказал это? – Калли поворачивался из стороны в сторону, и меч его позвякивал в ножнах. Лицо его сразу стало бледным, усталым и выжатым как лимон.
– Я, – ответила до того молчавшая Молли. – Дражайший капитан, люди устали от баллад о твоей храбрости. Даже если ты пишешь их сам. Калли вздрогнул и искоса глянул на Шмендрика. – Но они все-таки могут считаться народными песнями, правда, мистер Чайльд? – спросил он тихим обеспокоенным голосом. – Все-таки…
– Я не мистер Чайльд, – ответил
– По-моему, описание эпических событий не cледует доверять людям. Они все переврут.
Вперед с опаской вышел стареющий разбойник в потертом вельвете:
– Капитан, если нам нужны народные песни – а я полагаю, они нужны, – то это должны быть правдивые песни о настоящих разбойниках, а не о нашей лживой жизни. Не в обиду будь сказано, капитан, мы в самом деле не чересчур веселы…
– Я весел двадцать четыре часа в сутки, Дик Фантазер, – холодно перебил Калли. – Это – факт.
– …И мы не отбираем у богатых и не отдаем бедным, – заторопился Дик Фантазер. – Мы берем у бедных, потому что они не могут от нас отбиться, а богатые берут у нас, потому что в любую минуту могут стереть нас в порошок. Мы не грабим на дороге жирного жадного мэра, мы каждый месяц откупаемся от него, чтобы он оставил нас в покое. И мы никогда не похищаем гордых епископов и не держим их пленниками в лесу, развлекая пирами и праздниками, потому что Молли неважно готовит и к тому же едва ли мы составим интересную компанию для епископа. Когда переодетыми мы отправляемся на ярмарку, то никогда не выигрываем ни в состязаниях стрелков, ни в бою на дубинах. Разве только горожане похвалят – скажут: тебя и не узнать.
– Однажды я послала на конкурс гобелен, – припомнила Молли. – Он оказался четвертым, нет – пятым. «Рыцарь на страже»… В том году все вышивали рыцарей на страже. – Тут она принялась тереть глаза костяшками пальцев. – Черт бы тебя побрал, Калли.
– Что, что?! – возмущенно завопил тот. – Это я виноват, что твоя работа оказалась никудышной? Да как только ты заполучила меня, ты сразу забросила все занятия. Ты больше не вышиваешь и не поешь, за все эти годы ты не разрисовала ни одной рукописи. А что сталось с виолой да гамба, которую я добыл для тебя? – Он повернулся к Шмендрику. – Она просто морально опустилась, прямо как законная жена. Волшебник едва заметно кивнул и отвел глаза. Конечно было бы неплохо бороться за справедливость и за гражданские права, – продолжил Дик Фантазер, – скажу прямо, по характеру я не рыцарь, у одного – один характер, у другого – другой, но тогда нам надо петь песни о тех, кто носит линкольнширское зеленое сукно и помогает угнетенным. Вместо этого, Калли, мы их грабим, и эти песни просто ставят нас в двусмысленное положение, только и всего, в этом-то и суть.
Капитан Калли сложил руки на груди, игнорируя одобрительное ворчание разбойников: — Пой, Вилли!
– Не буду, – тот даже не поднес руки к лютне. – …И ты никогда не дрался с моими братьями из-за камня, Калли. Ты написал им письмо, но даже не подписал его…
Калли потянулся к поясу, и, как будто кто-то дунул на раскаленные угли, в руках у людей засверкали лезвия ножей. Тут, принужденно улыбаясь, вперед опять выступил Шмендрик:
– Я могу предложить всем другое занятие, – начал он. – Почему бы вам не разрешить своему гостю развеселить вас и тем заплатить за ночлег. Я не умею петь или играть на музыкальных инструментах, однако у меня есть кое-какие достоинства, подобных которым вы могли и не видеть. Джек Трезвон мгновенно согласился: – Послушай, Калли, волшебник для ребят – это такая редкость.
Молли Отрава отпустила что-то свирепое по адресу волшебников вообще, но разбойники восторженно завопили. Единственным, кто колебался, оказался
– Да, но песни… Мистер Чайльд должен услышать песни…
– Непременно, – заверил его Шмендрик, – но попозже.
Калли просветлел и скомандовал своим людям расступиться и освободить место. Развалившись или присев на корточки в тени, с ухмылкой наблюдали они за ерундой, которой Шмендрик развлекал публику в «Полночном карнавале» Это была пустяковая магия, и он думал, что для такой публики, как шайка Калли, этого достаточно.
Но он недооценил их. Разбойники аплодировали кольцам и шарадам, золотым рыбкам и тузам, которых он вынимал из ушей, вежливо, но без удивления. Не показывая им истинных чудес, он ничего не получал и от них, и потому заклинания не всегда удавались, и когда, пообещав из пучка вики сотворить виконта, которого можно будет ограбить, он получал только горсть ежевики, ему хлопали также доброжелательно и безразлично, словно все вышло удачно. Это была идеальная аудитория.
Калли нетерпеливо улыбался, Джек Трезвон дремал, но Шмендрика задело разочарование в беспокойных глазах Молли. От внезапного гнева он рассмеялся, уронив семь вращающихся шаров, которые, пока он жонглировал ими, становились все ярче и ярче (в хороший вечер он мог даже заставить их загореться), и, забыв все свое несчастное ремесло, закрыл глаза. «Делай, что хочешь, – прошептал он магии, – делай, что хочешь».
Как вздох прошла она сквозь него, возникнув из какого-то секретного места, из лопатки, а может быть, из мозга берцовой кости. Сердце его наполнилось подобно парусу, и нечто увереннее, чем когда-либо, шевельнулось в нем. Оно говорило его голосом, командовало. Под тяжестью наполнившей его силы он опустился на колени, ожидая, когда вновь станет Шмендриком.
«Интересно, что я сделал. Я что-то сделал», – он открыл глаза. Разбойники посмеивались, кое-кто крутил пальцем у виска, поддразнивая его. Капитан Калли поднялся, чтобы объявить, что представление окончено, как вдруг Молли Отрава тихо вскрикнула, и все обернулись. На прогалину вышел мужчина.
На нем все, кроме коричневой куртки и надетой набекрень шапки с пером кулика, было зеленым. Он был очень высок, слишком высок для человека. Перекинутый через плечо громадный лук казался с Джека Трезвона, а каждая стрела могла послужить копьем или посохом Капитану Калли. Не замечая присмиревших у костра потрепанных разбойников, он безмолвно прошествовал мимо и исчез в ночи.
За ним поодиночке, а то и по двое, шли другие: кто-то беседовал, кто-то смеялся, но до зрителей не доносилось ни звука. У всех были длинные луки, и все были в зеленом, кроме одного, с ног до головы облаченного в алый, и другого, в коричневой монашеской рясе и сандалиях, с чудовищным животом, поддерживаемым веревкой. Еще один играл на ходу на лютне и безмолвно пел.
– Аллан-э-Дейл, – раздался кровоточащий голос Вилли Джентля. – Посмотрите на эти аккорды. Его голос был чист как у птенца.
Непритворно гордые, изящные, как старинные мушкеты (даже самый высокий, колосс с добрыми глазами), шествовали лучники через поляну. Последними, рука об руку, вышли мужчина и женщина. Лица их были так прекрасны, словно они никогда не знали страха. Тяжелые волосы женщины светились скрытым светом, как облако затмившее луну. – О, – проговорила Молли, – Мэриэн. – Робин Гуд – это миф, – нервно заявил Капитан Калли, – классический пример созданного необходимостью народного героя. Другим примером является Джон Генри. Народу необходимо иметь героев, но люди обычно не соответствуют предъявляемым требованиям, и легенда растет вокруг зерна правды как жемчужина. Конечно, я вовсе не хочу сказать, что это не удивительный фокус.