Последний гетман
Шрифт:
– Возможно ли такое, Екатерина Алексеевна?
– Возможно, Кирилл Григорьевич. Когда меня повезут в монастырь, отобьете по дороге, как сейчас – от Вильямса?
– : Отобью еще раньше. Монастыря не будет!
– Да, не слишком ли мы заговорились?..
Она имела в виду расторопность матросов. Атаманский катер имел кормовую каюту, а там было все заранее припасено – камердинер изнутри подавал на руки матросам. Он же и пригласил привычным поклоном:
– Кушать подано… ваше высочество, ваше сиятельство!
Высочество подшучивало, сидя на поданном стуле, а сиятельство не слишком-то «сияло» разговором. Екатерина Алексеевна, конечно, знала
– Помните то лето в Раево?.. – Он кивнул. – Что заставляло вас, Кирилл Григорьевич, делать ежедневно шестьдесят верст? Уму непостижимо! И что я от вас слышала? Вздохи да взгляды раненого оленя. Кто вас поранил?
Он вдруг широко, широким же лицом, улыбнулся:
– Будто не знаете, Екатерина Алексеевна!
– Не знаю, Кирилл Григорьевич…
Она все-таки слишком испытывала его терпение. Он припал к рукам, берущим с подноса кусок сладкого пирога; нос пропахал борозду и окрасился желтым кремом.
– Хоть облизывай вас, Кирилл Григорьевич!
– Извольте…
Она выставила было язычок, в самом деле намереваясь что-то такое сотворить, но безмерная покорность остановила – лишь пальчиком провела да свой же пальчик и полизала. Обоим стало неловко. Он утерся платком, она невпопад вспомнила:
– Я спросила сегодня профессора Ломоносова – кому он посвящает столь любезные вирши. Смутился… Не забыли?
– Да, старый ловелас!
О чужих делах ему было легче говорить. В стихах он не очень-то разбирался, чужими словами было проще риторить.
Мне петь было о Трое, О Кадме мне бы петь, Да гусли мне в покоеЛюбовь велят звенеть. Я гусли со струнами Вчера переменил…Екатерина Алексеевна перчаткой зажала ему рот:
– Молчите! Зачем же менять?..
Может, он и ответил бы что-нибудь, да цокот копыт помешал. Ага, сокроешься тут от глаз гвардейских!…
Спрыгнувший на землю камер-юнкер Дараган лихо отрапортовал:
– Министр двора приказал найти вас и…
– …арестовать, что ли? – грустно посмеялась Екатерина Алексеевна.
– …и быть при вас неотлучно!
Гетману оставалось похвалить бойкого родича:
– Молодец, камер-юнкер. Неотлучным и будь. Но как же с лошадьми по воде?..
За Дараганом еще пятеро в седлах. При дворе Великую Княгиню не жалуют, а потерять боятся.
– Трудно быть Великой Княгиней, – подавая ей руку, чтоб взойти на катер, вздохнул он.
– Трудно быть и гетманом?.. – Она глянула внимательно.
Катер весельными крылами взлетел на невскую невысокую волну. Распашные весла в сильных руках шумно бороздили воду. За кормой реет гетманский белый штандарт; скрещенные сабли на нем, кажется, позванивают в такт весел. А все ж грустно, печально даже…
Чего не хватает?!
Гуслей!
Я гусли со струнами Вчера переменил…VIII
Слуга трех господ? Да нет, первым господином, а точнее госпожой, была все та же Украина. Стоило ему отлучиться в Москву иль Петербург, как там начинались непонятные кляузы. Подвохи. Подкопы. Вот велено было от Сената – само собой, и с благословения Государыни, – отправить две тысячи казаков для построения крепости Святой Елизаветы. А какие из казаков строители? Ихнее дело саблями Махать – не лопатами же. Схитрил маленько гетман, дал спуску своим старшинам: ладно уж, отправляйте самых ледащих, которые ни к чему другому не пригодны. Отправили, в степь голую, под бок татарской орде. Дальше?.. Два года не могут выбрать место, где строить крепость; полковник Хорват, бросив своих сербов, где-то в Петербурге околачивается. А хоть и казаков, хоть и тех же сербов – кормить-то надо? Вот тебе и индуктный сбор, который у гетмана чуть не отхапали! Благо, что с помощью старшего брата устоял. Зиму продержались, лето на траве зеленой, а как в следующую зиму идти? Новых налогов неоткуда было взять. Бедного хохла щипал всяк кому не лень. Опять помчал взмыленных коней к ногам Елизаветы Петровны. Припал со всей прилежностью. Почти что по-сыновьи:
– Матушка Государыня! Мои хохлы – твои ли детки?
За кофеем дело было, удивилась напасти:
– Что с тобой, граф Кирила?
– Не со мной. Государыня, с твоими детками, которые шлют свои просьбы со слезьми напополам. Известно ли вашему величеству, сколько налогов одновременно сваливается на каждую душу?
– Да откуда мне знать, граф Кирила? Мое ли то дело?
– Дело мое, ваше величество, но для вящей пользы я напомню все-таки. Великороссы освобождены от внутренних пошлин, а у нас с каждого чиха… пардон, пардон… деньгу дерут. Еще со времен гетмана Самойловича, под видом войсковых надобностей, завели разные сборы-поборы. Не поверите, моя Государыня, есть покухонный сбор, с каждой кухни то есть. Вдобавок «схатный сбор», с каждой хаты опять же – будто кухня может быть без хаты, а хата без кухни! «Поковшовый», Государыня! Неважно, горилки или там квасу вы выпили. «Попчелиный», будто кто считал тех пчел! «Бахчовый», с арбузика каждого. «Огуречный». «По-рыбный…», если даже ты в степи лягушку поймал… «Потельный», с теленочка, еще не родившегося, ибо если не заплатишь, так теленочку и родиться будет нельзя…
Елизавета Петровна, мало что в этом понимая, жалостливо вздохнула:
– Ну, граф Кирила, совсем ты меня расстроил… Уж и кофе в горло не идет. Может, и «покофейный сбор» у вас есть?
– Есть, Государыня! – видя, что дело складывается, уже веселее вскочил малороссийский ходатай. – Но когда вы в другой раз изволите осчастливить малороссийский народ своим посещением, мы угостим вас прекраснейшим кофе… беспошлинно и невозбранно!
– Да как же так?.. – почувствовала облегчение Елизавета Петровна.
– Контрабандно, ваше величество! – залился счастливейшим смехом юродствующий гетман.
– Так отмените все эти поборы!
– Не могу, ваше величество. Не в моей власти. Указами прежних Государей сей порядок установлен.
– Так Указом же и отменится! – круто, как всегда, вспылила Елизавета Петровна. – Барон Черкасов!
Сколько ни бывал во дворце граф Кирила, еще ни разу не лицезрел, чтоб зов Государыни застал барона Черкасова врасплох. То ли под диваном, то ли еще где обретался кабинет-секретарь.