Шрифт:
Последний год.
Василий Ардамацкий
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Метель, весь вечер кружившая по прямым улицам Петрограда, немного утихомирилась, и фонари, вырвавшиеся из снежной круговерти, освещали выбеленный Невский. Ветер еще гнал поперек проспекта снежную поземку, выстилая тротуары косыми белыми полосами. На циферблате башенных часов городской думы, залепленном снегом, с трудом можно было разглядеть — они показывали начало двенадцатого. Шел последний час 1915 года. Невский обезлюдел. Изредка промчится возок с закутанными седоками. Пустые трамваи, ненужно
В «Вечерней газете» были напечатаны стихи без подписи:
Мы новый год встречаем по привычке,
Но нет бывалой радости и суеты,
О фронте, о солдате в думах я и ты,
И мы страшимся новогодней переклички.
Там бой гремит, и в эту божью ночь
Мы сердцем слышим свист свинца
И шепчем: до победного конца…
И все сомненья гоним прочь…
Война стала несчастьем России, которому не было конца. На фронтах унизительные поражения следовали одно за другим. На- родная кровь лилась рекой. Редкие успехи рождали мимолетные; быстро угасавшие надежды, после чего горечь неудач была еще острее.
Почему все так трагически сложилось? Почему великая Россия задыхается в унизительном бессилии? Бездарность военного командования? Беспомощность промышленности удовлетворить нужды фронта? Экономическая разруха? Лицемерие союзников, заставляющих Россию жертвовать всем во имя их интересов? Разгул черной распутинщины вокруг царского двора? Министерская чехарда в беспомощном правительстве? Измена?.. Обо всем этом заговорили даже с трибуны Государственной думы. И хотя газеты печатали думские речи с цензурными изъятиями, их смысл был ясен. Но те же газеты кричали с первых страниц: «Война до победного конца!» Эти же слова произносили в церкви попы, добавляя к ним как божью печать: «Аминь». И всего несколько дней назад государь-батюшка, находясь в действующей армии, говорил своим солдатикам кротким голосом: «Только до победного конца…»
…Ах как славно ему там было, на Западном! Надо будет придумать какую-нибудь достойную награду генералу Эверту. Чувствуешь, что весь фронт в крепких его руках…
Командующий фронтом действительно постарался и пребывание царя на его фронте провел как грандиозный спектакль без единой накладки. Репетиции шли две недели. По ночам немцы слышали доносившиеся с русской стороны перекаты «ура!» и по тревоге поднимали свои передовые линии. А в это время в штабных блиндажах шли неслышные немцам «живые» беседы с царем русских героев, кавалеров Георгиевского креста. Роль царя исполняли командиры дивизий, и делали это весьма похоже — вопросы, которые монарх повсюду задавал своим солдатам, были давно известны. Как и ответы, которые любил царь…
Словом, все было сыграно точно по сценарию, вплоть до «случайной» встречи царя с бородатым казаком с четырьмя крестами на груди, который сказал ему: «Сплю и вижу себя в Берлине, ваше величество!»
Славно было там. Славно…
Как великолепны были звенящие оркестрами минуты смотра!
Сидя на тихом карем коне, он возвышался над снежным полем, и перед ним слаженно, со снежным хрустом печатали шаг колонны. С каким восторгом смотрели на него солдаты! Как дружно кричали «ура!», ничуть не сбиваясь при этом с шага! У него даже слезу прошибло. Он посмотрел на державшихся поодаль генералов — разве можно с такими солдатами воевать плохо?.. У него возникло радостное предчувствие, что теперь все пойдет иначе. Всегда после плохого бывает хорошее. Всегда… И он поднимал руку к папахе, отдавая честь своим верным солдатам, и слышал в ответ перекатное «урааааа!».
Только вот было холодно, у него застыли и начали противно дрожать колени. Что-то уж больно долго шли колонны. Наверно,медленней, чем надо. Потом за обедом он сказал об этом генералам и услышал ответ командующего армией генерала Рогозы:
— Ваше величество, ритм марша был уставной, но мы не можем справиться с желанием солдат получше вас разглядеть, а оттого и задержка. Простите это вашим солдатам… и нам тоже…
Ну что ж, наверное, это так и есть. Колени уже отогрелись, и к нему вернулось хорошее настроение. Он написал текст телеграммы царице:
«Сегодня утром сделал последний смотр армии Западного фронта. Отличный вид войск…»
Передав текст телеграммы адъютанту и распорядившись приготовить поезд, сказал генералам:
— Спасибо… Передайте мою благодарность войскам… — Он равнодушным, сонным взглядом обвел генералов, увидел их счастливые от его похвалы лица и сказал печально — Как можно… Как можно… — Радость мгновенно смыло с генеральских лиц… — С такими солдатами идти только вперед… А бесцельно губить таких солдат… Как можно… — Он сказал это тихим, глуховатым голосом и надолго замолчал, прикрыв блеклые глаза припухшими веками.
Они неподвижно и преданно смотрели на него.
Николай медленно, точно с трудом, приоткрыл глаза и продолжал тихим, кротким голосом:
— Силы неприятеля на предельном истощении. Мы как никогда близки к победе… Будьте вполне покойны… я не заключу мира, пока мы не изгоним последнего неприятельского воина из пределов наших, и не заключу его иначе, как в полном согласии с нашими союзниками… Я не забуду этого смотра и рад, что мне удалось увидеть доблестные части армии, и прошу передать мою благодарность всем войскам за их преданную службу, радующую мое сердце. Храни вас бог, господа…
Царь замолчал, и командующий фронтом генерал Эверт, подождав, осторожно подал голос.
— Ваше величество, мои войска… — начал он, но царь остановил его вялым движением руки.
— Вы получите необходимые приказы, — вдруг строго сказал он и встал…
Почему так спокоен и уверен царь? Он не сомневается, что «тройственное согласие» в конце концов победит. Это ему доказали как дважды два — четыре: раньше — английский король Георг Пятый и его советники, а позже — приезжавший перед самой войной в Петроград французский лидер Раймонд Пуанкаре, который оставил ему безымянную памятную записку, где на одной странице были сведены все данные о военных ресурсах тройственного союза и Германии и внизу строка: «Вывод напрашивается сам собой…»
Генералы с вытянувшимися лицами видели то, что война для России идет тяжело, что велики ее людские потери, это царя не очень беспокоит. Когда однажды председатель Государственной думы Родзянко обратил его внимание на тяжелые потери русской армии и огорчился падению международного престижа России, царь сказал: «О потере престижа в глазах Англии и Франции не может быть речи. А о чьем еще мнении мы должны тревожиться?» Яснее и циничнее не скажешь.
Итак, война до победного конца… Война до победного конца… Слова эти стерлись, приобрели второй, зловещий смысл. В театре развлечений музыкальный эксцентрик Юрьев исполнял куплеты с рефреном: