Последний год
Шрифт:
– Замолчи! – закричала, не помня себя, Евпраксия Николаевна. И, чтобы спастись от чудовищных известий, закрыла уши…
Прибыв в Петербург, баронесса Вревская очень плохо справлялась со своими покупками. Даже список их чуть-чуть не затеряла. Но в тот же день натолкнулась в книжной лавке на свежий, еще пахнувший типографской краской томик «Онегина». За чтением романа и застала ее Анна Николаевна. Она заходила к сестре часто, невзначай, надеясь встретить Пушкина.
Пушкина не было. Зизи читала. Она улыбалась и плакала, совсем по-детски водила пальцем из строки в строку.
– Ты слышала, Зизи,
Ничего не слышит и не хочет слышать Зизи. Сегодня ничем не отравит ее сердце Аннет. Она читает, а слезы так и капают на только что перевернутую страницу. Анна Николаевна пожала плечами: «Пора бы прийти в ум матери семейства…» И удалилась.
Но как же ей не повезло на этот раз! Почти следом пришел Пушкин.
Евпраксия Николаевна отложила книгу, стала наспех утирать слезы.
– Вам ли не знать «Онегина», Зизи? – Пушкин был тронут. – Что нового для себя вы могли найти?
Зизи отрицательно покачала головой. Она не ищет ничего нового. С неотразимой силой владеет ею прошлое. Александр Сергеевич весь просветлел.
– А коли так – руку, Зизи? Сбежим в Тригорское… Или в Михайловское? Хотите, пойдем к трем елям?
Зизи ответила с увлечением:
– Нет, мы пойдем к скамье Онегина.
– Ахти, беда! – Пушкин вздохнул. – Никак не заменю вам господина Онегина! Но неужто он и до сих пор пользуется преимуществами, которые дарит молодость? Роман, говорят, устарел. А герой, выходит, не стареет? Скажите мне, за что же пользуется господин Онегин столь незаслуженной благосклонностью? Право, сочинителю следовало бы отнестись к нему с большей суровостью. А теперь поздно. Отбился от рук… И автору не до него.
Пушкин взял книгу. Перелистал несколько страниц. Стал читать внимательнее.
– В «Онегине», – призналась Зизи, – есть страницы, над которыми я всегда плакала. Сегодня выплакалась еще раз. – Она прочла на память:
Онегин выстрелил… ПробилиЧасы урочные: поэтРоняет, молча, пистолет…Слезы помешали ей продолжать. Пушкин, видимо пораженный какой-то мыслью, молчал.
– Как это ужасно, что люди до сих пор выходят на дуэль!
Зизи плакала совершенно откровенно, не стыдясь слез. Может быть, и не могла бы объяснить их причины.
– Не хотите ли вы сказать, Зизи, что автор «Онегина» поступил дурно, вознамерившись последовать примеру своего героя? Пусть послужит мне оправданием, что я не дошел до барьера…
– Я так боюсь за вас, родной! Вы так вспыльчивы!.
– Я готов дать вам слово за себя, Зизи. Но не мне подвластны обстоятельства, которые могут продиктовать мое поведение. Вы ведь знаете все…
«А знает ли он сам все, что касается Натали?» – думала с тоской Евпраксия Николаевна. Никогда не решится она об этом его спросить. Но разве нельзя устранить обстоятельства, не подвластные поэту? И главное – это так просто.
– Александр Сергеевич! Увезите Натали в деревню, от греха подальше.
– Некуда нам ехать! – с горечью ответил поэт. – Михайловское продается, Болдино только чудом не пошло до сих пор с молотка. Не поручусь, впрочем, и за завтрашний день. Если бы и согласилась Таша, некуда нам ехать. Пора посчитаться с жестокой действительностью. Но хочу отвести от вас напрасную тревогу. Даю вам слово, Зизи, если придется мне действовать в ограждение Таши и себя, вы будете об этом знать. А теперь позвольте напомнить, что вам было угодно совершить прогулку к скамье Онегина. Поспешим, путь туда не близкий.
И началось путешествие в прошлое, такое увлекательное для Зизи. Пушкин и сам увлекся.
– Когда-то вы угощали меня земляникой… Помните?
– Как же мне не помнить, – отвечала улыбаясь Зизи, – если это бывало так часто.
– А я-то держу в памяти список всех ваших благодеяний… – Пушкин вздохнул. – В тот раз, деля добычу между гряд, вы великодушно пожертвовали мне самую большую, самую спелую ягоду. Но то было, правда, единожды…
Евпраксия Николаевна рассмеялась, и предательские морщинки тотчас сбежались к ее глазам. Пушкин их не видел. Он вел разговор не с баронессой Вревской, а с прежней Зизи.
Не скоро дошли они до скамьи Онегина. Иначе, впрочем, никогда не бывало.
После ухода Пушкина Евпраксия Николаевна снова вернулась к роману. И тотчас ожила мучительная тревога:
Недвижим он лежал, и страненБыл томный мир его чела…Господи! Что за наваждение преследует ее! Ведь у Пушкина никакой дуэли не было и не будет!..
А сама не могла отвести глаз от раскрытой страницы:
Тому назад одно мгновеньеВ сем сердце билось вдохновенье,Вражда, надежда и любовь,Играла жизнь, кипела кровь:Теперь, как в доме опустелом,Все в нем и тихо, и темно;Замолкло навсегда оно.Закрыты ставни, окны меломЗабелены. Хозяйки нет.А где, бог весть. Пропал и след.Зизи выпустила книгу из рук. Неужто правду говорит Аннет? Да мало ли что могло померещиться ей от неутолимой ревности? Не может того быть. Но неужто же ничего так и не понимает жена Пушкина?
Глава десятая
Александр Иванович Тургенев завтракал с виконтом д'Аршиаком. Встревоженный слухами и недомолвками, он искал достоверных свидетельств к истории несостоявшейся дуэли Пушкина.
Изысканно любезный д'Аршиак рассказывал охотно. Показал письмо Пушкина, адресованное секундантам, которое положило конец столкновению.
– И противник Пушкина, – спросил Тургенев, внимательно прочитав, – счел себя удовлетворенным?
– Мы, секунданты, взяли решение на свою ответственность, – подчеркнул д'Аршиак. – И граф Соллогуб и я можем гордиться, что покончили с этой печальной историей.
– Навсегда, виконт?
– Не все в мире повторяется, вопреки мнению некоторых философов, – отвечал д'Аршиак. – Возвращение к дуэли, однажды предотвращенной, невозможно, если не возникнут, конечно, новые и неустранимые причины.