Последний год
Шрифт:
– Вот бы госпоже Ишимовой и послушать, что говорил сегодня о законах перевода редактор-издатель «Современника».
– Так думаете, Александр Иванович? Не откажусь, конечно, повторить и дополнить. Но не о том речь. У Плетнева опять зашел разговор о Петре. Не дают мне ни отдыха, ни сроку. Когда, мол, завершу мой труд? Не хотят знать, что взялся я за работу убийственную. Одно дело – написать. А кто позволит написанное печатать?
Походил по кабинету быстрыми, легкими шагами. Встал у письменного стола, сказал твердо:
– И все-таки, видит бог, от намерения своего не отступлю.
Как
Глава одиннадцатая
У графа и графини Строгановых, посаженых родителей баронессы Екатерины Николаевны Геккерен, состоялся парадный обед в честь молодоженов. К изысканным блюдам подавали отличные вина. Их непревзойденному качеству отдал должную дань Александр Карамзин, присутствовавший на этом обеде как шафер новобрачной. Ничего достойного памяти на торжестве у Строгановых не произошло. Александр Карамзин коротко сообщал брату за границу:
«Так кончился сей роман `a la Balzac, к большой досаде петербургских сплетников и сплетниц».
А роман `a la Balzac, о котором писал окололитературный молодой человек Александр Карамзин, не только не кончился, но словно бы опять начинался с первых страниц.
23 января Наталье Николаевне Пушкиной пришлось вальсировать с бароном Жоржем Геккереном на балу у Воронцовых. В распоряжении барона были считанные минуты. Натали может оборвать его, не завершив и первого тура. Дантес опять заговорил о своих снах. Поручик повторялся, – что делать, он не был так изобретателен на пылкие речи, как некоторые герои Бальзака. Сны были все те же – с участием Натали.
Наталья Николаевна не успела его остановить. Он первый вдруг прервал танец почтительной благодарностью.
Вскоре к жене подошел Пушкин:
– Ты забыла наш уговор, Таша?
Наталья Николаевна смотрела на мужа с полным недоумением. Что она забыла? Нет, она ничего не забыла. Все будет так, как он хочет. И очень скоро. Она уже взяла свои меры А сейчас ей бы только один глоток прохладительного питья. И – домой!
Продолжать разговор в толпе гостей было, конечно, невозможно.
Дома Наталья Николаевна, готовясь ко сну, распустила свои темно-русые волосы и стала удивительно похожа на прежнюю Наташу Гончарову. Она сама вернулась к недавнему происшествию:
– Я ничего не забыла, милый. Но мне очень трудно справиться с Екатериной.
– Оставила бы ты ее в покое. Ей не прибавишь ни ума, ни такта.
– Вот именно. Но с ней тоже приходится считаться. Она не остановится перед любым скандалом, если ей покажется, что ее супругу нанесена обида.
Наталья Николаевна присела рядом с мужем.
– Но я нашла верный путь. Азинька объяснится с ними обоими. И тогда мне уже никогда не придется танцевать с бароном. И слава господу! А тебе никогда не будет нужды безвинно меня ревновать. Вот какая у тебя умница жена!
Ох, глупая жёнка! Она опять говорила о его ревности. И только! Есть от чего прийти в отчаяние…
На следующий день было большое собрание у Мещерских.
Все тот же круг, все те же люди, все тот же неотвратимый Дантес. Наталья Николаевна не танцевала. Она бы, конечно, отказала, если бы Жорж решился. Он понял, что сегодня не время продолжать рассказ о вещих снах.
Дантес приютился подле Софьи Николаевны Карамзиной. Нужно ли ему повторять, как он счастлив с Катенькой?
Софи слушала и наблюдала. Жорж говорил о жене, а бросал настойчивые взгляды на Наталью Николаевну. Его совершенно перестало стеснять присутствие Пушкина. Он просто не обращал на него внимания. И не мог не заметить: чем меньше он считается с мужем Натали, тем больше растет к нему всеобщее благоволение. Откровенное волокитство сулило ему новые, весьма заманчивые успехи в свете.
Этого нельзя сказать о доме Екатерины Николаевны Мещерской. Но не будет же он менять свое поведение из-за какой-то захудалой княгини. Ее никогда не пригласят на интимный вечер к графине Нессельроде. И все общество, собирающееся у Мещерских, отделено раз и навсегда непереходимой чертой от тех, кто представляет высшую, могущественную знать.
Дантес переходил от одной группы гостей к другой, продолжая безмолвный разговор с Натали.
Наталья Николаевна то опускала глаза, то чуть-чуть розовела.
«Неужто она влюблена?» – мысленно ужаснулась Софи Карамзина.
Софи поискала глазами Пушкина. С ним явно кокетничала Азинька. «И она тоже?» – Софья Николаевна не верила своим глазам.
Софья Николаевна по неопытности судила Азиньку с излишней строгостью. Разве Азинька, обычно такая неприметная в обществе, не могла смеяться и чаще и громче, чем всегда? Разве в ней, ушедшей в скучные домашние счеты, не могло проснуться желание быть веселой и беззаботной? Право же, сам Александр Сергеевич мало знал, какой может быть, когда захочет, Александра Николаевна.
Софья Николаевна, несомненно, судила об Азиньке с излишней строгостью. Лучше бы присмотрелась она внимательно к Наталье Николаевне или к Дантесу. Был такой миг, когда Александра Николаевна слегка коснулась руки Пушкина:
– Как удивительно хороша сегодня Таша! Посмотрите!
Пушкин глянул на Азиньку, потом отыскал глазами жену.
На нее, ничуть не скрываясь, смотрел Дантес. Должно быть, совсем забыл о присутствии Пушкина. Так было вчера, так будет завтра…
Хозяева могли считать, что вечер удался. Не утихали оживленные голоса. Не прекращались танцы. Но кое-кто уже собирался уезжать.
Дантес подошел к жене. Сказал ласково и громко:
– Едем, ma legitime! [11]
Баронесса Геккерен счастливо улыбнулась.
Уезжали в это время многие, в том числе и Наталья Николаевна Пушкина с мужем. Александр Сергеевич был, по-видимому, совершенно спокоен.
Глава двенадцатая
К утру степлело. Оттаяли окна, пропуская тусклый свет. В окнах зажглись огни. При свете этих огней петербургский день робко вступил в свои права.
11
Моя законная (подразумевается – жена) (франц.).