Последний год
Шрифт:
Меджинис не скоро понял, чего от него хочет Пушкин. Во всяком случае, согласился предварительно переговорить с д'Аршиаком. Пушкин чуть его не обнял.
Когда ему повстречалась после этого Софи Карамзина, он был в таком веселом и радостном настроении, так крепко пожал ей руку, что Софья Николаевна проводила его недоуменным взглядом.
Пушкин заторопился домой. Словно боялся, что Меджинис откажется. Этой торопливости мужа никак не могла понять Наталья Николаевна: ведь на бале не было Дантеса…
Дома Наталья Николаевна прошла к Азиньке. Азинька спала. Должно быть, Наталье
Вскоре и весь дом погрузился в сон.
Неожиданно резко прозвенел звонок на парадном. Пушкин прислушался, накинул халат и вышел в переднюю. В кабинете прочел письмо, присланное Меджинисом. Он отказывался от обязанностей секунданта, так как одна надежда на примирение противников могла бы побудить его принять участие в этом деле.
– Дались мне эти миротворцы! – с досадой сказал поэт, складывая письмо. – Спасенья от них нет… Где же его искать, секунданта?
В глубокой задумчивости вернулся в спальню.
– Что случилось? – спросила, не открывая глаз, Наталья Николаевна.
– Чудаки эти англичане! Нет для них ночи, коли что-нибудь взбредет в голову.
– Какие англичане? – Наталья Николаевна почти проснулась. – О чем ты говоришь?
Пушкин спохватился.
– Спи, бог с тобой! Мало ли чудаков на свете?
Наталья Николаевна, не дослушав, крепко заснула.
Глава пятнадцатая
Двадцать седьмого января Пушкин встал рано. Истопник только затапливал печи. Александр Сергеевич прошел в кабинет. Где его, секунданта, взять? Сам не ожидал, каким трудным окажется это пустяковое дело. Перебирал в памяти знакомых и, сколько ни перебирал, ничего решить не мог; где его взять, такого секунданта, который не затеял бы бессмысленных переговоров?
Бодрствовал в это необычно раннее время и виконт д'Аршиак. Он не может больше терпеть непонятную медлительность Пушкина. Его молчание становится неслыханным нарушением законов дуэли. А виконт д'Аршиак до сих пор не может сообщить ничего определенного своим доверителям, баронам Геккеренам.
Непримиримо щепетильный в вопросах чести, виконт д'Аршиак приписывал своим доверителям мысли, прямо противоположные тем, которые они таили про себя.
Барон Луи все больше склонялся к тому, что письмо Пушкина, написанное в выражениях неслыханно дерзких, должно привлечь внимание русских властей как одна из новых страниц его сомнительной биографии. Пушкина именуют главарем либералов. И вот этот же самый Пушкин грозит, что он может обесчестить барона Геккерена в глазах императора России и короля Голландии! Не много ли берет на себя безумец, полагая, что он может диктовать свою волю монархам?
Одним словом, письмо Пушкина может стать неопровержимой уликой, если сделать наилучший ход и, главное, вовремя. От д'Аршиака нет никаких известий? Очень хорошо!
Виконт д'Аршиак, встав в этот день в совсем непоказанное для молодого дипломата раннее время, трудился при свечах за письменным столом:
«Я ожидаю, – снова писал он Пушкину, – сегодня же утром ответа на мою записку, которую я имел честь послать вам вчера вечером. Мне необходимо переговорить с секундантом, которого вы выберете, притом в возможно скором времени. До полудня я буду дома; надеюсь еще до этого времени увидеться с тем, кого вам будет угодно прислать ко мне».
Писано столь же решительно, сколь и безукоризненно вежливо.
Но что мог ответить Пушкин? Никакие настояния не могли заставить его обратиться к кому-нибудь из близких людей, в которых он безошибочно видел непрошеных миротворцев. Он хорошо знал, как охочи на переговоры оказались Геккерены осенью. Лучше драться вовсе без секундантов, чем дать почву для проволочек и разглашений.
Александр Сергеевич немедленно ответил д'Аршиаку:
«Я отнюдь не желаю посвящать досужих людей Петербурга в мои семейные дела; итак, я отказываюсь от всяких переговоров между секундантами. Я приведу моего лишь на место условленной встречи. Поскольку господин Геккерен вызывает меня и поскольку он является оскорбленным, он может выбрать для меня секунданта, если это ему угодно; я принимаю его заранее, хотя бы то был его егерь. Что касается времени и места, то я всецело к его услугам. По нашим обычаям, у нас, русских, этого достаточно. Прошу верить, виконт, что это мое последнее слово и что я ничего более не имею ответить касательно этого дела, и тронусь из дома лишь для того, чтобы отправиться на место поединка. Благоволите принять уверение в моем совершенном почтении.
А. П у ш к и н. 27 января»
Виконт д'Аршиак терял последнее терпение. Прежде всего он пометил на письме Пушкина, что получил его «между 9 1/2 и 10 часами утра». Пусть каждая новая минута затяжки падет на голову Пушкина.
Виконт поехал в голландское посольство. Он озадачен, он встревожен! Так могут пройти все приличные сроки. Поведение Пушкина беспримерно! Он отказывается его понимать! (Где же д'Аршиаку знать, какая простая причина руководит действиями Пушкина…)
Дантес перечитывает письмо Пушкина, привезенное д'Аршиаком.
– Спокойствие, мой дорогой д'Аршиак! Если дело пойдет и дальше так, моего противника встретят в свете взрывами смеха. Сначала он сам отказался от дуэли, а теперь, набиваясь на нее вторично, не может назвать секунданта! Но не наша забота ему помогать.
– О, нет! – возражает непреклонный д'Аршиак. – Мы заставим господина Пушкина прекратить маневры, которых, признаюсь, я никак от него не ожидал.
– Я еще раз повторю вам, мой дорогой д'Аршиак: если наш противник хочет удивить порядочных людей своими выходками, то предоставим ему для этого и возможность и время.
Виконт д'Аршиак улыбнулся шутке. Однако, какие же могут быть шутки в вопросах чести? Он уехал, чтобы продолжать с Пушкиным битву, на которую вдохновляли его попранные дуэльные обычаи.
Барон Луи немедленно пришел к сыну:
– Как идут дела, Жорж?
– Как нельзя лучше. Д'Аршиак лезет вон из кожи.
– Кто его об этом просил?
– Мы с вами, дорогой родитель. Разве вы забыли? Но представьте, когда д'Аршиак считает каждый час просрочки, господин Пушкин нашел новую лазейку: он не хочет назвать секунданта. Боюсь, что бедному д'Аршиаку предстоят не часы, а целые дни волнений…