Последний год
Шрифт:
Новая пара, вступившая в круг, привлекла всеобщее внимание.
Дантес склонился к Наталье Николаевне и что-то коротко ей сказал. Он ничего не помнил! Наталья Николаевна хотела наказать его за дерзость. Но она так боялась привлечь чье-нибудь злорадное внимание. Оставалась последняя надежда: танец вот-вот кончится…
Звуки старенького дачного фортепьяно не умолкали. Казалось, они приобрели новый блеск.
Уже сама именинница Софья Николаевна Карамзина, сменив нескольких кавалеров, усталая, опустилась в кресло. Только барон Дантес-Геккерен не отпускал свою даму.
И точно, она была восхитительна! Но было
Мазурка все еще тянулась. Кажется, кто-то кроме Пушкиной и Дантеса тоже танцевал. Но кто же смотрит на старательных фигурантов?
Софье Николаевне Карамзиной показалось, что барон Геккерен и Натали обменялись взглядом, но таким коротким, что именинница сейчас же уверила себя – она ошиблась. В смутной тревоге она посмотрела по сторонам.
В дверях гостиной стоял Пушкин, молчаливый, бледный, угрожающий…
Глава пятая
Александру Сергеевичу повезло – через день после именин у Карамзиных ему удалось раздобыть десять тысяч рублей под заемное письмо у прапорщика в отставке Юрьева. Василий Гаврилович Юрьев славился паучьей хваткой даже среди петербургских ростовщиков. Разумеется, против кабальных условий займа спорить не приходилось… По крайней мере деньги явились.
Пушкин срочно уплатил в типографию, где печатался третий номер «Современника». Расчистил Наташины долги у модисток. По этим счетам можно было безошибочно судить о наступлении бального сезона. Первые балы уже состоялись во французском и австрийском посольствах. Даже голландский посланник Луи Геккерен, не дающий ни балов, ни раутов, разослал приглашения на музыкальный вечер. Приемный сын посланника долго смеялся над этой хитрой выдумкой: божественные мелодии обойдутся почтенному барону куда дешевле, чем шампанское!
Приглашения в голландское посольство не получили, конечно, ни камер-юнкер высочайшего двора Пушкин, ни его супруга. Все отношения между голландским посланником и домом Пушкина прерваны, хотя – видит бог – не по вине барона Луи Геккерена. Посланник его величества короля Голландии, правда, не жаждет продолжать сомнительное знакомство с завзятым русским вольнодумцем, но он не расстается с надеждой: при встрече в свете он найдет случай предостеречь госпожу Пушкину. Время пришло.
Посланник ждал удобного случая, а встреча могла произойти каждый день. Уже назначены балы, на которых ожидают приезда государя и членов августейшей семьи.
Казалось бы, кто вспомнит теперь о скромных именинах, отпразднованных на царскосельской даче у Карамзиных? Но Пушкины начали выезжать. Барон Дантес-Геккерен следовал как тень за Натальей Николаевной. И стоустая молва шла за ними.
Графиня Наталья Викторовна Строганова, бывшая гостьей у Карамзиных, содрогалась от воспоминаний.
– На месте Натали я бы ни за что не села в карету с мужем в тот вечер. У него было такое страшное лицо! – рассказывала она, заехав к родителям мужа.
Граф Григорий Александрович Строганов слушал невестку сочувственно: по родству с Гончаровыми он никогда не одобрял замужества Натали.
Этот старый дипломат когда-то прославился романтическими похождениями на всю Европу. Сам лорд Байрон увековечил его в своем «Дон Жуане». В Мадриде Строганов увлек супругу португальского посла Джулию да Эгга… В этом не было бы ничего удивительного, если бы оступившаяся донна не добилась после того законного брака с первым ловеласом Европы. Теперь Юлия Петровна Строганова слывет в Петербурге непреклонной хранительницей нравов. О былом напоминает графине лишь взрослая, замужняя дочь Идалия Полетика, поторопившаяся явиться на свет задолго до того, как церковь благословила союз ее родителей… Но кто посмеет об этом говорить?
Графиня Юлия Петровна сочувствует прелестной Натали. Граф Григорий Александрович спешит подтвердить свое полное единомыслие с супругой. Он усердно кивает трясущейся головой и думает про себя: доведись бы ему встретить в свое время такую женщину, как Натали… Григорий Александрович облизывает сухие, тонкие губы и, пытаясь встать с кресла на неверные ноги, ищет единственную, неразлучную ныне спутницу – массивную трость.
Невестка, рассказав новости, поспешно покидает дом Строгановых, похожий на склеп. А склеп тотчас оживает. Полученные известия расходятся во все стороны.
– Бедняжка Натали! Ей уготован мученический венец на небесах! – Южная кровь бывшей супруги португальского посла подстегивает ее воображение: – Представьте! На днях Пушкин чуть не зарезал жену в карете!
Как же не поверить графине, если граф Григорий Александрович не то трясет, не то кивает лысой головой…
Наталья Викторовна Строганова заехала к Идалии Полетике. Светские дамы оживленно болтали.
– Ах, да, – вспоминает Наталья Викторовна, – на днях у Карамзиных…
Хозяйка дома слушает рассказ с жадным вниманием. Впрочем, она бы и сама могла кое-что рассказать. Она-то хорошо знает, кого нетерпеливо ждет в ее гостиной барон Геккерен.
– Так беснуется Пушкин? – переспрашивает Идалия Григорьевна.
Она не может говорить о поэте спокойно. Даже чайная ложечка дрожит в ее руке. Причина этого злорадства глубоко скрыта от гостьи. Сама Наталья Викторовна Строганова не питает к поэту никаких чувств. Может быть, давно забыла его стихи, когда-то так робко ей поднесенные. Но она не может не сочувствовать милой Натали. Она не может забыть тот вечер: у Пушкина было такое страшное лицо!
Слухи ползут из гостиной в гостиную. Среди гостей у Карамзиных присутствовали Клюпфели, члены семейства немецкого дипломата. Молчаливые статисты в гостиных, они вдруг заговорили:
– Высокочтимому барону Геккерену нужно есть беречь досточтимого сына.
Дипломатические толки очень быстро дошли до салона графини Нессельроде, жены карликового канцлера, управлявшего внешними сношениями Российской империи. Мария Дмитриевна Нессельроде, рожденная графиня Гурьева, очень плохо знала русский язык. Вряд ли она читала Пушкина. Но Мария Дмитриевна, приверженница аристократических традиций, ненавидела поэта давней, острой, всепоглощающей ненавистью.
Мадам Шевич под свежим впечатлением сочла нужным поделиться новостью с высокопоставленным братом, графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом. Александр Христофорович вначале насторожился, потом отмахнулся: хватит с него возни с супругой камер-юнкера Пушкина. Пусть танцует хоть с самим чертом!