Последний характерник

Евтушенко Валерий Федорович

Обо все этом Серко и Верныдуб узнали в начале октября от Хайима, хозяина постоялого двора, где они остановились.

— Вы не поверите, панове, — сокрушенно говорил он, постоянно приглаживая скуфейку на голове и тряся седоватыми пейсами, — дорога на Варщаву для Хмельницкого открыта, казаков нужно ждать со дня на день. Защитить нас некому, войска у ляхов нет. Ой, куда ж деваться бедному жиду, надо собирать все, что нажито непосильным трудом и бежать на север, может, туда они не доберутся.

— А чего ты так боишься казаков? — удивился Верныдуб. — Разве они звери какие? Это ляхам надо их бояться!

— Да разве ж пан не знает, — взвизгнул в ужасе Хайим, — что жиды для них первый враг? Верные люди рассказывают, что

в Полонном запорожцы так лютовали, вырезая детей Израилевых целыми семьями, что кровь из окон рекой лилась. Нет, надо бежать, имущество не сохранишь, так хоть жизнь спасешь.

— Убежать никогда не поздно, — сказал Серко, — скрыться на Подляшье всегда успеешь. В тамошних лесах сам черт тебя не найдет. Но, может, Хмельницкий и не двинется на Варшаву? Воевать со всей Речью Посполитой ему не с руки.

— Ой, устами пана, да мед бы пить, — проговорил Хайим, понемногу успокаиваясь, — а все же к бегству готовиться надо.

Серко в своих рассуждениях оказался прав, но не совсем. Отзвуки победной пилявецкой битвы эхом прокатились по Украйне, вызвав новую волну крестьянских волнений уже непосредственно в пограничных с Малой Польшей районах. Воодушевленные победой народные массы требовали: «Веди нас на ляхов!» и гетману ничего другого не оставалось, как завершить процесс освобождения южнорусских земель взятием сдавшихся без сопротивления Константинова и Збаража, а затем вступить в пределы Галиции, где сразу же повсеместно вспыхнули восстания против поляков. В некоторых случаях во главе их стояли шляхтичи, как например, Семен Высочан, который привел Хмельницкому 15 — тысячный отряд.

9 октября войска Хмельницкого подошли к Львову — столичному городу Галиции, который к тому времени уже покинул князь Вишневецкий, торопясь в Варшаву на элекционный сейм. Длительная осада Львова не входило в планы запорожского гетмана, который стремился во время выборов короля быть поближе к столице Речи Посполитой. Поэтому, когда после взятия львовской крепости Высокий Замок, власти города предложили выкуп, Хмельницкий согласился принять 200 000 злотых за то, чтобы снять осаду. Эти деньги предназначались татарам, помогавшим казакам, но у жителей города, уже перед этим разоренных панами, бежавшими из-под Староконстантинова, нашлось лишь шестнадцать тысяч злотых. Остальную сумму пришлось возмещать товарами и драгоценностями. Безусловно, при этом самое тяжкое бремя легло на долю беднейших малоимущих слое населения, но ни гетмана, ни казаков это не волновало. С их точки зрения, население Львова являлось не южнорусским, а польским, поэтому и должно было платить контрибуцию. Сняв осаду, Хмельницкий 24 октября двинул свои войска к Замостью, где и остановился, ожидая результата выборов нового короля. Активных военных действий запорожский гетман более предпринимать не стал, как бы придерживаясь перемирия в одностороннем порядке, хотя (больше для видимости) и осадил Замостье — одну из сильнейших польских крепостей, вотчину Яна Замойского, шурина Иеремии Вишневецкого, женатого на его сестре Гризельде.

— А пан оказался прав, — с видимым облегчением говорил Хайим, рассказывая об этих новостях Серко, — похоже, дальше Замостья казаки не пойдут. Вон они уже даже своих депутатов прислали на элекционный сейм. Ходят слухи, что Хмельницкий настаивает на избрании королем Яна Казимира, пишет письма сенату, объясняя, что бунтовать не хотел, а виновниками всего случившегося выставляет черкасского старосту Конецпольского и воеводу русского.

Серко и Верныдуб знали, что на королевский трон изначально претендовали еще два кандидата — Карл Ваза, брат Яна Казимира, и трансильванский князь Юрий Ракочи. Но уже вскоре стало ясно, что будет избран Ян Казимир, так как Карл снял свою кандидатуру в пользу брата, а Ракочи поляки в качестве будущего короля всерьез не рассматривали.

— А когда должен состояться элекционный сейм? — поинтересовался

Серко у всеведающего Хайима.

— Говорят со дня на день. Но паны ляхи не привыкли в таких делах торопиться. Сейчас не спеша съедутся, попируют, потом начнутся дебаты, которые могут длиться месяцами, — ответил тот, пожав плечами.

Об этой привычке польских магнатов неспешно решать дела большой государственной важности, знал и запорожский гетман, поэтому, выждав для приличия две недели, он 15 ноября направил сейму полуультимативное письмо, в котором, не скрывая раздражения писал, что порывать отношений с Короной он не хочет и новых военных действий не желает. «Но если ваша милость начнете новую войну против нас, — звучала в письме легкая угроза — то это за знак, что вы не хотите иметь нас своими слугами».

Присутствие огромной казацкой армии на границе оставшейся без вооруженной защиты Малой Польши заставило делегатов сейма ускорить выборы короля, и в ответ на свое письмо гетман уже 19 ноября получил послание сейма с известием об избрании королем Яна Казимира. Одновременно к нему поступил и приказ лично от короля отступить от Замостья. Повинуясь воле государя, Хмельницкий отвел свои войска на Украйну, установив линию разграничения по реке Горыни.

Война окончилась, но еще осталось согласовать условия мирного договора с Войском Запорожским, чем должна была заняться специальная комиссия во главе с Адамом Киселем. Однако Серко и Верныдуба это уже мало волновало, так как вынужденное «варшавское сидение» закончилось, и путь на Украину для них был открыт.

Глава третья

Мурафа

Путь от Варшавы до Львова занял у казаков не много времени. Местность вокруг Люблина и Хельма войной затронута не была, а следы боевых действий у Замостья и Львова, хотя еще местами сохранились, но никакого хаоса или беспорядка не наблюдалось: посполитый люд вернулся к своим обычным трудовым занятиям, шляхта большей частью проводила время в корчме за кубком медовухи или кружкой пива. О Хмельницком уже мало кто вспоминал, как будто его войска и не проходили здесь всего месяц назад. Серко всегда удивляла эта особенность польского характера легко относиться ко всякого рода превратностям судьбы и очень быстро забывать о них.

Хотя запорожский гетман установил линию разграничения по реке Горынь, но если граница от Звягеля до Збаража в равной степени признавалась и поляками, и казаками, то местность между Каменцем и Баром каждая сторона считала своей. Фактически же это была ничейная территория, на которой хозяйничали так называемые левенцы, а проще говоря, местные опрышки, которые не признавали над собой власти Речи Посполитой, но, в то же время, не присоединялись и к запорожскому гетману, сохраняя своеобразную автономию. Это были в основном галицийские и молдавские повстанцы, формально подчинявшиеся Семену Высочану, но он в их деятельность фактически не вникал. Казацкие полковники, которым эта территория была подконтрольна, тоже не обращали на опрышков особого внимания, предоставив им почти полную самостоятельность. Но вот у поляков они стали все больше вызывать обоснованное раздражение тем, что препятствовали местным магнатам возвращаться в свои имения, и гарнизон польских войск, расквартированный в Каменце, уже несколько раз направлял сюда карательные отряды против левенцов.

Серко с Верныдубом, не испытывая проблем с надежностью своих документов в пределах Речи Посполитой, все же опасались, что писем Мазарини и де Конде в качестве пропуска и верительных грамот, как для местных опрышков, так и для казаков, может оказаться недостаточно. Поэтому они старались избегать встреч с конными разъездами и тех, и других. Иногда Серко даже приходилось в таких случаях напускать на них морок или отводить глаза. Приятели уже надеялись, что и до Мурафы они доберутся без приключений, когда неожиданное происшествие едва не нарушило их планы.