Шрифт:
Пролог
Что может присниться человеку без прошлого? Рацион невелик, снова одно и то же. Я ползу по жухлой листве, изнывая от боли, инстинктивно сторонясь нахоженных троп. В правом боку саднит, в сапоге хлюпает кровь. Рукав камуфляжной куртки надорван в районе плеча, и цепляется за колючий кустарник. Все это я воспринимаю как данность, как условия некой задачи, которую мне предстоит выполнить. Это сон, но чувства реальны. Так оно когда-то и было.
Дом из белого кирпича я увидел со склона горы, когда осознал себя и в одночасье понял, что я — это я — существо, способное видеть, слышать и понимать. В сознание хлынул океан ощущений, запахов, звуков. Только в памяти
Одежда на мне была удобной, но непривычной. Это я тоже успел оценить. И еще испытал легкое чувство досады, когда ничего, отдаленно похожего на оружие, ни при себе, ни рядом с собою не обнаружил. Лишь в нагрудном кармане куртки случайно наткнулся на квадратик плотной бумаги с изображением человека. Тоненький серп луны просвечивал насквозь хлипкое облако, но света в себе не нес. Было темно. Никаких неудобств по этому поводу я не испытывал — видел все до мельчайших подробностей, даже тонкий белесый шрам на правой щеке. И все, никакой другой информации.
Может, это подсказка? Может, стоит всмотреться в изображение, прислушаться к внутренним ощущениям? Ведь видел же я схему и даже прекрасно понял, что это такое. Я еще раз попробовал... ничего. Ничего не откликнулось ни в памяти, ни в душе. Серость.
— Опасность! — произнес механический голос.
Это слово пронзило меня насквозь, когда за спиной хрустнула ветка. Именно слово, а не реакция на него. Тупой удар по затылку — и темнота.
Звезды. Я вижу их ночью и днем, как будто бы принимаю парад планет из нутра огромного телескопа. Созвездие за созвездием вступают в границы светлого круга, забранного крупной решеткой. Устанешь, уронишь голову — звезды отражаются в миске с водой, которую приносит мне Аманат, если, конечно, есть у него на то настроение. Он опускает на длинной веревке старое оцинкованное ведро с заветной холодною влагой. Я принимаю его бережно, осторожно, стараясь ни капли не расплескать, не обрызгать случайно соломенную подстилку. Мне на ней спать, а ночью в горах холодно. На той же самой веревке меня поднимают вверх, «подышать свежим воздухом» в зачуханном деревянном сортире, или ведут в дом. Но в последнее время допросы случаются редко. Только когда приезжает доктор.
Еду мне приносят отдельно. В основном, это жидкая кукурузная каша и сухари. Готовят нам примерно на пятерых. Есть еще пленники в подвале этого дома. Это я знал еще до того, как впервые его увидел.
— Ты скоро, шайтан? — подает голос мой конвоир.
Аманат из тейпа карачой. Он правоверный мусульманин, настоящий джигит. Папаха, борода, автомат — все у него как положено. Аманат любит Аллаха. Любит так сильно, что печется о нем как о младшем брате. Такое впечатление, что без его, Аманата, поддержки, с величием у Всевышнего будет сильная напряженка. Отсюда и гордый взгляд, и привычка говорить с иноверцами, поминая себя в третьем лице: «Аманат знает», «как Аманат сказал — так и будет». Я жадно ловлю каждое его слово — пополняю словарный запас.
Ко мне это дитя природы относится с наигранным равнодушием. В душе немного побаивается, как нечто необъяснимое, а если и недолюбливает, то самую малость, лишь потому, что отвечает за меня головой.
— Э-э-э! Аманат будет сердиться!
Я с сожалением отпускаю ведро. Вода здесь холодная, вкусная, как там, где всегда снег. Откуда такие ассоциации? — не помню. Я совсем ничего не помню.
— Кто ты? Зачем появился здесь? Откуда в твоем кармане моя фотография? — эти вопросы
После укола мне становится больно. Так больно, что я бы сказал. Но это загадка и для меня.
Аманат нервничает. Он бывает спокойным только когда решетка над моей головой заперта на ржавый амбарный замок. Весь день его не видно, не слышно. Сопит где-то там наверху, кочует следом за тенью, по периметру высокого, саманного дувала. Обязанности сторожа необременительны — всегда есть возможность поспать. Мне это дается с трудом. Я забываюсь от силы на десять минут, когда измотанный разум устает бороться с реальностью, а потом просыпаюсь от боли. Правая нога еще в гипсе. Она страшно чешется и саднит. Это от сырости. Моя яма очень глубокая. Прежний хозяин копал в этом месте колодец и успел углубиться на шесть бетонных колец. А потом плюнул на все и уехал. Наверно почувствовал, что грядут времена, когда ведра с водой будут опускаться в колодец, а не вытаскиваться из него. Война. Она опрокинула седые законы Кавказских гор. Ведь по большому счету я не пленник, не заложник, а гость. Потому, что приполз сюда сам.
Доктор приехал, под утро. Впервые я этого не услышал, потому, что уснул по-настоящему. Во сне я опять видел схему этого дома. Она была нарисована на огромном листе ватмана, пришпиленном к черной школьной доске. К каждой отдельной комнате прилагались несколько фотографий. А еще мне виделись чьи-то глаза: огромные, серые, в синюю крапинку. И каждая крапинка наливалась прозрачной влагой. Лица я не успел рассмотреть. На меня самого хлынули потоки воды и лучи фонарей.
— Э, шайтан, кончай ночевать! Аслан в гости зовет шашлык кушать!
Наверху весело загыгыкали.
Стряхнув с себя воду и сон, я делаю шаг вперед к краю колодца и долго стою, подняв обе руки, пока их не обхватывает ременной петлей.
К дому меня ведут два хмурых бородача. За ними семенит Аманат с неразлучным автоматом наперевес. Над землей стелился дым. Волнами налетал незнакомый дурманящий запах. Под навесом накрывают столы. Играет громкая музыка. Веселые люди в папахах сгрудились в круг и бесшабашно пляшут. В дальнем углу бесформенной кучей лежит оружие. Это меня почему-то заинтересовало. Чтобы все как следует рассмотреть, я немного замедлил шаг. Реальность отозвалась ощутимым ударом в спину.
— Бежать задумал, шайтан?
Аслан сидел за столом в окружении верных людей. Многих из них я откуда-то знал. Мне тоже разрешили присесть. Это было тем более удивительно, что последний укол я мог бы перенести на ногах. Наверно, привык.
— Я знаю, кто ты, — тихо сказал Аслан. — Все остальное неважно. Ты проживешь ровно столько, сколько будешь говорить правду. Слышишь, гяур? У тебя остается надежда на хорошую память.
«Надежда»! Это слово разорвало на куски мой сумрачный мир, осветило его изнутри. Надежда! — так звали земную женщину, глаза которой я видел сегодня во сне. Кажется, в прошлой жизни она была моей матерью. Я вспомнил этот печальный взгляд, и синие крапинки, как веснушки, усыпавшие зрачки. Каждая из этих веснушек опять наливается горькой прозрачной влагой. Эти капли, как ручьи в половодье, сливаются воедино и спадают с ресниц огромной слезой: «Ты должен вернуться, сынок!»
— Я постараюсь.
— Хоп! — повысил голос Аслан, обращаясь к своему окружению. Он сделал рукой повелительный жест, призывающий всех замолчать, и снова взглянул на меня. — Ты что-то сказал, гяур?
Говорят, что не каждый может выдержать этот взгляд. Зрачки, как раздвоенный язычок встревоженной, мудрой и очень опасной змеи, впиваются в самую душу. Я слышу его дыхание.
Вырывая из памяти забытые фразы, я с огромным трудом складываю их в предложения:
— Ты все знаешь. Да, я пришел, чтобы убить тебя. Потому, что больше никто не сможет этого сделать.