Последний идол (сборник)
Шрифт:
Так закончилась попытка Керенского достойно умереть в английском родовом поместье. А Элен снова принялась искать выход из положения. И вспомнила об архиве Керенского. Когда она сказала ему об этом, он только махнул рукой: кому нужны его нынешние архивы? Что в них осталось после того, как большую их часть похитили в тридцатых годах агенты НКВД, а меньшую пришлось бросить, когда он бежал от немцев из Франции в США… Но она убедила его попробовать. И это ей удалось. Архив купил один американский университет.
Получив деньги, они переехали в Нью-Йорк.
Деньги уходили быстро: квартира, постоянная сиделка, лекарства — все это стоило дорого. Но однажды все переменилось. Керенский неожиданно упал в квартире. Его отвезли в госпиталь. Оказалось, он сломал шейку бедра. Попав в больничную палату, он сразу сник — видимо, вспомнил свое пребывание в лондонской клинике и уже на другой день, когда к нему пришла Элен, сказал ей: «Я устал. Я хочу умереть. Мое существование абсурдно». Элен пыталась успокоить его, говорила, что он поправится. «Чтобы поправиться, придется истратить все наши деньги. Но впереди новые болезни. И куда я попаду? Снова в абортную клинику?!»
Элен не верила, что он действительно хочет уйти из жизни. Но мысль о самоубийстве Керенского не оставляла, становилась все навязчивей.
…Однажды Елена Петровна ушла из госпиталя позже обычного. Весь день она провела с Александром Федоровичем, но он почти все время был без сознания. Прощаясь, Элен поцеловала его в лоб, и Керенский вдруг очнулся и произнес громко и явственно: «Я ухожу… ухожу… иди…» Это были последние слова, которые она слышала от него. 11 июня 1970 года в пять утра его осмотрела дежурная сестра. Он дышал ровно. Еще через полтора часа, в 6.30, к нему пришли, чтобы сделать укол. Но он уже был мертв.
Александр Федорович не был религиозным человеком. Однако хотел быть похороненным на православном кладбище и несколько раз говорил об этом Элен. Она обратилась в Анастасьевскую церковь, неподалеку от которой Керенский много лет прожил в доме госпожи Симпсон и которую иногда посещал. Но прихожанами там, в основном, были монархисты, и Элен ответили отказом: нет, господина Керенского им у себя отпевать не хотелось бы. После смерти отца прилетел Олег. Но он тоже ничего не смог сделать с похоронами в Нью-Йорке. В конце концов, Александр Федорович Керенский совершил свой последний путь снова в Лондон. Его погребли там, на кладбище, где хоронят людей неопределенной веры…
В память о Керенском Элен сохранила тот самый перстень «самоубийц». Она приезжала в Москву, и Галина Михайловна, супруга Генриха Аверьяновича Боровика, увидев этот перстень, как-то сказала: «Боже мой, это у вас перстень Александра Федоровича?»
По словам Генриха Аверьяновича, через несколько лет он опять приехал в Нью-Йорк в командировку и узнал, что год назад Элен умерла от злокачественной опухоли. Ее соседка рассказала ему, что Элен не хотела мучиться и совершила суицид, выпив огромную дозу снотворного.
Так завершилась известная мне часть истории перстня самоубийц. Кто теперь носит его и носит ли вообще — мне неведомо.
Простой российский корифей
Сумерки одного московского вечера открыли мне в Олеге Емельяновиче Кутафине очень интересного человека и сблизили с ним навсегда. За давностью лет сейчас уже не помню, какого числа и в какой день недели произошла эта встреча. Помню только то, что было это в конце сентября или в начале октября 1988 года.
Летом, по предварительной договоренности я отправил О. Е. Кутафину рукопись первой книги семитомного издания истории прокуратуры в лицах под названием «Око государево», над которым мы тогда работали вместе с моим коллегой и соавтором Юрием Григорьевичем Орловым. Мы просили Олега Емельяновича ознакомиться с ней и, если он сочтет возможным, написать небольшое предисловие. Кутафин позвонил сам, сказал, что «сей труд он одолел» и готов к разговору. Предложил встретиться вечером у него.
Когда я вошел в кабинет, за окном таял короткий осенний день, а на столе лежала наша рукопись. Олег Емельянович с уважением отозвался о нашем труде, пообещал в ближайшее время подготовить и передать свое предисловие к книге. Он рекомендовал довести историю прокуратуры до наших дней и сделать документальное приложение к каждому тому будущего издания. Потом, посетовав на головную боль, предложил немного пройтись и подышать свежим воздухом.
Допив чай, мы вышли на улицу. Теплый осенний ветер гонял по пыльным тротуарам ржавые листья, а мы шли и вели неторопливую беседу — о Горбачеве, перестройке, демократии, гласности, юридическом всеобуче и совершенствовании юридического образования. Говорил он по-юношески пылко и увлеченно. Но в то же время в его рассуждениях совершенно отчетливо виделся отточенный талантливый ум, исполненный жизненной мудрости и научного знания.
Когда Олег Емельянович поднял вопрос об острой необходимости создания в России полноценного гражданского общества и правового государства, я увидел перед собой человека, который не только идет в ногу со временем, но и опережает его. Тревожным набатом в его рассуждениях звучала мысль о том, что в перестроечном порыве мы не должны потерять страну. Да, мы обязаны трудиться и над созданием сильного государства, и над тем, чтобы наши соотечественники исповедовали гуманные принципы существования всех народов в единой стране, гарантирующей всем гражданам соблюдение их прав и свобод. Нельзя допустить, говорил он, чтобы в эпоху реформ и потрясений общество раскололось на корпоративные группы с изолированной моралью, чтобы законы и общепринятые нормы перестали влиять на поведение людей, чтобы они решали свои проблемы неправовыми способами…
Тему «острой правовой недостаточности» мы с Олегом Емельяновичем обсуждали еще не раз после этого. Однажды затронули ее на очередном заседании комиссии, которая работала над проектом закона о всеобщем юридическом образовании. Нас в целом поддержали, но дальше дело не пошло. Да и закон, который мы обсуждали, к великому сожалению, так и не был принят — государственная власть тогда стала уже дряхлой и бессильной. Ну а в тот памятный вечер мы долго говорили о тесной связи морали и права. О том, что государству предстоит очень многое сделать для того, чтобы поднять уровень правосознания в обществе…
Еще Олег Емельянович охотно поделился своими планами. Рассказал, что он хотел бы учредить юридический лицей, а лучшие его выпускники смогут затем поступать в высшие юридические заведения (и вскоре, кстати, такой лицей на базе 325-й московской школы им был создан). По всему ощущалось, что он уже приступил к радикальному переформатированию вуза, который не так давно возглавил.
Вечер мы закончили в ресторане Дома журналистов — по дороге встретили нашего общего знакомого, замечательного человека, которого уже тоже нет с нами, Владимира Викторовича Капелькина, который долгое время был одним из руководителей Союза журналистов России; он нам и подкинул идею отправиться в Домжур, а мы особенно не сопротивлялись.