Последний игрок судьбы
Шрифт:
Он не двинулся с места.
Капитан Поулло, бледный, словно кусок мела, обратился в безмолвную статую. Корсары тоже остолбенели, в ужасе ожидая своей участи…
Все они были уже мертвы, когда Конан, Лабардо, Эстраза, ее воспитатель и еще трое оставшихся в живых достигли Цитадели.
— Что теперь?
Они стояли в узком коридоре, огибавшем по квадрату помещение не более двадцати метров в ширину. То, что скрывалось внутри, было отделено совершенно
— Я провел вас в центр Лабиринта, — отвечал Лабардо, кусая губы. — Все было по правилам, в обычных случаях игра на этом кончается. Но по условиям Илл'зо, нам еще предстоит вернуться обратно.
— А сначала забрать с собой Гратакса. Мыслил, его обитель будет пошикарней.
— Мы не знаем, что внутри, — начал, было, пуантенец и осекся.
Раздалась протяжная заунывная музыка — словно скребли по стеклу железом — и из бокового прохода показался сам Жрец Черепа. На сей раз он был облачен в просторную хламиду, испещренную красными и синими знаками, на голове — сразу две высокие шапки, одетые одна на другую, тех же цветов. За ним следовали трое помощников.
Илл'зо поклонился в пояс и, обращаясь к юноше, запел своим мерным низким голосом:
— То, что другие зовут и считают победой, что принимают за счастье, в душе торжествуя, — только иллюзия. Боги ее посылают, дабы измерить ничтожество мира и рода людского. Ты же, вступивший под своды, ведущие в Вечность, гордость умерь и прикинь свою малость, прохожий…
— Стой! — рявкнул тут варвар. — Это как понимать? Он с тобой играл и честно провел нас в Цитадель, а ты называешь его «прохожий»…
Илл'зо неодобрительно глянул на киммерийца и продолжал:
— Все мы прохожие в мире подлунном, и победитель блистательный — гость на пиру мимолетном. Юноша сей оказался смышленым и храбрым, верно ходы рассчитал и добился успеха, но испытание Гратакса будет суровым. Трое войдут в эту дверь, ибо по трое входят те, на кого будет взгляд обращен. Кто конкретно — решайте.
И жрец безмолвно застыл, скрестив на груди худые руки.
— Один есть, — сказал Конан. — Это я. Лабардо отпадает: ему еще выводить нас назад. Женщине там делать нечего. Из оставшихся возьму двоих, кто сам пожелает.
— Я пойду, — неожиданно выступил вперед старый Карастамос.
— И я, — вызвался курчавый Джакопо. — Хочу глянуть, ради чего сложил голову капитан Поулло.
— Будет так, — кивнул варвар. — Давай, жрец, отворяй двери.
Илл'зо торжественно кивнул.
Конан ждал, что слуга Гратакса произнесет заклинание или сделает таинственный жест, но жрец просто открыл дверь, потянув за невзрачную ручку. Створка заскрипела, и трое вошли внутрь.
Это был скорее колодец, чем комната. Неровные стены убегали вверх, и там, в головокружительной вышине, полыхали багровые сполохи. Невнятный гул наполнял помещение, пол слегка подрагивал.
Когда глаза привыкли к полумраку, Конан различил в центре каменное шестиугольное возвышение, над которым плавали в тяжелом воздухе белые искры. Гул несся оттуда. Искры мелькали все быстрее, сливаясь в сплошное сияние, внутри заполыхали голубые молнии, возникли неясные очертания, потом сияние угасло, а в двух локтях над алтарем повис зеленоватый, полупрозрачный череп. Сквозь него ясно виднелась противоположная стена комнаты с еще одной небольшой дверкой.
Пустые глазницы мертвой головы налились холодным светом. Киммериец невольно сделал шаг вперед, сжал рукоять меча… и тут же отпустил эфес. Руки его опустились вдоль тела, он сделал еще шаг и еще… Огромным усилием воли заставил себя остановиться. Безжалостная сила притягивала, глазницы Гратакса превратились в круглые вогнутые зеркала, в их глубинах рождались какие-то образы — жуткие и манящие одновременно.
И он увидел. Увидел мертвую женщину, висевшую на собственном кроваво-красном ожерелье. «Белит, — простонал варвар, — только не ты…» Непостижимым образом он снова стоял на берегу Зархебы, неподалеку от древних развалин, тоска и бессильная ярость снова сжимали сердце. Веки повешенной дрогнули, она открыла глаза.
Варвар сделал еще один шаг — к ней. «Ты обещала вернуться, — сказал он, — и ты вернулась. Белит…» Ее лицо исказила ужасная судорога. Презрение и ненависть были ответом на слова киммерийца, Посиневшие губы дрогнули, он услышал сдавленный голос: «Брагон… ты стал брагоном, Конан». Нет, хотел он крикнуть, это морок, очнись, Белит, я прежний! Я разорву это проклятое ожерелье, сдавившее твою прекрасную шею, я унесу тебя на корабль, мы уйдем вниз по реке, навстречу океану и вольному ветру. Мы снова будем вместе. Очнись, Белит…
— Очнись, Амра, — услышал он над ухом чей-то задыхающийся голос. Открыл глаза и увидел рядом старика Карастамоса.
Оба они сидели, привалившись спинами к шершавой стене комнаты-колодца. Полупрозрачный череп по-прежнему висел над алтарем, но его страшные глазницы были обращены на кого-то другого. Стены и пол подрагивали.
Варвар зарычал, силясь подняться, и почувствовал легкую руку на своем плече.
— Сиди, — шепнул Карастамос, — во имя Митры, сиди.
— Что… что он со мной сделал?
— Открыл твою душу. И почти завладел ею. Если бы не я…
— Ты — чародей?
— Нет. Но кое-что смыслю в таких делах. Некоторые люди тоже обладают даром проникать в чужие души, но силы этого существа неизмеримо выше…
Страшный крик прервал его речь. Теперь Конан увидел Джакопо. Зингарец катался по полу, обхватив руками голову, и выл, словно раненый зверь. Глазницы черепа смотрели в его сторону — что отражалось в их глубинах, было ведомо только помощнику капитана «Белой ласточки».
Конан снова хотел вскочить, и Карастамос вновь удержал его.
Джакопо застыл, потом тело его мучительно изогнулось, он сел, крепко ухватив себя за курчавую шевелюру, и принялся раскачиваться из стороны в сторону.
— Нет! — выкрикнул он изменившимся до неузнаваемости голосом. — Я не хотел твоей смерти, уйди!
— Митра Всемилостивый, — прошептал старик, — спаси и сохрани нас, ничтожных…
Джакопо снова завыл. Руки его безвольно упали, вой захлебнулся, глаза закатились.
— Уйди, мать, — произнес он отчетливо и стал заваливаться набок.