Последний из умных любовников
Шрифт:
В это время на веранду выскочил второй охранник. Я, не мешкая, поднял один из булыжников, которыми была огорожена клумба (из тех, что побольше да потяжелее), и метнул ему прямо в живот. Скрючившись от боли, он сел на пол. Схватив наволочку с тетрадками, я, что есть мочи, припустил бегом по улице.
Тело отчаянно болело, но, как говорят спортсмены, у меня открылось второе дыхание, а кроме того, добавляло сил понимание ситуации. Теперь-то больше не было тайной, кто на чьей стороне, кого следует остерегаться и почему. Добежав до автомобильной стоянки в «Дели», я рухнул на асфальт, чтобы перевести
— Хорошо, что ты выбрался. А то мы уже целый план разработали — как тебя оттуда извлечь.
Услыхав знакомый голос, я сразу успокоился. Обернувшись назад, увидел, как из соседних улиц выезжали, сигналя фарами, еще две машины.
— Что с матерью? — спросил я.
— Все в порядке, не волнуйся. Нам с тобой предстоит несколько часов езды, попробуй лучше поспать…
Вместе с навалившейся разом усталостью меня охватило теплое чувство защищенности, как в детстве, много-много лет назад. «Хорошо, папа», — сказал я, проваливаясь в сон…
Проснулся я на чистой постели в почти пустой комнате. Отец, прикрыв лицо газетой, спал на соседней кровати. Он рухнул, как и я, не раздеваясь. Судя по обстановке, это был какой-то мотель: между кроватями стояла широкая тумбочка, на ней — маленький телевизор. Я откинул в сторону тяжелую штору — в окно хлынуло яркое солнце. На стоянке у мотеля я разглядел маленькую японскую машину.
— Мы в Пенсильвании, — сказал отец у меня за спиной. — Нам придется здесь немного подождать.
На полу валялась скомканная пустая наволочка.
— Не бойся, мы туда не вернемся, — добавил он, проследив за моим взглядом. Потом вытащил из ящика тумбочки потертый израильский паспорт и протянул его мне. Фотография в паспорте была моя, но имя оказалось чужое; Эли Нахмиэс, иерусалимский житель, двадцати одного года. Выходило, что мы с отцом даже не родственники.
С его стороны тумбочки, около телевизора, россыпью валялись мои тетрадки.
— Я все это прочитал, — сказал он, отвечая на мой вопросительный взгляд.
Я почувствовал, что багровею от стыда. Во рту появился какой-то горький привкус. Вспомнил, что там понаписал о нем, о матери, обо всех прочих…
— Это не предназначалось для тебя, — сказал я в поисках оправданий.
— Жаль, что не для меня. Можно было многого избежать…
Я пристыженно молчал.
— Ты не подумай, я ни в чем тебя не обвиняю. Понимаю, как тебе было тяжело.
Я смотрел в пол.
— Только все время спрашиваю себя, знаешь ли ты правду.
— По-моему, знаю, — сказал я не слишком уверенно.
Но выяснилось, что и отец пришел к тому же выводу. Сомневаться больше не приходилось.
— У меня и раньше не было иллюзий, — сказал он, сжимая и разжимая кулаки. — Между мной и матерью давно уже пролегла трещина. Я догадывался, что у нее кто-то есть. Но никогда не думал, что это Гарри!
Я молчал. Ни разу в жизни он не позволял себе такой откровенности.
— Ему
— Ты его ненавидишь?
— Да! — коротко выдохнул он. — Причем, главным образом, оттого, что он все время разыгрывал из себя такого безупречного, такого замечательного… (тут он снова сжал кулаки).
— Но ведь и мать вела себя так же, — осторожно напомнил я. — А ты ее всегда выгораживал…
— Мать — это другое дело, — отрезал он и снова перевел разговор на тебя. — Вот чего не понимаю: как ты умудрился не увидеть связи между неожиданным появлением твоего незнакомца в клубе и собственным звонком к Гарри за десять минут до того?
Я задумался — задним числом это в самом деле было очевидно. Но тут неожиданно зазвонил телефон, и отец торопливо поднял трубку.
— Наши успели вытащить ее из больницы перед самым приходом полиции, — облегченно сказал он, закончив короткий разговор. Я догадался, что он говорит о матери. — Она уже на пути к самолету. Нам придется подождать, пока она вылетит…
— А это не опасно? — спросил я.
— Таковы условия сделки.
— Но что ты им обещал взамен?
— Молчание. Мы ведь тоже можем кое-что рассказать, особенно ты…
— А что я такого знаю? Например, мне до сих пор не удалось разобраться, кем был тот блондин в синем «шевроле», который угрожал матери, и…
— Зато ты достаточно знаешь обо мне! А после истории с Поллардом американцы только за такой информацией и гоняются. Наши не могут себе позволить, чтобы нечто подобное снова всплыло на поверхность…
— Ты хочешь сказать, что шантажируешь своих же коллег?
— Ну, вроде того, — сказал он с кривой улыбкой. — Но мне и так нечего терять. Моя карьера в любом случае провалилась…
— Это я во всем виноват, — уныло сказал я.
— Брось! — отмахнулся он. — Мне самому следовало вести себя осмотрительнее!
Он помолчал и с грустью добавил:
— Как она теперь будет одна? Куда она денется? Бедняжка…
Я оценил его благородство. В сущности, мать его предала, а он не переставал беспокоиться о ней. Вот кто проявил себя как настоящий джентльмен… И тут вдруг подумал, что могу ее никогда больше не увидеть. Стало страшно, как при мысли о смерти. Я почувствовал, что глаза наполняются слезами. Отец включил телевизор, но изображение виделось мне расплывчатым, словно сквозь завесу дождя.
— Выключи эту дрянь, — попросил я.
— Подожди, — сухо сказал он. — Сейчас будут последние известия…
Как он мог сейчас интересоваться какими-то известиями?
Неужели его не волнует, что с нами теперь будет, где мы будем жить, удастся ли добиться помилования для матери?
Но тут на экране появилось изображение темпла. Отец увеличил громкость. «…Нью-йоркской полиции пока не удалось задержать неизвестного молодого человека, который два дня назад стрелял в синагоге „Бейт а-Шем“… По свидетельству очевидцев, он выкрикивал антисемитские и антиизраильские лозунги… Его задержали органы безопасности, но через несколько часов ему удалось бежать…