Последний Конунг
Шрифт:
Но вышло так, что Один откликнулся даже прежде, чем я принес ему жертву. Но сначала нагнал на меня такого страха, что мне хватило его до конца моей службы у басилевса.
В начале июня Пелагея сообщила мне, что по городу разнеслась весть, будто войско русов собирается напасть на Константинополь. Большое число кораблей было замечено на большой реке, исходящей из киевского княжества. Они шли к устью.
– Тебе, Торгильс, эта дорога должна быть известна. По ней ты пришел в Константинополь, – заметила Пелагея.
Она стояла в тени портика позади своего широкого прилавка, болтая с знакомыми торговцами, а ее помощник тем временем продавал хлеб.
– Нет, я шел другим путем, по другой реке, она течет
– Да и все русы тоже одинаковы – дикие волосатые варвары, идолопоклонники. – Это колкое замечание принадлежало одному из знакомых Пелагеи, тоже лавочнику-хлеботорговцу, истинному городскому жителю, разбитному и развязному. Над его прилавком висело грубо намалеванное изображение Белого Христа, раздающего толпе хлебы и рыбины, из чего явствовало, что он рьяный христианин.
– Ну, это не совсем так, – мягко поправил я его. – Люди, которых ты смешал в одну кучу, назвав русами, на самом деле очень разные, а те, что происходят из Киева, сами христиане и признают вашего Великого патриарха. Другие же, к примеру, как я, родом из северных земель, и хотя мы поклоняемся своим богам, но приходим к вам торговать, а не воевать. В половине ваших церквей было бы темно, не будь тех, кого ты называешь варварами, не привози они пчелиный воск из северных лесов, дабы вы могли понаделать свечей для освещения ваших намалеванных святых, коим вы поклоняетесь.
Но лавочник не утихомирился.
– Наш город сумеет себя защитить, чем бы ни был вооружен этот сброд. Вспомни, какой урок они получили в последний раз. – Он заметил, что я его не понял. – Мой дед любит рассказывать, как мы переведались с этими невежественными дикарями, когда они осмелились напасть на Царьград. Явились на кораблях и вознамерились взять город и разграбить его. Но Богородица и наш басилевс спасли нас. Враг не смог проникнуть за городские стены – они оказались им не по зубам. Вот они и болтались вокруг по прибрежным поселениям, глупо и без толку бродили туда-сюда, грабили и насиловали. А наш басилевс ждал удобного случая. И дождался – русы утратили бдительность, а он послал наши корабли и честь по чести разбил их. Мы дотла пожгли их огнем. А они так и не поняли, что это было. Меньше сотни вернулось восвояси. Вот это был разгром! Мой дед рассказывал, что обгорелые тела выбрасывало на берег, и везде пахло паленым мясом… – И тут он, должно быть, вспомнил, как умер муж Пелагеи, потому что запнулся в смущении, опустил очи долу и, найдя предлог, поспешил отвернуться и занялся выложенным на прилавке товаром.
Я хотел было спросить у Пелагеи, что имел в виду этот человек, говоря о каком-то огне, но тут меня окликнули по имени. Я обернулся и увидел Хафдана, он проталкивался ко мне через толпу. Рядом с ним шел дворцовый посыльный.
– Вот ты где, Торгильс. Так я и думал, что найду тебя у Пелагеи! – воскликнул Хафдан, впрочем, без обычных намеков, каковыми сопровождал всякое упоминание о ней. – Во дворце какая-то заварушка, и это касается тебя. Тебе следует немедля прибыть в ведомство орфанотропа. Дело срочное.
Я взглянул на Пелагею – меня охватил панический страх, – и по ее лицу увидел, что она тоже встревожена.
Я поспешил во дворец вслед за посыльным. Он привел меня в комнату орфанотропа, и я заметил, что евнух, брат императора, устроился рядом с парадными покоями басилевса. Стоявшие на часах мои сотоварищи, когда я проходил мимо них, посмотрели на меня с любопытством. Никогда еще такого не случалось, чтобы простого гвардейца вызывали сюда.
И вот я предстал перед Иоанном, и сердце у меня заныло. Он сидел за изысканно украшенным столом, читая какой-то свиток, а когда поднял голову и глянул на меня, я заметил, что выглядит он усталым и глаза у него ввалились глубже обычного. Надо полагать, бремя государственных забот оказалось тяжелее, чем он думал, а может быть, рыночные сплетники не лгут, говоря, будто орфанотроп никогда не спит, но, переодевшись монахом, по ночам ходит по улицам, подслушивая разговоры, расспрашивая обыкновенных горожан, дабы знать, о чем народ думает. Неудивительно, что люди боятся его. Да и мне стало тошно от дурных предчувствий, пока я там стоял и ждал, что же он мне скажет. И с первых же его слов я понял, что он прекрасно помнит, кто я такой.
– Я вызвал тебя потому, что ты неплохо говоришь и по-гречески, и по-варяжски, – сказал он. – У меня к тебе поручение.
Сердце отпустило, но только на миг. Не очередная ли это дворцовая каверза? Не хочет ли орфанотроп усыпить мою бдительность, прежде чем открыть свои истинные намерения?
– Мои соглядатаи сообщают, что приближаются крупные силы русов. Их около пяти сотен, и плывут они на моноциклонах, на каких обычно ходят купцы из Руси, и плывут они той же дорогой.
Пять сотен русов – маловато для набега, подумал я. Рыночные слухи сильно преувеличены. Необходимо по крайней мере раз в десять больше, чтобы грозить хорошо обученным защитникам Константинополя.
Словно прочтя мои мысли, орфанотроп добавил:
– Безопасность города меня не беспокоит. Меня интересует, кто эти люди, ибо соглядатаи доносят, что они – не купцы. Они не везут товаров, они хорошо вооружены, и есть донесение, что их вожак – какой-то князь или знатный человек. Его зовут Аральтес или что-то вроде этого. Ты знаешь кого-нибудь с таким именем?
– Нет, ваше превосходительство, – ответил я. – Человек с таким именем мне не знаком.
– Скоро познакомишься, – сухо отозвался орфанотроп. – Чужеземцев я приказал перехватить при входе в пролив. Их отведут в район святого Мамаса на той стороне Золотого Рога и задержат там, подальше от города, пока не выяснятся их намерения. Вот туда-то ты и отправишься. Я желаю знать, кто они и зачем явились. Если это русы, ты поймешь их язык, когда они будут говорить между собой, а ты кажешься человеком достаточно сообразительным, чтобы составить собственное мнение и задать правильные вопросы. После чего вернешься и лично доложишь о своих наблюдениях.
– Хорошо, ваше превосходительство, – ответил я, начиная думать, что понапрасну подозревал Иоанна. – Когда вы ожидаете прибытия чужеземцев?
– Через три дня, – ответил он. – Теперь ступай к моему старшему хартулярию. Он выдаст тебе предписание. Ты будешь числиться сопровождающим представителей дромоса. – Он замолчал, а потом произнес нечто такое, что – как он и намеревался – напомнило мне о словах, произнесенных мною, когда я передал ему послание, из-за коего я покинул свое место возле басилевса. – Тебе ведь известно, что логофет дромоса отвечает за иностранные сношения, тайную службу и посольства, равно как и за имперскую посыльную службу – любопытная смесь, не правда ли? – в то время как деканы – это дворцовые посыльные. Посему пусть люди из дромоса занимаются этими пятью сотнями варваров, но ты будешь моими глазами и ушами. Я желаю, чтобы ты подслушивал разговоры этих чужеземцев для моего сведения.
Разговор подошел к концу. Я заглянул в глубоко сидящие глаза орфанотропа. И с ошеломительной ясностью понял, почему он уверен, что я буду работать его соглядатаем, даже против соотчичей. Все было именно так, как сказала Пелагея: не имеет значения, замышлял ли орфанотроп возвести своего брата Михаила на трон. Басилевс Роман умер во время моей смены, когда я отвечал за его безопасность. Иоанн был свидетелем, как я нарушил устав, и мог призвать меня к ответу в любое время, когда ему заблагорассудится. Я был в его власти. Но при этом он был слишком умен, чтобы высказать это напрямик. Он предпочел положиться на мой страх и сделать меня своим человеком.