Последний Кот в сапогах
Шрифт:
– Татьяна Петровна!
Вместо Мананы и Майки в коридоре снова стояла соседка.
У нее в руках были осколки чайника.
– Может, скорую вызвать?
– Нет-нет, спасибо, уже проходит. Я справлюсь…
– Я справлюсь, – тихонько пообещала самой себе Татьяна Петровна на кухне, пока мыла чашки. Ей совсем не хотелось говорить с Петенькой о грустном. Но если она не поделится сейчас воспоминаниями, они исчезнут навсегда после ее смерти. Значит, время пришло. Тем более мальчик сам попросил.
– Все будет нормально, – убеждала себя баба Таня, когда шла обратно по коридору. – Да.
У этого коридора тоже была своя память. Вот Обиженный
Вернувшись в комнату, баба Таня спросила внука:
– Ты на самом деле хочешь узнать?
– Что?
– Про кота.
– Что Вы сказали? – не понял он, вынимая наушники из ушей.
– Ну вот, теперь ты ничего не слышишь, – усмехнулась она, но повторила вопрос.
– Конечно, хочу! – особо не задумываясь, кивнул мальчик. Он даже не остановил игру.
– Тогда отложи мобильник и садись рядом.
Баба Таня тяжело опустилась на диван, и Петя наконец понял, что историю, которую она собралась рассказать, ей придется доставать из самой глубины своего больного сердца:
– Рыжика мы нашли во дворе, играли там с Майкой. Он совсем крошечным был, когда я его принесла домой. Так совпало, что моя мама отмечала день рождения и все соседи сфотографировались на память.
Татьяна Петровна попросила внука достать фотоальбом из буфета:
– В левом углу должен стоять, бархатный такой, красный. Только пузырьки мои не разбей.
Приоткрыв застекленную дверцу, Петя почувствовал запах старых духов и корвалола. Осторожно, не касаясь локтем склянок с лекарствами, он вытащил альбом и снова уселся рядом с бабушкой. Баба Таня раскрыла тяжелые страницы, начала перебирать фотографии, которые лежали между ними.
– Посмотри, здесь Рыжик взрослый, – она передала Пете снимок, где кот с разорванным ухом сидел на широком подоконнике бабушкиной комнаты. Окно со старыми рамами и щеколдами и сам подоконник с тех пор мало изменились. Взгляд у кота был очень внимательный, почти человеческий. Это было заметно даже на выцветшей фотке. «Два месяца после снятия Блокады», – прочитал мальчик старательно выведенную школьным почерком надпись на обороте.
– Разве «блокада» не с маленькой буквы пишется?
– По правилам – да, но люди пишут с прописной. У меня рука не поднимается это слово с маленькой написать… Я и произношу его с большой буквы… Вот, нашла.
Баба Таня вынула из пачки снимков то, что разыскивала – еще одну любительскую фотографию. На ней стояли две девочки и два мальчика: один большой, уже подросток, и другой – совсем маленький.
– Это я с Рыжиком, – она показала на светловолосую девочку, которая прижимала к груди крошечного котенка. – Хотя тогда он был еще без имени. В наше время мало кто морочил себе голову, выдумывая клички для своих животных. Почти все кошки были Мурками, а коты – Васьками и Барсиками. И потом никто и не думал, что котенок у нас останется… Да.
Бабушка медленно повела пальцем по снимку:
– Это моя подружка Майка, в соседней комнате жила. Рядом ее младший братик Сережа. А это Коля Богданович, – она показала на большого мальчика. – Он тоже был из нашей квартиры. Мечтал стать художником. Нет, неправильно
Баба Таня улыбнулась своим воспоминаниям о друзьях и родном дворе. Зимой они делали в сугробах пещеры, или катали друг друга на санках, или просто падали в снег – от кого лучше отпечаток получится. И возвращались домой с раскрасневшимися лицами и висевшими из-под шапок сосульками волос, с задубелыми от мороза варежками, которые тяжело раскачивались на резинке.
Уход зимы они чувствовали острее взрослых. Может, потому что все время проводили во дворе и были ближе к земле. Запах таяния, свежие почки на кустах (дети, конечно, пробовали их жевать), жуки в спичечной коробке и «секреты», закрытые стекляшкой клады с красивыми фантиками – это была весна.
Они в любую погоду бегали по двору. Там, где сейчас стоянка машин, раньше находился сарай. Дети носились по всему пространству двора между этим сараем и подворотней. Домой их загоняли только вечером.
Игры начинались со считалки:
Эни, бени, рики, таки,Турба, урба, синтибряки,Эус, бэус, краснобэус,Бац!Эти слова казались волшебным заклинанием, оно было известно только посвященным. То есть им, детям.
Подрастая, они тайком от родителей узнавали мир за пределами двора. Улица выманивала их из подворотни звонками трамваев, шумом автомобилей и гомоном толпы. Иногда они отваживались путешествовать далеко.
Дошли даже до кладбища, рассматривали там памятники с такими древними датами, что захватывало дух. Читали, запинаясь, надписи на надгробиях. Многие слова были стерты временем, вдобавок непонятны из-за старой орфографии с ее «ерами» [4] и «ятями» [5] . Но одна Фраза врезалась в память: «Смерть разлучила, смерть соединить». Этот грустный шепот, увековеченный в камне, тронул сердце…
4
«Ер» – название буквы «Ъ», или твердого знака, до орфографической реформы 1917–1918 годов. После реформы твердый знак больше не использовался на конце слов; сохранилась лишь его разделительная функция.
5
«Ять» – название буквы «Ъ», обозначавшей особый звук, впоследствии совпавший с «е» (существовала до реформы 1917–1918 годов).
Вокруг почему-то стояла тишина: не чирикали птицы, не шумела листва, и каждый шаг сопровождался громким треском сухих веток под ногами. На одной могиле дети увидели гранитный гроб на каменных звериных лапах. Его украшали необыкновенные цветы, их тонкие фарфоровые лепестки выглядели как живые. Создавший такую красоту мастер был не только талантливым, но и очень усердным.
На кладбище оказалось много заброшенных склепов с надстройками в виде часовенок. А у настоящей большой часовни с маковкой и тройными высокими окнами толпились люди. Вместе с пожилыми тетеньками стоял мальчишка. Он заметил ровесников и сразу спрятался за спины богомолок.