Последний койот
Шрифт:
Я расскажу вам, как смотрю на такие вещи. Так называемые «мелкие преступления» по отдельности подобны разбитому окну в покинутом доме. Небольшая, казалось бы, проблема, верно? Нет, неверно. Если никто не вставит разбитое стекло, в скором времени наши дети будут считать, что всем на это наплевать, а значит, так и надо. И тогда они сами начнут бросать камни в окна и разобьют еще несколько стекол. Потом на этой улице может случайно оказаться грабитель. Он увидит этот дом, подумает, что людям, живущим здесь, нет дела до чужой собственности, и начнет грабить другие дома, пока их владельцы на работе.
Теперь представьте себе, что на этой улице появляется еще один преступник, начинающий угонять припаркованные здесь машины. И так продолжается день за днем. И
Статья заканчивалась сообщением о том, что Конклин выбрал одного молодого «смутьяна» из прокурорского офиса в качестве менеджера своей избирательной кампании. Конклин сказал, что Гордон Миттель увольняется из офиса окружного прокурора и сразу после этого начинает на него работать. Босх еще раз прочитал статью и впился взглядом в слова, значение которых ускользнуло от него во время первого чтения. Они находились во втором абзаце.
«Хорошо известный общественности и избалованный вниманием прессы Конклин впервые за свою карьеру будет баллотироваться на столь значительный пост. Этот 35-летний холостяк, проживающий в Хэнкок-парк, сказал, что давно уже планировал принять участие в выборах и в этой связи заручился поддержкой ушедшего в отставку окружного прокурора Джона Чарлза Стока, который также присутствовал на пресс-конференции».
Босх открыл свой блокнот на странице, где были выписаны в столбик имена возможных фигурантов дела об убийстве его матери, и рядом с именем Конклина написал: «Хэнкок-парк». В общем-то эта информация не представляла особой важности, но, с другой стороны, хотя бы в малой степени подтверждала рассказ Кэтрин Регистер. Впрочем, и такой малости было достаточно, чтобы Босх вдохновился. Он почувствовал, что наконец-то добился хоть какого-то результата в своих поисках.
– Чертов лицемер, – пробормотал он себе под нос, обводя кружком имя Конклина. И продолжал чертить круги вокруг его имени, размышляя, что делать дальше.
Итак, Марджери Лоув в последний вечер своей жизни отправилась на вечеринку в Хэнкок-парк. Если верить Кэтрин Регистер, она должна была увидеться там с Конклином. После ее смерти Конклин позвонил детективам, которые расследовали ее убийство, и договорился с ними о встрече. Однако никаких записей об этой встрече не осталось. Босх знал, что этих фактов недостаточно для каких-либо выводов, но уже сами по себе они подтвердили подозрение, зародившееся у него, когда он просматривал папку с материалами дела. Что-то здесь было не так, не вписывалось в определенные рамки. Чем дольше он об этом думал, тем больше укреплялся в мысли, что чуждым, инородным элементом в этой схеме был Конклин.
Сунув руку в карман висевшего на стуле пиджака, он достал свою телефонную книжку, отправился на кухню, где у него стоял аппарат, и набрал домашний номер заместителя окружного прокурора Роджера Гоффа.
Гофф был старинным приятелем Босха, разделявшим его страсть к тенор-саксофону. Они провели много дней в судах, сидя бок о бок во время процессов, и много вечеров в джаз-барах, слушая музыку на высоких табуретах рядом со стойкой. Гофф был опытным прокурорским работником, протрубившим в офисе окружного прокурора почти тридцать лет. Он был свободен от политических пристрастий, просто любил свое дело и никогда от него не уставал, чем и отличался от других работников прокуратуры. На памяти Гоффа в офисе окружного прокурора сменились сотни заместителей прокурора. Он пересидел их всех. Теперь, посещая уголовные суды, он встречался с заместителями прокурора и адвокатами, которые были моложе его на двадцать лет. Но в своем деле Гофф по-прежнему был дока и, что более важно, сохранил прежнюю страсть в голосе, когда, выступая перед присяжными, призывал Божий и людской гнев на головы тех, кто сидел на скамье подсудимых. Извечная тяга к справедливости и упорство в достижении цели сделали его своего рода легендарной личностью в имеющих отношение к юриспруденции кругах. Помимо всего прочего, это был один из немногих прокурорских работников, к которым Босх испытывал безграничное уважение и доверие.
– Роджер? Это Гарри Босх.
– Привет, старый разбойник. Как поживаешь?
– Отлично. Чем занимаешься?
– Смотрю ящик, как все. А ты?
– Ничем. То есть размышляю. Скажи, ты помнишь Глорию Джеффрис?
– Гло... Черт! Конечно, помню! И сейчас попробую выстроить воспоминания в логическом порядке. Ага! Это та самая дамочка, у которой муж попал в автомобильную катастрофу и обездвижел, верно? – Он вспоминал обстоятельства этого дела так, словно читал один из своих служебных блокнотов в желтой обложке. – Она устала о нем заботиться. Поэтому в одно прекрасное утро, когда он лежал в своей постели и спал, села ему на лицо и не вставала, пока муж не перестал дышать. Она считала, что это сойдет за естественную смерть, но один въедливый детектив по имени Гарри Босх сразу заподозрил неладное и нашел свидетельницу, которой Глория все рассказала. Этот решающий довод помог Босху притянуть дамочку к суду, во время которого свидетельница поведала присяжным, что обвиняемая, по ее же словам, прикончив таким образом мужа, испытала первый в своей жизни оргазм с этим человеком. Ну, что ты после этого скажешь о моей памяти?
– Только одно: она у тебя по-прежнему великолепна.
– Но какого черта ты вспомнил об этой бабе?
– А такого, что сейчас она находится в тюрьме и, между прочим, готовится к досрочному освобождению. Я вот все думал, написал ты туда письмо или нет?
– Как, уже готовится? Вот дьявольщина! Когда же это было – три, четыре года назад?
– Почти пять. Я слышал, что через несколько месяцев она предстанет перед комиссией по досрочному освобождению. Я хочу написать в комиссию письмо, но было бы хорошо, получи они соответствующее письмо и от прокурора.
– Не беспокойся. У меня на такой случай заготовлена в компьютере стандартная форма. Все, что нужно сделать, – это изменить имя, статью уголовного кодекса и вставить пару-тройку конкретных деталей пострашнее. Основу письма составляет сообщение, что данное преступление слишком отвратительно и ужасно, чтобы комиссия могла рассматривать возможность освобождения преступника в указанное время. Очень убедительное письмо, доложу я тебе. Завтра же и отправлю.
– Очень хорошо. Спасибо.
– Знаешь, на месте тюремной администрации я запретил бы давать этим маньячкам Библию. Они, пока сидят, становятся такими религиозными, что чуть ли не на каждом шагу цитируют Священное Писание. Ты, кстати сказать, бывал когда-нибудь на слушаниях комиссии по досрочному освобождению?
– Пару раз.
– Между прочим, там можно с большой для себя пользой провести денек, если есть свободное время и мысли о самоубийстве тебя не одолевают. Как-то раз я просидел там полдня в ожидании, когда начнут рассматривать дело о досрочном освобождении одной из моих... хм... подопечных, которая убивала, копируя Чарли Мэнсона. Когда рассматриваются такие крупные дела, окружная прокуратура предпочитает посылать не письма, а своего человечка. Ну так вот, пока я там сидел, комиссия успела рассмотреть с десяток похожих дел. И все эти бабы цитировали Послание к коринфянам, Апокалипсис, Евангелие от Матфея, святого Павла, Иону – стихи с третьего по шестнадцатый – дескать, Иона то, Иона сё... И ты знаешь, это срабатывает! Старые пердуны, заседающие в комиссии, покупаются на все это дерьмо. Кроме того, старичкам нравится разглядывать этих телок, которые, заламывая руки, взывают к их состраданию. У них, по-моему, от этого даже встает... Ох, что-то я разболтался не по делу. Но ты, Гарри, сам виноват – вызвал меня на этот разговор...