Последний козырь Президента
Шрифт:
– Ну, если Вы такой нетерпеливый, давайте перейдём к делу, – произнёс советник Президента и, расстегнув пуговицу на пиджаке, сел удобней. – Вы, конечно, знаете, что ежемесячно Директор вашей «конторы», многоуважаемый Павел Станиславович, готовит для Президента обзорную справку по самым «горячим» и актуальным вопросам. Реально справку готовит Баринов, а Павел Станиславович только визирует – оно и правильно, у Директора и без того уйма дел. Мне же известно, что большая доля информации по «закрытым» особо важным делам, о которых знает только очень узкий круг доверенных Президенту лиц, исходит, как правило, от Вас, полковник.
– Искренне рад за Вас! – продолжал дерзить я, пытаясь вывести собеседника из душевного равновесия. В гневе человек более открыт и, как правило, предельно откровенен.
Однако Рождественский был тёртым калачом, и мои мальчишеские наскоки игнорировал.
– Просто блестящая карьера! – продолжал наседать я. – Не подскажите ли рецепт карьерного успеха?
– Вам-то зачем? У Вас, полковник, судя по вашему неприкрытому хамству, с покровителями всё в порядке.
Честно говоря, хамить мне и самому было противно, но по «легенде» я должен был вести себя именно так.
– Очень, знаете ли, хочется отрастить крылья, – продолжал я, – ну прямо как у Вас, и войти в число небожителей.
Я ожидал бурной реакции, замешанной на крутом генеральском гневе, но Рождественский молчал.
– Я хотел Вам, полковник, сообщить кое-какую информацию конфиденциального характера, разумеется, в обмен на маленькую услугу с вашей стороны, – произнёс он ровным, почти лишённым эмоций голосом, и застегнул пуговицы на пиджаке, – но не будем торопить время. Сегодня я увидел то, что хотел, и на этом можно нашу первую встречу закончить. До скорого свидания, полковник!
«Мерседес» вместе с генералом ГРУ и советником Президента в одном лице давно растворился в утреннем потоке машин, а я стоял возле выхода из метро, пытаясь осмыслить нашу беседу. Мои размышления прервал вызов мобильного телефона, который по тональности и нарастающей громкости напоминал звук падающей авиабомбы. Так я обозначил вызов Баринова. Видимо, генералу не терпелось узнать, о чём я беседовал с представителем конкурирующей организации, машину которого отследили, как только она появилась в районе Лубянки.
Глава 4. Потёмки чужой души
После похорон отца Екатерина словно занемела. Странности в её поведении я заметил ещё на поминальном ужине: Катя вдруг перестала плакать, с лица исчезло выражение скорби, и она активно стала кого-то высматривать среди родственников и сослуживцев отца, пришедших в ресторан помянуть добрым словом усопшего. Я сидел рядом с ней, и, несмотря на обильно накрытый стол, не ел и почти не пил. Мне, как говорится, кусок в горло не лез, а тут ещё и странное поведение Кати.
– Кого ты всё время ищешь? – вполголоса спросил я, наклоняясь к розовому аккуратному ушку.
– Тихо! Тсс! – с серьёзным видом произнесла Екатерина и приложила палец к губам. – Он скоро должен подойти!
– Кто он? – продолжал допытываться я, и с подозрением посмотрел на подругу: было что-то в её поведении странное, я бы даже сказал – пугающее.
– У него всегда много работы, – не обращая внимания на мой вопрос, с совершенно серьёзным видом продолжала она, – но папа всегда приезжал домой к ужину.
Не дожидаясь конца поминок, я исхитрился шепнуть о состоянии Екатерины находившемуся в ресторане доктору. Работающий в ЦКБ доктор Филиппов Катю знал ещё с младенчества, так как был «закреплён» за семьёй Воронцовых, и фактически являлся их домашним доктором. Он всё понял с полуслова, и, осторожно взяв Катю под локоток, куда-то увёл.
Домой Екатерину из больницы отпустили через десять дней после появления первых признаков выздоровления, да и то только по настоянию её матери, Варвары Николаевны, женщины умной и властной. Будь Катя простой среднестатистической девушкой из народа, её продержали бы в «Кащенко» месяца три, а то и больше, но Варвара Николаевна подключила все свои связи, и Катю с большим трудом, но выписали домой под неусыпный контроль лечащего врача и домашних.
После выписки Варвара Николаевна сама позвонила мне и попросила приехать к ним на Кутузовский.
– К несчастью, мы с вами не успели познакомиться, – хорошо поставленным голосом произнесла она. – Катенька не успела мне представить Вас, но я знаю, что Вы её друг. Не буду скрывать, я навела о Вас справки. Вы же понимаете, что мне, как матери, не всё равно, с кем общается моя дочь! Меня приятно удивил тот факт, что, оказывается, Вы из приличной московской семьи, и о Вас ходят таинственные слухи даже на самом верху. Кантемир, Вы заинтриговали меня, поэтому я хотела, чтобы Вы бывали у нас чаще, как только позволит Вам ваша секретная служба. Поверьте, это очень важно – Катеньке сейчас нужны исключительно положительные эмоции.
Судя по вступительному монологу, в общении с окружающими Варвара Николаевна предпочитала глаголы повелительного наклонения. Её не интересовало моё согласие. Вопрос, по её мнению, был уже решённым, и я должен был быть счастлив, что мне разрешили переступить порог «родового гнезда» Воронцовых. Что же касается моих московских корней, то в столицу я впервые попал в четырнадцать лет, после того, как мой отец, военный инженер, помотавшись по дальним гарнизонам двадцать лет, наконец-то получил назначение в подмосковную Кубинку. Вот в чём Варвара Николаевна оказалась права, так это в том, что я из приличной семьи. Мой дед по линии отца – царский офицер Дормидонт Каледин был репрессирован в сороковом году прошлого столетия, как только отпала нужда в военспецах. Дед по материнской линии, Елизар Ведищев – недоучившийся студент Петербургского политехнического университета и романтик революции, увлёк за собой на строительство Магнитки десяток революционно настроенных комсомольцев, где впоследствии и был изобличён бдительными сотрудниками ЧК как вредитель, и расстрелян годом раньше, чем Дормидонт Каледин.
В наименьшей степени меня сейчас волновали сплетни вокруг моего имени, которые продолжили циркулировать с новой силой, особенно после моей неудачной поездки на Кавказ. В результате моё позорное пленение обросло слухами и невероятными домыслами, в свете которых шестьдесят четыре дня в затхлом зиндане [5] , приобрели оттенок романтического приключения, а сам я приобрёл ореол героя и мученика в одном лице. Вероятно, благодаря этому я числился в перспективных женихах для дочерей дам высшего света, что в свою очередь повлекло благожелательное расположение ко мне госпожи Воронцовой.
5
Зиндан – тюрьма, темница или место, где содержатся пленные. Классический зиндан представляет собой земляное сооружение глубиной от двух и более метров, закрытое сверху крышкой или металлической, запираемой на замок решёткой.