Последний козырь Президента
Шрифт:
В тот день меня подняли по тревоге в четыре часа утра, и через двадцать минут после пробуждения я трясся в «Газели», которая увозила меня к месту совершения очередного убийства.
Когда мы подъехали по указанному адресу, труп хорошо одетого молодого человека лежал под балконом, и снежинки на его лице уже не таяли. Под левой лопаткой несчастного торчала рукоятка ножа, и я без заключения судебно-медицинского эксперта сделал вывод, что с балкона его сбросили мёртвым. Квартиру, откуда сбрасывали тело, определили быстро: убитого перекидывали через перила, поэтому балкон был
В самой квартире никого не оказалось, лишь остатки пиршества пяти или шести человек.
Пока мы строили версии и опрашивали соседей, криминалист тщательно снял обнаруженные в квартире отпечатки пальцев, но ясности это не прибавило. До утра мы строили версии и пытались нащупать хоть какую-то подсказку, пока на сотовый телефон Кавалерова не пришло короткое сообщение от агента.
– Всё, мужики! Здесь сворачиваемся и едем в адрес, – прочитав сообщение, объявил Валентин Иванович. – Будем брать Броню.
Валерка Броневицкий, по кличке «Броня», спал мёртвым сном. Он лежал на несвежей постели в одежде, и на правом рукаве его давно нестиранной рубашки были хорошо видны бурые, похожие на кровь, пятна.
Пару лет назад суд первой инстанции отправил мелкого воришку Броневицкого на два года в зону, за то, что последний очень любил шарить у пьяных по карманам. Из зоны Броня вернулся хмурым, нелюдимым, и если ему на язык попадала хотя бы капля водки, он становился агрессивным и не упускал случая продемонстрировать свою «крутизну».
В тот роковой вечер в компанию малознакомых людей Броня попал случайно: выпивали, шутили, танцевали. Броня не танцевал и не шутил, и чем больше пил, тем мрачнее становилось его лицо. Наконец он «дозрел» и, ухватив за локоть хозяина квартиры, злобно прошептал: «Ещё раз к Таньке подойдёшь – убью»! Таньку Броня знал плохо, и отношений между ними никаких не было, но ему был нужен повод, и он его нашёл.
Не ведая об опасности, Татьяна сама позвала молодого человека на танец. Этого было достаточно, чтобы Броневицкий подошёл к нему со спины, и молча вонзил нож под левую лопатку. Вонзил профессионально, как учили в зоне, после чего на глазах у оторопевших гостей подхватил обмякшее тело под мышки, протащил через всю комнату и сбросил с балкона.
Броня на допросе ничего не отрицал, но и не раскаивался. По его мнению, он поступил «круто», как учили в зоне!
Был полдень, когда я вместе со следственно-оперативной группой на полицейской «Газели» возвращался в отдел. На светофоре мы нагнали свадебный кортеж, и наша «Газель» остановилась рядом с белым лимузином. Мы стояли так близко, что я мог рукой дотянуться до украшенного свадебными кольцами автомобиля и, постучав в окно, с улыбкой поздравить молодых. Однако я этого не сделал, и на то имелась веская причина: в роли счастливых молодожёнов выступали моя бывшая возлюбленная Катенька Воронцова и мой бывший друг Семигайлов Мишка. Они были так хороши собой, что у меня от зависти защемило сердце. Молодые муж и жена были пьяны не от вина, они были пьяными от любви, а главное, были живыми, и их ожидала долгая и, судя по всему, счастливая жизнь.
Я, Кантемир Каледин, для всех был мёртв. На подоконниках в моей пустой трёхкомнатной квартире стояли засохшие мёртвые цветы, мой кабинет на Лубянке давно занимал другой офицер, а на моей могиле на Троекуровском кладбище лежали поблёкшие венки из мёртвых цветов. Оказывается, чужое счастье может ранить очень больно, даже несмотря на то, что ты давно мёртв.
Вечером, вернувшись после работы в общежитие, я, не раздеваясь, упал на скрипучую кровать и долго тупо смотрел в давно не белёный потолок.
«Господи! Что я, полковник ФСБ, орденоносец, любимец Президента, делаю в этой клоаке? – запоздало посетила меня не самая лучшая в жизни мысль».
«Не хнычь! – сказал я самому себе. – Это твоё задание».
– Задание? – произнёс я вслух. – Это задание? Чтобы сходить утром в сортир, я должен выстоять очередь, а потом весь день, подобно легавой, бегать с высунутым языком по городу, разыскивая очередного уголовника?
Эти и есть моё секретное задание?
И тут меня пробил смех – безудержный идиотский смех. Я катался по полу своего одиночного номера, хохотал и не мог остановиться.
Минут через пять, почувствовав неладное, в комнату вбежали проживающие по соседству коллеги. Слёзы текли по лицу, а я продолжать хохотать.
Всем коллективом меня дружно прижали к полу и стали хлестать по щекам, но это не помогло. От хохота я перешёл к интенсивной икоте, которую также унять был не в силах. Постепенно я стал задыхаться, но жить, как ни странно, хотелось, даже в заводском общежитии, поэтому я стал вырываться из рук товарищей.
– Амба! – с сожалением в голосе произнёс молоденький лейтенант Колька Самохин, глядя на мои выкрутасы. – Кажись, «крыша» поехала! А ведь был непьющий!
В это время самый опытный из нас, сорокалетний капитан Петраков, каким-то образом умудрился влить мне в глотку полстакана водки. Я закашлялся, но странное дело – икота прошла, и я смог нормально дышать.
– При нашей работе такое случается, – прокуренным голосом пояснил Петраков. – Если ты все проблемы на работе дюже близко к сердцу принимаешь, то рано или поздно тебя вот такой «хохотунчик» и настигнет. В этом случае водка – первейшее средство. Ты, майор завтра на работу не ходи, возьми «больничный», и дома отлежись. Можешь пивка всласть попить, можешь с заводскими девчонками «замутить», что хочешь делай, только о работе не думай. Через три дня такой жизни будешь, как огурчик! По себе знаю.
На следующий день я так и сделал: сходил в поликлинику, где пенсионного вида терапевт померял мне давление, послушал сердцебиение, горько вздохнул и, не задавая лишних вопросов, оформил «больничный лист».
Выйдя из поликлиники, я условным звонком вызвал на встречу связника и всё без утайки ему рассказал.
– Может, меня пора списывать? – откровенно спросил я Алексея.
– Это вряд ли! – успокоил связной. – Ты пока поболей дня три, а я симптомы твои специалистам передам.