Последний Легат
Шрифт:
Теперь при встрече со львом я не буду безоружным.
— Тарквиний! — говорю я на всякий случай. Клинок меча блестит, приятная тяжесть.
На кровати лежит браслет из бронзы. Он дан мне за то, что я организовал доставку воды в отдаленный гарнизон. Моя единственная награда за время военной службы. Я подхожу, поднимаю его. На старой бронзе — царапины. И тут слышу шаркающие шаги, стариковские.
Тарквиний появляется из соседней комнаты. Идет сонный, едва волоча ноги. Зевает. Я выдыхаю. Облегчение такое, словно сбросил
Ну все, он у меня получит…
— Простите, господин Гай, — говорит старик. Голос дрожит. — Я… задремал… простите. А… а зачем вам меч?
И тут я не выдерживаю.
— Я тебя в пекарню отправлю, — говорю я медленно. — Слышишь?!
Воздух вокруг меня загустевает, словно остывающее на воздухе жидкое стекло, что превращается в сосуд для воды. От ярости у меня пересыхает в горле. Я делаю шаг, хватаю старика за тунику у горла, стискиваю и вздергиваю вверх. Подбородок его с белесой бородой задирается. Еще секунда, и я швырну его в угол. Или ударю головой — пустой и старой — о кроватный столб. Меня трясет от ярости.
— Да, господин Гай, — говорит старик спокойно. — Слушаю.
В следующее мгновение я едва не швыряю его в стену. Будь ты проклят, глупый старик! Будь…
«Он не виноват, что ты упустил девушку». Я закрываю глаза, пережидая приступ ярости. Под веками пульсирует красное. Громкое красное. Не виноват, что трибуны ни в медный обол тебя не ставят…
…проклят, болван!
Не виноват, что твой брат умер, а всем плевать.
В следующее мгновение я открываю глаза. Отпускаю Тарквиния. Он отряхивается, поправляет одежду, словно ничего не произошло. И тут мне становится стыдно. Это как волна. Тебя окатило, и ты стоишь весь мокрый…
«Я сам виноват», — думаю я. Ничего, ничего.
— Господин Гай, — говорит Тарквиний спокойно, словно ничего не произошло. — Вы меня звали?
— Да. — Я дергаю щекой. «Ну же, успокойся!» — Найди мне ту фигурку.
— Какую?
Я прикрываю глаза, чтобы снова не сорваться. Красное с черным. Снова открываю.
— Фигурку, что осталась от Луция.
— Воробей?
Я от удивления забываю про злость. Верно. Именно так я ее и назвал.
— Воробей, — говорю я.
Тарквиний кивает. И только тут я понимаю, что до сих пор держу в руке меч.
Холодная тяжесть фигурки на моей ладони.
Воробей. У греков воробьи — переносчики душ умерших. Когда человек умирает, они подхватывают его душу и несут в подземный мир.
У нас, римлян, этим же занимаются голуби. Поэтому даже урны для праха у нас в форме голубей. Колумбарии.
Я вспоминаю восковые маски предков, подсвеченные огоньками сальных свечей…
Поэтому лучше — не умирать.
Я качаю ладонью, в амулете отражается дневной свет, играют блики. Стискиваю Воробья в кулаке. Почему эта безделушка — хотя и красивая — была так важна для Луция?
И почему варвар Стир, раздирающий людей на части голыми руками, носит такую же? Я закрываю глаза и вижу — фигурка Быка, обмотанная веревочкой, на чудовищной шее варвара. Движение ладони — и кровь размазывается по серебристому металлу.
Открываю глаза. Проклятье. Я морщусь. Такое ощущение, что в глаз что-то попало.
— Господин Гай? — Голос старика нарочито ровен. Словно не его недавно я чуть было не прибил в приступе ярости. — Прикажете подавать обед?
Меня передергивает. Нет, только не это.
— Нет, потом.
Тарквиний бесстрастно кивает. Тут я только замечаю, что у него подрагивают губы — от обиды.
— Тарквиний… — начинаю я.
— Что угодно господину? — говорит старик бесстрастно. Я замолкаю, не в силах продолжить. Мне нужно сказать ему: мне жаль, прости меня, старик. Я сорвался… Мне очень жаль.
«Ты слишком импульсивный, Гай». Голос Луция.
Вместо этого я говорю:
— Дай мне какой-нибудь шнурок.
Это для амулета. Для Воробья. Если амулет был так важен для Луция, не думаю, что мне стоит с ним расставаться. Ах, если бы я еще верил в богов! Или верил сам Луций.
…Впрочем, отсутствие веры в богов не отменяет веры в колдовство.
— Мне нужно повесить фигурку.
Тарквиний кивает и уходит, дрожа от обиды. Спина его словно говорит: «Я смертельно-смертельно-смертельно обижен тем мальчиком, который вырос на моих руках». Что-то вроде.
Я усиленно моргаю, правый глаз чешется все сильней. Ячмень заработал, что ли? Придется делать примочки. Отличное будет зрелище. Легат приезжает в легион с опухшим глазом.
Когда я выхожу в сад, фигурка висит у меня на шее под туникой.
Уже пять часов. Бледный дневной свет льется в открытый проем сверху, ложится на мозаичные полы. Тот, что подо мной, изображает вереницу блюд римской кухни. Вот блюдо с устрицами под медово-чесночным соусом, если я правильно понимаю. Вот — блюдо с зажаренными певчими птичками… Вот…
Фигурка требует приношения крови? — вспоминаю я германца по имени Стир. Интересно, нужна человеческая кровь или достаточно овечьей?
— Как твое имя? — женский голос.
Что?! Я вскидываю взгляд.
Она пахнет молодостью, яростью, мокрой травой и смехом в ночи. Она пахнет длинными ногами под платьем. Она пахнет сероглазым взглядом, обжигающим нутро.
Она пахнет бедой.
Браслет из желтых прозрачных камней на тонком запястье. Песочное платье. Толстая русая коса лежит на плече.
Взгляд исподлобья. Такой прямой, что кажется неприличным.
— Как твое имя? — повторяет она на латыни с варварским акцентом.
Я выпрямляюсь.
— Гай Деметрий Целест.
Она смотрит мне в лицо, словно что-то ищет. Я моргаю.