Последний Лель
Шрифт:
От множества глаз в глазах у тебя поплывут золотые круги, в голове зашумит и затуманит, как будто поплывут глаза по бесконечному морю глазной синевы, сероты с янтарным отливом, вороненой стали зрачков — жгучей и вместе холодной, как раскрытая бездна, — черных мужских ненавидящих, женских к себе в глубину узывающих глаз…
Хорошо, хорошо плыть в беспечной ладье без весла и кормила всему верящих, все любящих глаз по этому бесконечному морю, в котором никогда не бывает покоя!
Все сливается в ропот, земля
В такие дни в пригороде у заставной дороги, по которой ездят одни мужики по утрам на базар из ближней деревни на дрянных лошаденках в телегах, похожих на гроб, в которых лежат бараньи туши с перерезанным горлом, с головами, свесившимися с боков, чтобы чертить искаженной губой по ободу колеса и дразнить голодных собак и людей в рабочих слободках, — в такие дни черный встает сатана и вертит всем городом из-за заставы, как шарманщик вертит шарманку!..
Идет Зайчик по улице, кишащей, как тропа в муравейник, разбежался глазами и в черной думе наступает встречным на ноги…
Взбаламучена улица, люди снуют и спешат, у одних лица печальны и строги, эти тихо идут, сами у них подгибаются ноги, словно их кто по коленям хлестнул, у других… а впрочем, такие лица у всех: они сами на себя теперь не похожи.
Спешат люди — мужчины и женщины, тянут насильно за руки за собой ребятишек, чертящих башмачком о панель.
Спешат молодые и старые, автомобили и лошади — все смешалось в одну набитую туго толпу…
Только изредка пройдет не спеша, щурясь в золотое пенсне иль монокль, какой-нибудь столичный щеголь, питерский франт, которого с Невского нипочем не прогонишь дубиной…
— Да… все же счастливчики есть… — сказал Зайчик вслух, рассуждая с собой, встретив румяного юношу, одетого модно, с иглы: машет он презрительно тросточкой, заложил руки в карман и идет походкой молодого ленивого льва…
— Есть… фон-бароны!..
— А вы?.. Вы разве так уж несчастны?..
Зайчика кто-то тронул за руку, за ним шла, очевидно, давно уж какая-то женщина, одетая в серый английский костюм очень дорогого сукна, в густой вуалетке, — показалась она Зайчику столь же молодой, сколь и красивой…
— Простите меня, сударыня… извините меня… я, кажется, вас немного толкнул…
— Да… наступили на ногу… чуть-чуть… меня очень занимает: о каких счастливцах вы говорили?..
Женщина смотрит на Зайчика просто и прямо, под вуалеткой насмешливая улыбка, в которой все же больше любопытства и доброты…
— Я очень не люблю несчастных людей, хотя счастливой себя назвать не могу…
Зайчик чуть приостановился и как-то невольно протянул женщине руку, женщина быстро схватила ее и подцепила под локоток.
— Как давно знакомые, пошли они дальше, неловко натыкаясь друг на дружку в людской толчее.
— Да я тоже, пожалуй… О счастье своем я думаю часто… реже — о счастье других!
— Разве?.. Думать о счастье — уже наполовину быть несчастливым!..
— Это, пожалуй, и правда…
— Нет… нет… я глупость сказала: несчастным я вас не считаю!
— Я очень счастлив на… несчастье!
— Тоже ведь счастье?.. А счастливым быть нужно… и важно! Я не люблю несчастных людей, да их никто ведь не любит! Однако… давайте о чем-нибудь повеселее!
Женщина крепко прижала его руку к себе и весело засмеялась.
Зайчик смотрит в прыгающие глаза и сам себе начинает не верить: под вуалеткой знакомые дорогие черты, солнце ли так освещало лицо женщины, идущей с Зайчиком рядом, при каждом повороте головы выдавая все большее сходство, призрачен ли свет вообще в этом меркотном городе, да еще осенью, когда все предметы, строения, деревья и люди, кажется, светят насквозь, — только не может Зайчик оторваться и не смотреть на чудесную игру осеннего солнца: пусть оно шутит с ним, лицо женщины все больше и больше становится похожей, нежней и прекрасней.
Да и было ли все это удивительным в том положении, в котором очутился Зайчик, вчера лишь еще только потеряв Клашу, как ему показалось, уже навсегда…
Трудно привыкнуть к сердечной потере, словно вот был на руке дареный на долгую память перстень, в перстне камень самой чистой воды… и вот теперь как равнодушно смотреть на пустое гнездышко в дареном кольце?..
Долго потом будешь под ноги смотреть, где бы ни шел и о чем бы ни думал, и каждый простой стекляшок, валяющийся в панельной грязи, потянет к себе наклониться, поднять, поднести на ладони близко к глазам — такова уж сила любви в человеке и равная ей горечь утраты.
Зайчик шел, молчал, упорно под ноги смотря, женщина тоже молчала…
— Вы… вы… о чем думаете? — тихо спросила она.
— Я думаю?.. Думаю вот о чем: как вас зовут… и какое у вас может быть имя?..
— Да вы бы спросили, чего же тут думать?!.
— Да, мне бы хотелось бы знать…
— Нет, я не скажу: у меня глупое имя… я сама себя зову по-другому…
— Мне хотелось бы знать, как вас зовут…
— Как окрестили?.. На что это вам нужно?.. Так точно?..
— Нет, вы, ради бога, со мной не шутите… мне нужно всерьез…
— Вы, должно быть, за меня загадали?.. Скажите, правда ведь?.. Да?.. По-моему, вы сейчас шли и гадали… судьбу…
— Это, может, и верно… как понимать…
— Ну, вот видите!.. У меня был такой один штабс-капитан… знакомый: идет по улице и тумбы считает, загадает вот так от угла до угла, сколько их будет. Как ошибется — значит, убьют!..
Женщина заглядывает Зайчику в лицо и смеется…
— Долго он так гадал? — улыбаясь ей, спрашивает Зайчик.