Последний полет «Ангела»
Шрифт:
— Да, война не считалась с нашими желаниями, — задумчиво подтвердил генерал. Он сам прошел ее всю — от первого до последнего дня. — Теперь расскажите более подробно историю переписки капитана Адабаша и… Ирмы Раабе.
Алексей изложил все, что было ему известно.
— Последнее письмо Ирмы Раабе явно написано в панике.
А в предыдущем она сообщила, что узнала некоторые подробности гибели Адабашей. Откуда и как — совершенно непонятно. Да и кто она такая, эта Ирма, мы тоже не знаем, хотя ее письма свидетельствуют, что она очень любила моего дядю.
Лейтенант прервал рассказ, после затянувшейся паузы в тишине добавил:
—
Алексей ожидал увидеть улыбки на лицах генерала и майора, но и Туршатов и Устиян слушали его серьезно.
— Эта история для нас, — заключил Алексей, — семейная легенда, в которой пока нет конца. Я пытаюсь найти его уже несколько лет, но не продвинулся ни на шаг. А сейчас даже определить не могу, вправе ли я этим заниматься дальше.
Алексей замолчал, разговор и так продолжался уже больше часа, генерал и майор — люди занятые, какое им дело до каких-то семейных легенд. Откуда ему знать, что Туршатову и Устияну вдруг вспомнилась собственная молодость, когда они были в самом начале пути…
Генерал нарушил неловкое молчание вопросом:
— Как случилось, что вам написали из ФРГ? Кажется, с этого письма вы начали свою повесть прошлых лет…
— Мне написал Ганс Каплер, я уже говорил, что он приезжал к нам со студенческой делегацией.
Ганс оказался очень общительным парнем, через несколько минут после знакомства он был с Алексеем на «ты», а после двух совместно проведенных дней они числили себя уже в давних друзьях. Однажды заговорили о войне, о ранах, которые болят и сегодня. Алексей в минуту откровенности рассказал о трагедии Адабашей, о том, что виновных в гибели его родственников так и не удалось отыскать. Ганс все очень старательно записал в толстенную книжку-блокнот, которую постоянно носил с собой, пообещал:
— Я постараюсь что-нибудь узнать у нас. Может быть, какой-нибудь недобитый твоим дядей эсэсовец проболтался об этой акции в «воспоминаниях» — их сейчас издается много. Или по архивным документам удастся установить, что за зондеркоманда свирепствовала в ваших местах.
И вот от Ганса пришло письмо, он сообщал, что пока никаких следов Гайера не обнаружил. Более того, в архивах, где хранятся списки личного состава бывших эсэсовских формирований, Гайер не числится.
— Никита Владимирович, — спросил генерал майора Устияна, — а нам что-нибудь известно о карательной акции в селе Адабаши… ее организаторах и участниках?
— Очень мало, — сразу же ответил Устиян, он был готов к этому вопросу. — Все население было уничтожено, а село сожжено дотла.
— А вы говорите — личное… — немного укоризненно обратился генерал к Алексею.
Лейтенант промолчал, он понимал, что ответа от него сейчас не ожидают. Генерал, размышляя вслух, продолжал:
— В нашем деле порою трудно, невозможно установить, где кончается личное и начинается общегосударственное. Вы в этом еще не раз убедитесь, лейтенант.
Туршатов спросил:
— В вашей анкете есть запись, что вы владеете немецким. Это так?
— Да, товарищ генерал.
Неожиданно для Алексея генерал перешел на немецкий:
— Повторите, о чем просил капитан Адабаш вашу маму?
Тоже по-немецки Алексей ответил:
— Он к тому времени был уже майором. И завещал своей сестре, моей маме, и ее сыновьям отыскать палачей хоть на краю света.
Генерал удовлетворенно кивнул, сказал уже по-русски:
— У вас не анкетное, как случается, знание языка.
Алексей и майор Устиян ждали, что он решит.
— В старину говорили: последняя воля покойного… Ее нельзя было не выполнить, таков обычай, и в нем много справедливого. Для нас воля павших за Родину, их заветы священны. Последний приказ ушедших тем, кто будет жить.
Генерал поднялся, вышел из-за стола. Алексей и Устиян тоже встали. Тоном, не предполагающим что-либо обсуждать дальше, Туршатов обратился к Алексею:
— Вы — новичок в нашем деле, лейтенант. Но майор Устиян, очевидно, говорил уже вам, что розыск военных преступников, лиц, запятнавших себя в годы войны злодеяниями, — это тоже охрана безопасности нашего государства. Мы обязаны разыскать и палачей села Адабаши. Будь они хоть на краю света. — Резко, твердо генерал завершил свою мысль: — Продолжайте выполнять последний приказ майора Адабаша, лейтенант. — Чуть мягче он добавил: — Советую для начала вновь изучить старые дела предателей и пособников оккупантов. Вам все ясно, лейтенант?
— Так точно!
Алексей понял, что разговор, которого он так ждал, окончен, и завершение его оказалось самым благоприятным. Он поднялся, чтобы уйти, и вдруг услышал:
— Кстати, в ходе того, я бы сказал, нелепого инцидента в зарубежной туристской поездке вы действовали правильно.
ПАРИЖСКАЯ ИСТОРИЯ
Когда все уже отшумело и стало воспоминаниями, через много месяцев после туристской поездки во Францию, Алексей пытался определить, чем же отличался вечер 22 июня 1981 года от многих других, исключая то, что это был вечер в Париже. Он вновь и вновь перебирал в памяти подробности, по минутам восстанавливал происшедшее тогда, и думал, что случайности в нашей жизни порою становятся исходными точками для событий, под знаком которых текут многие месяцы, а то и годы. Ведь вполне можно считать — встреча на той парижской улочке была именно случайностью в ее чистом, первозданном виде.
Алексей и его товарищи по туристской молодежной группе, Гера и Олег, возвращались в свой отель. Они только что побывали в музее Родена. Залы, где застывшими в мраморе образами давно минувшей жизни возвышались творения прославленного скульптора, произвели на всех немножко грустное впечатление. А тут еще подкрался вечер, вначале по-летнему голубой, но быстро терявший светлые краски. В больших незнакомых городах вечера все чуть-чуть окрашены в грустные тона. Алексей вспомнил фразу из какого-то романа: вечерний воздух в Париже так настоян на пыльце и запахах деревьев, что кажется, к нему можно прикоснуться рукой. Сумерки были подкрашены золотистым светом, наступило то время, когда еще не ушел окончательно день, но уже приближалась ночь.
Алексей шел и словно бы видел роденовского «Мыслителя». Он почему-то, как показалось, походил на дедушку, старого Адабаша, такого, каким запомнился по одной из немногих уцелевших фотографий: отрешенный взгляд, высокий чистый лоб, уверенность спокойного и сильного человека. А еще Алексею представилось, как много-много лет назад по этим же улочкам ходил Огюст Роден: мучился, страдал, негодовал, радовался нечастым своим удачам, восставал против непонимания и равнодушия. Понадобилось немало времени, чтобы его прочно и навсегда назвали великим.