Последний порог
Шрифт:
— Как же я могу успокоиться, если у моего брата имеются такие друзья? Посмотри-ка на него, — он показал на Чабу, — он еще и ржет! Ему, видимо, нравится, что я возмущаюсь. Мне обидно, что мой родной брат дружит с такими никчемными типами. — Подойдя к окну, он распахнул обе его створки и нервно забарабанил пальцами по подоконнику.
Эльфи строго посмотрела на Чабу. Эндре, низко наклонив голову, теребил худыми пальцами бахрому скатерти.
— Собственно, что с вами случилось? — спросила Эльфи. — С какого времени вы так рассорились?
Чаба подошел к матери и нежно поцеловал
— Мы не ссорились, мама. Я не знаю, почему Аттила так по-глупому завелся.
Лейтенант перестал барабанить по подоконнику. Слегка сгорбившись, словно намеревался напасть на брата, он подошел к Чабе.
— По-глупому? Ты считаешь, что я говорил глупости?
Чаба улыбнулся во весь рот и недоуменно развел руками:
— Да... Эндре тоже так считает.
Теолог поднял глаза и тихо произнес:
— Милан очень вспыльчив и порой говорит не думая. То, что он сказал о господине регенте и Гитлере, он как раз говорил не подумав.
Андреа, стоя у окна, внимательно наблюдала за мужчинами и за хозяйкой дома.
Чаба решил принудить Эндре к откровенности. Посмотрев ему прямо в глаза, он сказал:
— Не выдумывай. Ты хорошо знаешь, что Милан говорил это совершенно серьезно, а господина регента он действительно считает глупцом, а Гитлера — авантюристом. А почему бы, спрашивается, ему и не иметь собственного мнения?
Генеральша вздохнула и, забыв о сдержанности, к которой себя принуждала, произнесла несколько раздраженно:
— Чаба, ты шутишь, не так ли?
— Я не шучу, мама. У меня лично об этих людях еще худшее мнение, и не высказываю я его только потому, что Аттила и меня посадит за решетку.
— Боюсь, что ты и на самом деле туда попадешь, — заметил лейтенант. — Голос у него был уже совершенно бесстрастный. — Прошу тебя, прекрати свою дружбу с Миланом Радовичем.
Чаба был удивлен столь резкой сменой настроения брата. У него появилось такое чувство, что за внешне спокойными словами брата скрывается что-то угрожающее, какая-то неизвестная опасность.
— Спасибо, что ты беспокоишься обо мне, — сказал он, — но тебе бы следовало знать, что к дружбе я всегда относился очень серьезно. Я, конечно, знаю и достоинства и недостатки Милана. Я люблю его, так как он честный и открытый человек. И я буду считать его своим другом до тех пор, пока не разочаруюсь в нем. — Повернувшись к матери, он продолжал: — Не сердись, мама, я очень сожалею, что расстроил тебя. Я не хотел этого. Если разрешишь, я провожу Андреа домой. — Дойдя до дверей, Чаба остановился и, повернувшись к Эндре, сказал: — Ты меня знаешь. Знаешь, что я не являюсь ни коммунистом, ни анархистом. Но если когда-нибудь будешь говорить об опасности, которая угрожает человечеству, то подумай о Пауле Витмане и Эрике Зоммер.
Обнявшись, они шли по безлюдной улице. Андреа прижалась к Чабе.
— Скажи, зачем Аттиле понадобилось устраивать такой спектакль? — спросила она.
— Представлению не имею, — ответил Чаба. — Ну и я идиот порядочный. Тысячу раз обещал себе, что не стану с ним спорить, и все же не сдержал слова. Знаешь, смешно то, — продолжал он грустно, — что я и с Миланом
Порывистый ветер гнал над городом грозовые тучи, а где-то в стороне уже сверкали молнии. Сильная духота вскоре сменилась приятной прохладой. Ветер бил в лицо, врывался под одежду, холодил тело. Девушка зябко вздрогнула и крепче прижалась к Чабе. Неожиданно ее охватило чувство страха, события последних дней показались ей такими, будто она видела их во сне, хотя на самом деле она знала, что это был вовсе не сон. Вот она идет рядом с Чабой, любовницей которого стала десять дней назад. И это вовсе не сон. Быть может, чувство страха родилось в ней от ранее неизведанного чувства счастья. Она всегда считала себя слабой и была далеко не уверена в том, выдержит ли их любовь испытание разлукой. Через несколько дней она должна уехать на родину. И совсем неизвестно, что же ее там ожидает. Возможно, что она поступит учиться к Силади, где у нее нет ни одного знакомого: ни среди учащихся, ни среди преподавателей, даже подруги хорошей и той нет, с кем бы она могла откровенно поговорить. Чего стоит счастье, когда человек должен таиться ото всех?
Когда Чаба сильнее прижал ее к себе, она открыла глаза и улыбнулась. «Боже, какая же я дура! — подумала она. — Чаба идет рядом со мной, а я думаю черт знает о чем. Разумеется, мне будет сильно не хватать его. Конечно, плохо и то, что у меня нет задушевной подруги, но это-то я как-нибудь переживу. Чабе по сравнению со мной значительно легче, так как у него есть друзья, ну хотя бы Эндре, Милан». Неожиданно она остановилась и, подняв голову, спросила:
— А Милану ты расскажешь?
— О чем?
— Что я твоя любовница, — проговорила она спокойно и безо всякого стыда.
Чаба перехватил ее взгляд и, положив руку ей на затылок, сказал:
— Ты для меня не любовница, Андреа. Пойми это раз и навсегда.
— А кто? — Увидев, что Чаба задумался, добавила: — Я нисколько не стыжусь этого: я счастлива, что принадлежу тебе.
Чаба медленно пошел дальше. Слева от них чернели остатки полусгоревшей лавочки, стены которой были оклеены какими-то плакатами.
— Мы любим друг друга, — проговорил Чаба, — а это главное. Но кое-что мне все-таки хотелось бы сказать. Я, конечно, не знаю, что с нами будет завтра или послезавтра. Зато я знаю, что очень люблю тебя. Или ты станешь моей женой, или я никогда ни на ком не женюсь.
— Ничего не обещай на далекое будущее, а то вдруг полюбишь другую. Или я почему-либо разочаруюсь в тебе. И ты будешь обо всем этом рассказывать Милану?
— Это не имеет к нему никакого отношения, хотя он и знает о твоем существовании и о том, что я тебя люблю.