Последний порог
Шрифт:
— А разве вы не разговариваете с ним о своих любовных похождениях?
— Разговариваем, но наши с тобой отношения — это не любовное похождение.
После долгого молчания Андреа спросила:
— А что мы будем делать, если у меня родится ребенок?
— Если у нас родится ребенок? — серьезно переспросил Чаба. — Воспитаем его. Единственное, в чем я глубоко уверен, это то, что наш сын — если у нас родится сын — никогда не будет солдатом.
Домой Чаба вернулся за несколько минут до полуночи. Он основательно промок под дождем, однако не обращал на это внимания. Он был
Чаба и сам не знал, почему он недолюбливал старшего брата. Не раз и не два он мысленно копался в своих воспоминаниях, чтобы воскресить в памяти хоть какую-то причину своего столь сдержанного отношения к нему. Так ничего не обнаружив, он решил, что ошибка кроется в нем самом. Но почему? Возможно, вся беда заключалась только в том, что Аттилу в десятилетнем возрасте отправили учиться в Кесег, в военное училище, и потому у братьев не было случая лучше узнать и полюбить друг друга. С этим предположением нельзя было не согласиться. А воспитываясь в военном училище, Аттила на все смотрел совершенно другими глазами, чем он, Чаба. Так, например, Аттила не любит прислугу. Высокомерным тоном, всеми своими поступками он постоянно старается оскорбить кого-нибудь из прислуги. Наблюдая за этим, Чаба всегда стыдился чего-то и, словно желая хоть как-то загладить грубость Аттилы, сам старался быть более вежливым с прислугой. Странным было то, что ни отец, ни мать не были грубиянами, следовательно, свою грубость Аттила унаследовал отнюдь не от родителей.
В гостиной матери не оказалось, зато в комнате дядюшки Вальтера еще горел свет — видимо, он совсем недавно вернулся домой. Недоуменно пожав плечами, Чаба направился в свою комнату, где, к немалому удивлению, нашел Аттилу. Он сидел на диване и листал какой-то военный журнал.
— Сервус, — вымолвил Чаба, закрывая дверь. «Я буду держать себя так, — решил он про себя, — как будто ничего не случилось». — Это ты?
Буря стихла, раскаты грома доносились откуда-то издалека, дождь пошел потише. Чаба открыл окно, и в комнату хлынул поток свежего воздуха. Стащив грязные ботинки и промокшие носки, он сунул ноги в домашние тапочки, ожидая, что же скажет ему брат. Однако Аттила продолжал молча листать журнал.
— Здесь тоже ливень был? — спросил Чаба и начал раздеваться. — На улицах полно воды — целое море. — Он повесил брюки и куртку на вешалку. — В книжном шкафу у меня стоит бутылка палинки. Будь добр, достань и налей, а я пока разотру себя.
— Я не пью. — Аттила небрежно бросил журнал на стол.
— Тогда налей мне. — Достав полотенце, Чаба начал растирать себе тело. — А жаль, палинка очень хорошая.
— Спасибо. — Голос Аттилы был холоден. Он стоял так, как будто и не слышал просьбы брата.
Чабу охватило беспокойство: он не понимал поведения брата. Судя по всему, он не собирался мириться, напротив, он чувствовал себя оскорбленным.
— Что тебе, собственно, от меня нужно? — спросил Чаба, нахмурив брови. — Ты что, онемел, что ли? Если ничего не нужно, то оставь меня в покое. — Все это он произнес отнюдь не грубо.
Аттила спокойно закурил.
— Послушай меня, Чаба, — тихо, но решительно сказал он. — Если бы ты не был моим братом, я бы подробно разобрался в твоих бедах, но я не стану этого делать, так как не хочу портить летний отдых родителям.
Чаба был удивлен поведением Аттилы, в голосе которого звучала не только угроза, но и превосходство. Ранее такого он у брата что-то не замечал. Чаба знал, что Аттила дерзок, любит поспорить, готов пойти на любое смелое дело, но его никогда не покидало ощущение, будто он боится Аттилу. И снова Чабу охватило чувство, что это он виноват перед братом. Словно признав свое поражение, он сел на диван и сказал:
— Ты спокойно можешь меня ударить. Если это так необходимо тебе для самоутверждения, ударь, пожалуйста. Правда, я тоже не слабак и могу дать тебе сдачи, но если быть откровенным, то я, собственно, еще ни разу в жизни по-настоящему не дрался. И только потому, что считал это унизительным. — Сняв с плеча полотенце, он начал растирать им ноги. — Когда я шел домой, то невольно задумался: почему мы, собственно, так отдалились друг от друга? Ты мог бы сказать, что тебе во мне не нравится?
Почувствовав свое превосходство, Аттила сел на стол.
— Просто мы не любим друг друга, — сказал он. — По какой причине — этого я и сам не знаю. Меня не утешает даже то, что и ты не любишь меня. — Откинув волосы со лба, он продолжал: — А ведь мы родные братья, и тут мы ничего изменить не сможем. Нам как-то необходимо терпеть друг друга, особенно на виду у родителей.
Чаба с изумлением слушал откровения брата, понимая, что за его холодными и бесстрастными словами кроется ненависть.
— Ты меня ненавидишь? — спросил он.
— Нет, Чаба, пока что дело до этого не дошло, но было бы трагично, если бы это случилось... — Он хотел еще что-то сказать, но Чаба перебил его:
— Я тебя вроде бы никогда не обижал, но, видимо, какая-то причина все-таки имеется, раз мы до этого докатились.
Глаза Аттилы потемнели, на какое-то мгновение его охватил порыв злости, бескровные губы чуть заметно задрожали.
— Причин много, — хрипло проговорил он. — Прошлым летом твой друг злоупотребил своим правом гостя, а ты не только не возмутился, но и обрадовался этому. Я никогда не забуду его нахальную усмешку.
Чаба сразу же догадался, на что намекает брат — на связь Милана с Эмеке.
— Ты говоришь глупости, — сказал он, — не следует преувеличивать тот случай. Эмеке и тебе нужна была только для постели, никакой другой цели ты не преследовал. По-моему, тебе было прекрасно известно, что ты у нее не первый и не последний. Так уж случилось, что Милан опередил тебя. Почему же тебе не мешали ее прежние ухажеры, а Милан вдруг помешал?
— Он выставил меня на посмешище.