Последний пожар
Шрифт:
– На фруктовый квас походит, – вытирая подбородок, сказал Панькин.
Бойцы дошли до последней, большой бочки. Принялись пробовать вино, но сверху стрекотнул автомат и что-то брякнуло об пол.
– Граната! – крикнул Быховец, бросаясь под бочку. Взрыва не последовало. Друзья обошли бочку, заметили движение наверху.
– Гер, руки поднимай. Свои хенды до горы! – кричал Ивкин. – Ты у меня покидаешься грантами. Войне капут. Зря с уроков сбегали. Где-то был разговорник у Тимошина.
– Не хочет, курвин сын. Плачет. Сибулонец, отвлеки. Стрельну. Каску в него кинь. Иван, оставь лестницу. Спрыгнут сами.
Молодые, почти школьники в мешковатом обмундировании, сдались, когда Панькин выстрелами из трофейной снайперской винтовки выбил у них из рук автоматы.
– Что с ними делать. Жалкие. Грязные. – Оглядывал пятерых солдат Ивкин. – Не стало гонору.
– Их и за врагов неудобно считать, – сказал Иван, обыскивая старшего по званию. Пленные принялись спорить. Коренастый парень что-то приказывал, настаивал. Двое других не соглашались, один перебинтовывал перебитые пальцы и по-щенячьи скулил, повторяя одно слово.
– Это и не фашисты. Их мобилизовали. Австрияки, – сказал Быховец, заталкивая в карманы документы пленных.
Вдруг австрийцы дружно набросились на Панькина и Быховца, пытаясь свалить в вино. Они мешали друг другу. Сидор выхватил кинжал, а Иван принялся колотить нападавший лопаткой. Ивкин вскинул автомат, но дал очередь вверх. Раздались крики у входа.
– Жить не захотели. Переколю, как свиней. – Шептал Панькин, нанося удары. Прибежали бойцы соседнего взвода. Австрийцы, зажимая раны, пытались что-то объяснять, подняв руки. Пожилой боец, плеснул вином из каски в лицо Сидору.
– Успокойся. Выпей водки, – предложил свою флягу. – Пойдём, наши отыскали склад колбасы.
– Не прощаю тех, кто на стороне фашизма…
– Сидор, ты что, как Антонов кобель с цепи сорвался? Пацаны. Их мобилизовали. Хотели сдаться, а этот пугал, что родителей расстреляют, – говорил Иван Быховец. – Не все же бомбили наши города, сильничали наших девушек.
Пленных увели. Ивкин и другие солдаты четвёртой роты оказались в холодном зале.
– Не ешь! – кричал ротный Титичкин.
– Отравлено!
Его не слушали. Ели и пили, как сумасшедшие. Входили и выходили солдаты. Набивали вещевые мешки колбасами и окороками, тащили заграничные продукты, чтобы угостить раненого друга, подсунуть любимому командиру ароматный кусок буженины. Ивкин и Панькин перепробовали толстые и тонкие колбасы, принялись резать розовый окорок. Иван грыз сухую тонкую колбасу и мечтательно говорил:
– Мама вкусный хлеб пекла, когда мука была. Хоть бы корочку.
Принёс мешок сухарей, но они оказались сладкими. Фарфоровые бутылки колотили об углы металлического стола.
– Старое вино. Прокисшее. Погляди какая дата нарисована. – заплетающимся языком выговаривал высокий боец с перевязанной головой. – А вот это посвежее будет
– Чем старее, тем лучше, – сказал Иван, – где-то читал.
– Не ешьте без хлеба! – кричал в другом складе командир роты. – Выходи строиться! – завопил Титичкин, добавив трехэтажный мат. – Задрищитесь!
Угощали друг друга нежной корейкой, ветчиной с мраморными прожилками и выбегали на улицу, сталкиваясь с теми, кто ещё не попробовал столетних вин, не вкусил совершенного чуда мясного искусства венских колбасников.
Не отравились. Объелись. У большинства открылся острый понос, и даже рвота. Пятерых отвели в санбат, поместили в тенистых садах. Не хватало коек. Промывали желудки.
– Враг действует не только пулями, – разорялся Титичкин, ему вторили Левинсон и комсорг батальона.
– А если атака, – степенно говорил замполит. – Что будем делать?
Накаркал Левинсон. Пьяные егеря, поддерживаемые двумя самоходками, побежали вдоль улицы редкими цепями. Отбивались со спущенными бриджами.
– Ивкин, прикрой зад. Слепит. Не могу прицелиться, – усмехался Панькин.
– Галямов, ты чего мортиру выставил? Патроны кончились?
– Саня, а ты говорил, что татары свинину не едят?
– Не разобрал, – зло отвечал высокий парень с ручным пулемётом и перевязанной головой. – Показалось, говядина, а всеравно вспучило.
– Посмотрите на Уразбаева. Мусульманин, а егерей пугает, как православные…
– Ванька Быховец, ты, что австрияков не стращаешь голым задом? Скидывай шаровары за компанию. Будем загорать вместе, – смеялся Ивкин.
– Мой дед говорил, что он ел бы сало с салом и спал бы на соломе. Пока вы с колбасами воевали, пришлось комбата искать.
– Симулянт, Ваня, боялся отравиться? Дайте ему ветчины пожирней. Петя, всю сжевал? Прожорливый боец. Полпуда ухомячил…
– Дайте Ване кусок окорока, пусть кидает, как гранату.
В расположение батальона приполз комсорг Тимошин с патронами.
– Что за газовая атака? Без противогаза не подобраться к вам. Егеря драпанули. Нанюхались. Бедняги. Русских дух пришёл в Европу.
– Патроны экономим, – сказал Галямов.
– Весь город загадили. Придётся убирать за собой. Союзники раззвонят в газетах, что Вена утонула в русском дерьме. Ивкин, ты чего тут расселся за яблонькой? Удобряешь, а тебе надо домой. – говорил комбат весело и устало. – Приказ подписан. Быховец, Панькин, Ивкин – направляетесь в танковое училище. Из отпуска, Ивкин, поедешь в Казань. Офицерами будете. На построении всё узнаете. …На тёщу будете бурчать после победы, Панькин.
Усталый, обозлённый на себя, отпускник пересчитал припасы, полагая, что придётся жить в колодце, пока не сможет выбраться и раздавить тыловую крысу Фомкина. «Надо было не психовать, а согласиться с предложением этого гада ползучего. Написать записку маме, а уж потом, когда выбрался из этого каменного мешка, всё рассказать. Могут разобраться, понять, что не по своей воле оказался в ловушке. Напрасно загорячился, напрасно обозвал этого молчаливого мужика. Может, он любит мать. Может, и впрямь его сын. …Месяц смогу протянуть. Тушенка и консервированные сосиски, которые вёз сёстрам и маме, поддержит какое-то время. Хлеб кончился, но есть немного серых сухарей, есть пять кусков сахара. Есть вода. О смерти думать не буду. До дома два шага. Сюда бегал собирать берёзовый сок, драть щавель и слизун. Осенью в берёзовом колке много белых грибов. Что-то нужно придумать. Беречь спички. Есть буду мало, только утром и вечером. Должен быть выход».