Последний пророк
Шрифт:
— Он хотел, чтобы вы написали о нем книгу?
— Нет. Но это хорошая идея. Впрочем, если я напишу книгу, эта книга будет не о нем.
— О ком же?
— Трудно сказать… Скорее всего о человеке и Боге. О том, как человек идет к Богу, абсолютно вопреки собственной воле. Потому что просто другого выхода у него нет.
— Вы действительно стали верующим мусульманином?
— Я такого не говорил.
— Но при чем здесь Бог? Публика жаждет узнать подробности о Террористе Номер Один…
— Мне наплевать, чего там жаждет публика. Основная мысль… Да, Бог и человек. Если принять за исходную предпосылку, что Бог действительно есть. Тогда сразу встает вопрос: какой он? Чего он от нас хочет? Как он добивается поставленных целей? На самом деле религия не дает никаких точных ответов. Вообще, если говорить о религии, я последовательный атеист. Это можно испытать только на своей собственной шкуре. Так что, если возьмусь писать, выйдет скорее философский роман. Наверное, не совсем такой, какого ждут.
— Как вы относитесь к исламу?
— Равнодушно. Тем более я никогда не пытался в него серьезно вникнуть, у меня нет такой потребности… Ислам ничем не отличается от христианства или буддизма… с моей точки зрения. Везде есть внешняя и внутренняя стороны. Внешне ислам может показаться агрессивным, но агрессия, я так думаю, связана больше с человеком, а не с его вероисповеданием. Вспомните историю христианства… Нет, я вне религии, абсолютно. Меня интересует только Бог. То, как я его воспринимаю. Лично я.
— Тогда чем вы можете объяснить призывы к джихаду? Ведь они основываются на Коране, на учении пророка Магомета?
— Мохаммад был простым человеком, который даже не умел читать и писать. Он родился и вырос среди грубых и невежественных людей, бедуинов. Среди воинов и пастухов. В то время насилие было нормой. В их мире, на их земле. Это совершенно другая вселенная, поймите. Бедуины не понимали языка философии. Они бы не поняли Христа с его сложными притчами. Не поняли бы его учения о любви. Богом бедуинов был их меч. Поэтому Мохам-маду пришлось объясняться с ними в доступной им форме. Но это не означает, что он проповедовал насилие. Мо-хаммад говорил то же самое, что и Христос, и Будда. Только другими словами. Ведь все зависит от того, как именно понимать… Крестовые походы, инквизиция — разве к этому призывает Евангелие?
— Давайте вернемся к Абу Абдалле. Что вы скажете о его попытках объявить себя пророком Махди?
— Имамом Мехди. Мусульмане считают, что после Мохаммада больше не будет пророков. Что же касается Мехди… Я бы предложил вам подумать вот о чем. Вспомните Библию, библейских пророков. Скажем, Моисея… Как он себя вел? Вспомните эту историю, когда Моисей спустился с горы Синай, получив свои заповеди, и обнаружил, что народ поклоняется золотому тельцу. Что он сделал? Он приказал левитам устроить страшную резню, бойню. Несколько тысяч, кажется, человек погибло. Сегодня Моисея следовало бы судить в Гааге, да? За геноцид. Есть еще одна библейская история, не могу восстановить подробностей… Смысл в том, что один из иудейских пророков соревновался с жрецами язычников. Чей Бог сильнее. Пророк победил, и языческие жрецы были убиты на месте. Человек двести, кажется… надо уточнить. Дело не в этом. Если мы, допустим, хотим быть примерными христианами, нам придется принять эти события как абсолютную, непогрешимую правду. И оправдать убийства? Ведь невозможно же рассматривать их как метафору… Кроме того, будучи и христианами, и иудеями, и мусульманами, мы вынуждены согласиться с тем, что Моисей и другие — пророки Бога, имевшие с ним прямую, непосредственную связь. Так?
— Да, по сути, именно так.
— Библия правдива, потому что ничего не приукрашивает. Это главное подтверждение ее подлинности. Но библейские пророки ведут себя, вы не находите, очень странно? Однако если они от Бога — что тогда?
— И что же?
— Представьте себе, что в современном мире появляется обыкновенный библейский пророк. Именно такой, какими их описывали. Фанатик, абсолютно уверенный в своей миссии. Абсолютно нетерпимый к врагам своей религии, которых он считает язычниками. Готовый, если надо, искоренять их огнем и мечом. Превосходный лидер, харизматическая личность. Храбрый, умный… необычайно умный. Коварный и хитрый. Жестокий. Воинственный. Любитель театральных жестов и поз. Одухотворенный. С очень мощной энергетикой. И он начинает вести себя точно так же, как его библейские предшественники. Ни на йоту не отступая от канона. Проигрывая тот же самый сценарий: око за око, зуб за зуб, кто не с нами, тот против нас… Прими нашу веру или умри… Вам это никого не напоминает?
— То есть вы хотите сказать…
— Нет! Ничего подобного я сказать не хочу.
…Триумфа не получилось. Вообще не получилось ни черта. Ведь у всех у нас по большому счету была одна мысль: въедем в город на белом коне. После того как полтора десятка деревень и оазисов сдались без боя, принимали нас как избавителей, о чем думать еще? Никто не верил, это на лицах было написано, что генерал Дустум всерьез решит обороняться. Я сам свято верил: боя не будет. Они же все одна кодла — помирятся, найдут общий язык. Не нашли. После того как шейх Халиль фактически спас нас от поголовного истребления, отползли побитыми собаками на свои позиции. Отступили… бежали. Ни хрена, оказывается, не умели воевать — стадо баранов, бестолковый сброд, скопище придурков! В живой силе превосходили их раза в полтора, а то и в два, но что толку? Позади, в долине, в кровавом зареве заката, оставили сотни мертвых тел. Положили своих грудой, как наши в сорок первом. Бездарные козлы — наши командиры! Гребаные фанатики! А этот маршал Жуков блядский, Халиль! Что ему стоило ударить пораньше, когда мы были уже совсем близко, когда враг дрогнул?! Урод проклятый…
Так я ругался, плетясь в лагерь. Униженный, жалкий. Ведь в бою, когда ты бежишь, кричишь, стреляешь, когда вокруг гибнут люди, совсем не думаешь, за что воюем и против кого. Эти мысли приходят потом, в окопах. Но когда победа — одна на всех, и смерть — одна на всех, и погиб глупый Касим, и Вахида тоже убили… Они наши были, живые, теплые, а теперь лежат падаль падалью… Как я ненавидел всяких штатских сук, разглагольствующих о добре и зле, сидя в уютных кабинетах, в тепле и безопасности! Автомат в зубы — и вперед, на хрен, под пули! Вот тогда поговорим.
Всю ночь собирали трупы. Нам позволили это сделать, не стреляли — наверное, традиция такая есть, что ли. Как описать? Долина, залитая холодным лунным серебром. И тела, тела, тела… Вот один, совсем молодой — свернулся калачиком, как под одеялом. Такая уютная, домашняя поза — будто спит. А на самом деле давно окоченел. Его распрямить невозможно из этого калачика! Так и положили в грузовик… Вот другой — как бежал, так и упал. Хорошая, достойная смерть. Пуля — навылет сквозь череп. Он, верно, даже не почувствовал ничего. В какой-то момент на бегу отказали ноги, и человек провалился в пустоту. Руки еще сжимают автомат в последнем выстреле, мышцы налиты энергией, напряжены… Вы видели когда-нибудь, что происходит с человеком, которого убило миной? Например, живот вспорот — аккуратно, как скальпелем. Осколок. Его поднимаешь, а внутренности волочатся по земле. А у некоторых брюшину просто вырвало полностью, с содержимым, в громадной дыре — ничего, лишь какие-то сгустки… Мы как делали с такими: обвязывали им животы тряпками накрепко, чтобы то, что есть, не выпадало, и грузили в машину. Воняло паленой и разлагающейся плотью, сладковатый такой с горчинкой запашок… Самое худшее — оторванные части тел: руки, ноги, головы. Где чье — хер поймешь. Все «бесхозное» просто складывали в мешки: голова к голове, рука к руке, нога к ноге… Спасительное отупение пришло не сразу, но пришло в конце концов. Автоматически, не думая, выполнял свою работу. Мы выполняли нашу работу. Молча, без единого звука. В присутствии мертвых вообще лучше молчать.
Закончили к утру. Погрузились все в те же машины, рядом с трупами. Сидели прямо на мертвых, мест не было свободных. Тронулись, поехали медленно. Без вопросов пошла по кругу трубка е ганжой. Потом другая. Лица у всех черные, страшные. У меня, наверное, тоже. Ганжа ни черта не помогла — я ее даже не почувствовал. Мучительно мерзкое состояние: дикая усталость, хочется спать, но уснуть не можешь. Хотелось выпить водки — много. Может, целую бутылку выпил бы не отрываясь. Но они же не пьют, черти!..