Последний роман
Шрифт:
Мама Первая приходит к дочери навестить — Красотке уже семнадцать — и говорит, так вот как ты живешь. Комната в общежитии, четыре кровати, шкаф, стол у окна, посуду моют по очереди, все наряды Красотки в одном чемодане. Она студентка филфака. Поступила со второго раза, так что первый год она проводит на центральном рынке Кишинева, в овощном ряду, если заходить со стороны улицы Бендерской — торгует картошкой и морковью. Овощей уже много. Денег нет. Красотка находит работу по объявлению на столбе — в 1994 году почти все так находят работу, — и старается не обвешивать слишком сильно. Плюс-минус сто граммов. Она совсем взрослая. Все как-то очень быстро произошло, и она не помнит себя маленькой. Ночевки на открытом воздухе отбили память. Какие-то отрывочные воспоминания. Море, крокодил, папа, хотелось мальчика, фото в зоопарке, Сандра, а еще в Кишинев приезжал лунапарк, и у его владельцев — кажется чехи, — можно было купить за пятнадцать копеек жвачку в виде сигареты, папа за такие ругал. Папа Первый вышел в тираж. Облысевшие поэты с венчиками волос по краям головы свое дело сделали, так что Виеру, Дабижа, и еще несколько десятков деятелей культуры и искусства — писателю Лоринкову до чертиков хочется узнать, где же их книги, этих поэтов и писателей, — теряют депутатские мандаты. У власти люди дела. Пилятся бюджеты, рушатся заводы, отнимается имущество. Боновая приватиизация. Все жители Молдавии получают бон — клочок бумаги, — четыре миллиона клочков и есть все имущество МССР. Бумажки похожи на карты. Их тасуют и сдают, козыри, по странному стечению обстоятельств, получают бонзы, которые и в МССР были бонзами. Папе Первому не повезло. Он не бонза, он из тех, кого бонзы кличут «наши идеологи». Проще говоря, шестерка. Папа Первый стремительно регрессирует. Подумывает приступить к воспоминаниям. Как будто они кому-то могут быть интересны, — думает Красотка, — лихо отвешивающая картошку на стареньких весах. Ты нас позоришь. Мама, говорит Красотка, я ведь уже взрослый человек и в следующем году поступлю в университет, так что оставьте, пожалуйста, меня в покое, и не пытайся сказать, что тебя прислал сюда отец. Нет. Папа тебя не вспоминает. Тебя для него нет. Чудесно, говорит Красотка, и улыбается, спрашивает — может, хочешь купить картошки. Товарки сочувственно отворачиваются. Мама Первая, расстроенная, уходит. Красотка, высоко подняв голову, улыбается бывшим одноклассникам, которых встречает на рынке, им ужасно неловко. Зимой носит обрезанные на пальцах перчатки. Отвешивает два килограмма, поднимает голову и встречается взглядом с тем самым мальчиком, который ей нравился в школе. Ужасно стесняется. Военно-полевой роман, говорит с улыбкой Красотка, и он сразу успокаивается, — они долго разговаривают. Начинают встречаться. Красотка спит с ним со второго свидания, потому что первое произошло в кинотеатре, и это было бы не слишком удобно. Его родители против. Ее тоже. Это же мальчик из русской школы. Но она девушка самостоятельная, снимает уже квартиру на двоих с коллегой по рынку — молодая девчонка из Калараша, которая уедет позже в Италию, — так что им никто не может помешать. Понимающая товарка часто оставляет их одних. Парень выше Красотки, когда он лежит на ней, она утыкается ему в грудь лицом. Он неутомим. Может два-три раза подряд — вот оно, преимущество ровесников, думает с изумлением Красотка, которая кончила первый раз в жизни, и неожиданно для себя закричала, — и обожает сзади. Работает охранником. Отслужил год в армии — погранзастава в Комрате — и увлекается рукопашным боем. Он живет в квартире с матерью и отцом, который начал выпивать после того, как закрыли завод «Счетмаш». Если отцу дать на бутылку, а мать уходит на дежурстве в столовой, можно прийти туда и заниматься любовью, пока в закрытую комнату скребется собака парня, ротвейлер. Красотке кажется, что это судьба, ее смущает только одно. Странный сон. На крещенские морозы она, поддавшись уговорам соседки по квартире, — в деревне в эту ерунду верят, — гадает на жениха, и ей снится совсем другой мужчина. Невысокий, смуглый. Этот — светловолосый и рослый, так что Красотка ему по плечо. Ну что, ты, кажется, остепенилась, с усмешкой спрашивает ее мать, когда приходит навестить Красотку, поступившую в университет, на самый непрестижный факультет, филологии. Постоянный мальчик… Помню его со школы. Той самой школы, куда я приходила с глазами, красными, как у белой мыши, думает Красотка, уже не способная простить родителей. Мама Первая спрашивает, намерена ли она жить в общежитии? Красотка говорит «ага», и провожает парня в Ирландию, собирать рассаду, трудовая миграция из Молдавии, которая примет угрожающие размеры — сам президент Воронин признает это в очередном докладе, который напишут помощники, в 2008 году, — только начинается. Уехать еще легко. Сначала он будет много писать, пару раз позвонит, потом перестанет, Красотка войдет в положение, ведь нелегалам очень тяжело, а потом он исчезнет. Легализуется к 2005 году. Приедет в Молдавию в 2008, посмотреть на сына, и Красотка будет сопровождать мальчика на встречу, — от этих молдаван за границей не знаешь, чего ждать, они там с ума сходят, вдруг возьмет да и украдет ребенка? Нет, посидели, помолчали неловко, договорились насчет денег — конечно, он ничего не прислал потом, — и Красотка вдруг поняла, почему он не смог остаться, почему сбежал. Да он просто ревновал к прошлому. Вот дурак. Да, она была беременна. Он собирался в Ирландию всего на год, заработать на квартиру и свадьбу. Не сложилось, живот рос, так что филфак пришлось отложить и перевестись на заочное, вернуться на рынок, где Красотка и простояла до самого 1998 года. Носила ребенка в слинге. Такая тряпка. Маленький, с
Центральный рынок в 90-хх годах вернул свои утраченные позиции и вновь, — как и в веке 19, - стал солнечным сплетением Кишинева. Вещи и продукты. Красотка торговала всем. Она продавала банки шпрот, которые делала из тюльки, выловленной в Долине Роз: раздевалась по пояс и заходила в воду, шла, держа за собой кусок марли, и выдергивала его из воды. Рыбешка трепыхалась. Красотка клала ее в кастрюлю, заливала крепким чаем и маслом, сыпала соль и специи, варила на медленно огне полдня. Чистые шпроты. Делала банки горошка под заводский. Разливала в бутылки спирт, подкрашивала отваром луковой шелухи, и продавала «под коньяк». Поехала даже два раза в Турцию на автобусе за тканями — особенно пользовались спросом желтые, с красными розами — но на границе было очень хлопотно, турецкие пограничники мурыжили автобусы сутками, и в обмен на пропуск заставляли самых красивых пассажирок уходить с ними в домик. Если ты говорила «нет», другие пассажиры очень негодовали. Так Красотка переспала с турком. Ну их, будем выживать дома. Домом был рынок. Зимой надо одевать две пары колготок, чтобы не отморозить себе все на свете. То есть яичники. Летом легкая маечка и короткие шорты, но все равно к вечеру потная и мокрая. Зато сексапильная. Маленькая собачка до старости щенок, так что невысокая, в меру задастая и очень миловидная Красотка, — по молдавским меркам вполне уже взрослая женщина, — будет пользоваться успехом у рыночных ловеласов. Но она-то девушка серьезная. Красотка переспит с грузчиком, Красотка переспит с хозяином десяти столов, Красотка переспит с оптовым покупателем, но ее не будут считать шлюхой, потому что свободная женщина искала мужчину в постель и дом. Дом уже был. К своему 23-летию Красотка все же закончила филфак — средний балл диплома шесть и три десятых, — и наскребла на однокомнатную квартиру, в которой нее была постель, а у сына — раскладное кресло-кровать. Мальчика Красотка из упрямства отдаст в русский садик, но это уже не будет иметь никакого значения, потому что националистические дрязги в Молдавии середины 90-хх поутихнут. Нищета всех помирит. Красотка заработает еще немножко денег, и, по совету бывалых, купит два стола на рынке, и через несколько лет их будет уже пятнадцать, так что у сына появится своя комната, и Красотка глядит на него с обожанием. Мой мальчик. Он-то будет счастливым. Денег постепенно будет все больше, складка у губ, — которая появилась еще в школе, — все глубже. Красотка купит трехкомнатную квартиру в новострое, и перестанет ходить на рынок, наймет работников. Займется парфюмерией, откроет небольшой магазинчик. Получит право представлять довольно престижную марку средней ценовой категории. Окончит экстерном экономическую Академию. Средний балл диплома — девять и три. Дочь гуманитария! Вспомнит и о родителях, Красотка зайдет к ним год спустя после Миллениума — Мама Первая откроет дверь, Папа Первый, ни разу не видевший внука, так и не выйдет из комнаты, совершенно разбитый победой коммунистов на выборах 2001 года, — чтобы забрать фотоальбом. Ради одного снимка. Того самого, где она в синем платьице рядом с пони, еще ребенок, уже созревшая. Бери не хочу. Возьмите меня. Не взяли тогда, не возьмут и сейчас, так что, — хоть Красотка время от времени спит с тем, спит с этим, — постоянного мужчины у нее нет. А к одиночеству привыкаешь. Так что Красотка уже и не ищет. Хочет поскорее вырастить сына, женить его на порядочной девушке, и пусть живут-поживают, внуков наживают. А она отоспится.
Красотка встречается с Малышом возле Молдавского государственного университета, она стоит в группе студенток четвертого курса, ждет, кода вынесут зачетки с оценками. У нее уже есть морщины. Малыш еще совсем тощий, в стильных военных ботинках, купленных тайком на военном складе — предмет гордости, хоть и на два размера больше, чем следовало бы, — идет сдавать документы. Кучка недоступных старшекурсниц. Малыш жадно глядит на их гладкие ноги, тяжелые зады, торчащие груди, в вырезы коротких сарафанов, стильные прически, изящные серьги, недоступные лица. Где здесь центральный корпус? Несколько минут они разглядывают его, а одна — невысокого роста, так и не обернувшаяся, задумалась о чем-то, Малышу видно лишь ее ухо с зеленым камнем в серьге, — машет рукой в нужную сторону. И на том спасибо. Следующей осенью русскую группу первого курса журфака определяют на лекции профессора Ионко, которому, — по его выражению, — осточертели эти молдаване, и который скоро уедет в Германию, и, чтобы все успели прослушать курс лучшего специалиста Молдавии по эпохе романтизма, в той же аудитории сидит и группа Красотки. Малыш прогуливает. Красотка посещает все занятия, она догадывается, что высшее образование — какое-никакое — это ее какой-никакой шанс. Прилежно слушает. Иногда засыпает, и приходит в себя после толчка кого-то из соседей, вся в поту, мокрая, неприятная. Ходит на курсы вождения. Покупает автомобиль, белый, это «Хонда», и Красотка становится лихим водителем, приезжает за университетским дипломом, вызвав зависть однокурсниц и чрезмерное внимание декана. Неприятный старикан. Красотка терпеть не может стариков, которые пытаются залезть к ней под юбку, — со своими стариками я отгуляла в юности, думает она. Профессор румынской литературы перебирает карточки. Скажите, вы случайно не дочь известного публициста Аурела Гроза… Нет, я дочь безвестного журналиста Никиты Бояшова, говорит Красотка холодно. Дома сын. С мальчиком занимается репетитор английского, музыки — пианино уже ждет в углу специальной комнаты для занятий, — он пойдет в лучшую школу города, а учиться будет в Яссах, в румынской военной академии. Военный переводчик с японского и арабского. Преподаватель, вздохнув, ставит «отлично», — пришлось читать Ребряну всю ночь, это было ужасно, чтение и книги Красотку не увлекают, — и протягивает зачетку. Не отпускает. Что-то еще, спрашивает Красотка. Не хотите поужинать сегодня вечером, спрашивает молодой еще профессор — в Молдавии профессора и полковники все сплошь молодые, старых сожрали, — и Красотка говорит, что хочет ужинать каждый вечер, так уж она устроена. Ха-ха. Я имею в виду Вместе. Нет, я занята. Она не врет. Красотка занята: она ждет вечером в кафе мальчика, который пишет ей восторженное письмо по интернету, завидев анкету на сайте знакомств, — целая поэма родинке в декольте, вот смешной, — и вдыхает аромат горячего шоколада. Тошнотворный, как все сладости. Красотка любит мясо, но дает себе волю лишь дома. На ней джинсы клеш и белая кофта. Ожившие семидесятые. Мальчик робеет, девушка оказалась такой же красивой, как и на фото, да еще и взрослая, да еще и при машине, черт побери! Мальчик сорвал куш. Он пьет чай, потому что, — прекрасно понимает отучившая себя от иллюзий Красотка, — чай это самое дешевое. Он много курит — «Лаки страйк лайт» как раз стали очень модными в Кишиневе, — отчаянно форсит, не верит своему счастью, и, наваливаясь на Красотку в автомобиле, когда она вывозит их за город, трусит. Не переживай. Красотка все делает, как надо, и молодость берет свое, так что неутомимый мальчик, кончив, не останавливается и постепенно Красотку забирает. Машина раскачивается. Да, о, да. Справа в окне след, это самолет взлетел и взял курс на Восток. Ты кончила? Ох уж эти дети. А то ты не слышал. Красотка вытирается влажными салфетками, прихорашивается и отвозит мальчика к дому. Мы еще встретимся, спрашивает он, осмелев, хотя всю дорогу — от ворот города до самого центра, а потом по пути к цирку, — озирался, и Красотке совершенно понятно, почему. Ей ясно, что происходит. Не привык изменять, боится что увидят. Красотка знает, почему он это делает. Красотка все знает. Бедняжка боится, что жизнь промчится мимо него, как поезд — мимо застывших на холме пастухов. Обычный в Молдавии пейзаж. Загорается зеленый, и Красотка трогает с места, мальчик, прокашлявшись, спрашивает — так мы увидимся? А, да. Конечно. Дома сын бежит от няни, и Красотка целует мальчика. Держит на руках. Мой ребенок получит столько ласки, сколько в него влезет, думает она, в чем-то все же бессознательно копируя отца. Чуть отстранена. По телевизору новости, что-то про молдавский театр, и Красотка переключает на музыкальный канал. Красотка ненавидит интеллигенцию, она хорошо помнит знакомых отца — всех этих актеров, писателей и художников, — которые могли завалиться к ним домой среди ночи, и тогда в кухне становилось накурено. Отчаянные фрондеры, да. Только на кухне. Красотка ненавидит вопрос, который, — единственный, — по-настоящему волнует и будоражит всех жителей Молдавии. Национальный вопрос. У кого сколько какой крови, что плохого сделали нам эти блядские русские, как отвратительны эти уроды-румыны, помесь серпентария с нацистским институтом евгеники, с презрением думает о соотечественниках Красотка. Она из принципа не интересуется политикой, она из принципа занимается бизнесом. Молдавская интеллигенция это говно, думает Красотка об отце. Бывший премьер МССР Еремей не согласен. Он пишет в своих воспоминаниях, что группа про-румынски настроенной интеллигенции в СССР решилась на настоящий демарш — ночью, пьяные, на коленях встали перед памятником Штефану, и читали стихи Эминеску. Восемь человек. Еремей с гордостью перечисляет фамилии этих несгибаемых румын, достойных своих римских предков. Бывший премьер Еремей умалчивает, что узнал об этом происшествии из восьми доносов, поступивших от участников события. Красотку бы это не удивило. Но ей некогда читать, — а тем более мемуары старых молдаван, сошедших с ума на пенсии от бездеятельности и ненависти к этим несчастным русским, — Красотка подрабатывает контрабандой сигарет. Это прибыльно. Дома у Красотки всегда лежат несколько коробок «Ассоса», который так любит мальчик, познакомившийся с ней по интернету, и который играет в шпиона, так что у Красотки не остается сомнений в том, что он изменяет своей девушке. Ему двадцать. Он уже ведущий на местном телевидении. Красотка перестает отвечать на звонки. Красотка смеется, когда он появляется, — несчастный и бледный, — предлагая ей выйти за него замуж. Возвращайся к своей девушке, мягко говорит Красотка, и научись ценить то, что имеешь. Откуда ты знаешь?! Мальчик еще немножко страдает, и доставляет некоторое количество неприятностей, — оно близко к критическому, когда Красотка позволяет ему вернуться, а потом бросить ее, и уйти победителем. Ну, и последний раз. Конечно, куда без этого. Мужчины, — думает спокойно Красотка, — подрагивая от толчков мальчика в пах во время этого самого Последнего Разика. Отвозит его на телевидение, ведь скоро эфир. Целует в щеку. Покупает в книжном магазине учебники для сына, берет в руки яркую книжицу со смешным молдаванином на обложке, видимо, что-то детское, — нет, книга писателя Лоринкова про трудовую миграцию из Молдавии, с чем он категорически не согласен. Книга о людях, не умеющих ценить то, чем владеют. Красотка перелистывает, ей не понравилось начало, но она покупает, нужно же хоть иногда хоть что-то читать. Папа Первый, по слухам, запил. Его видели на террасе Дома печати, где он покупал дешевую водку для дружков из Союза писателей, плакал, и кричал что большевики навсегда заморозили его отца. Как Снежная королева — Кая. Собутыльники кивали. Как фашисты — Карбышева. Собутыльники вознегодовали. Кого ты назвал фашистами, немцев?! Эти, с твоего позволения, фашисты пытались спасти нас от Сталина и ГУЛАГа, и Папа Первый пьяно оправдывался — да как же… да уж я-то… последний кому… кто… — кто-то размахнулся, пришлось вставать, опрокинув стол, началась пьяная драка. Ты блядь бездарность, а ты, скотина, стучал на коммунистов, — братья-румыны, остановитесь, ваши ссоры на руку русским, — а ты строки талантливой в жизни не написал, вы ничтожества, все, насекомые, чтоб вас, пыль у моих ног. А я великий, я гений, я Величайший, нет ВЕЛИЧАЙШИЙ, ты величайший алкоголик, ах ты тварь, сволочи, мрази… Крики, наряд полиции. Все — большевики. Разбили его семью, погубили жизнь, и все такое, а потом в участок пришла Мама Первая и увела его, оцепеневшего, с синяком, порванной рубашкой и слюной из раскрытого рта, домой. Сильно избили. Передвигался как робот. Слег на несколько недель. Красотка пожимает плечами. Что же, папа сам позволил прошлому взять над ним верх, — уж она-то такой ошибки не совершит, знает Красотка. Жить надо без прошлого. На вопрос, какая у нее национальность, Красотка отвечает «болгарка». Довольно редкая, поэтому в Молдавии никаких нареканий ни у кого не вызывает. Это вроде как болеть за сборную Монако по водному полу в Санкт-Петербурге во время матча «Зенита» с «Манчестером». Абсолютное отстранение. Мужчинам лишь бы разделиться на команды и начать мордобой. Красотка — женщина. Красотка купается и читает книгу писателя Лоринкова, и фыркает, ведь на самом-то деле вся эта миграция, она происходит не так, как здесь описано, вот ведь фантазер и болтун. Но смешно, да. С Красоткой совершенно согласен обозреватель российской газеты «Ведомости», — «все достоинство этой книги в своеобразном черном юморе ее автора», — пишет он; но Лоринков, — как всегда, когда начинает новую книгу, — глядит уже и на прошлые книги, и на все, что с ними связано, как солдат на ампутированную ногу. Что-то чужое. Это не я. Давно проигранные сражения, давно выигранные битвы — это может оживить лишь стариков, похваляющихся прошлым за стаканом вина, думает он. Типа спившегося Аурела Грозаву. Так что писатель Лоринков, прочитав рецензию, лишь пожимает плечами. Не повезло бедняге, о котором все это написано. Встает и потягивается. Ноут-бук не светится, с удивлением понимает он. Значит, уже утро.
Малыш приходит в себя после отключки, за окном уже 2000 год, и все изменилось, в первую очередь, само окно: это не замызганное стекло между трухлявой рамой, а чистейший выход на улицу, заключенный в европластик. Малыш лежит дома. Малыш купил дом, — хоть это и стоило ему нескольких лет напряженной работы и кое-каких профессиональных компромиссов, о которых он, в отличие от Довлатова, даже вспоминать не хочет. Вчера отмечали. Только что? Малыш встает, и, потирая висок, соображает, что да как, открыв бутылку пива о край дивана, хоть его ужасно ругает за это жена. Нервная красавица. Малыш хлебает пиво, и находит на столе записку, кажется, все мои любимые женщины общаются со мной посредством корреспонденции, думает он. Дорогой, не забудь о дипломе. Малыш чертыхается и идет в ванную, под контрастный душ, примерно через час приходит в норму, и, с таблеткой валидола под языком, закапав в глаза средства от сухости в глазах, Малыш спешит в университет. Внимание, вспышка. В газете факультета журналистики «Журналист» выходит снимок группы Малыша, на котором он сам стоит ближе к центру, а однокурсники — в основном девушки — сидят по краям на парапете Комсомольского озера. Там еще есть вода. Малыш обнимает жену, она училась с ним, так что он имел возможность изменять ей уже со второго курса, что и не преминул сделать, виня во всем алкоголь. Психованная стерва. Жена обожает работу на телевидении, уже устроилась ведущей вечернего эфира на местный телеканал и с ума сходит, когда читает о себе уничижительные отзывы в интернете. Малыш смеется. Дорогая, я еще не видел ни одного доброго слова ни о ком в этом вашем интернете, что набирает силу. Жена отмахивается. Рослая, сантиметров на пять выше Малыша, она любит носить декольтированные платья и ее раздражает непомерный — как ей кажется — темперамент мужа. Только о трахе и думает. Она жалуется подружкам, те хихикают, и многозначительно переглядываются, чтобы затем проверить, так ли это. Все так, девочки. Малыш вечно раздражен там, внизу, — так же, как и наверху. Он вечно не в духе и ему все время хочется секса, он даже подумывает сходить к психотерапевту, чтобы проконсультироваться насчет приапизма. Но все недосуг. У Малыша репутация одного из лучших журналистов Молдавии, но человека желчного и неприятного. Он соответствует. Пока Малыш спит в отключке то на одной кровати, то на другой; то с одной женщиной, то с ее подругой, желающей убедиться, правда ли этому парню всегда мало, — проходят пять лет. Он староста группы. Он начинает работать с первого курса, у него просто нет выбора, Малыш, уставший от своей семьи, старается даже не звонить родственникам. Их было слишком много в моей жизни. Малышом гордятся: Бабушка Третья вырезает из газет его статьи, Дедушка Четвертый не преминет упомянуть в беседе с каким-нибудь пропойцей из Союза Писателей о своем внуке, весьма перспективном журналисте. Малыш бьется с безденежьем. Малыша выгоняют из общежития по вполне понятным и уважительным причинам, — как бы ему не хотелось думать об обратном, — так что ему приходится жить в рабочем кабинете. Редакция умиляется. Практикант, влюбленный в работу. Малышу просто некуда деваться, он хранит старое красное одеяло в шкафу, и заворачивается в полночь, когда в Дом Печати точно никто не придет. Спит на подоконнике. Спит на столе. Спит на двух кушетках, которые в редакцию приносят с ближайшей свалки. Водит в кабинет девушек. Среди них и жена. Стервозная красивая девчонка из группы, которой покоя не дает мысль, что ее парень — очень Перспективный и даже, кажется, Пописывает. О чем ты? Малышу в голову не приходит мысль, что обычный человек может писать книги, но ведь ему и мысль о том, что обычный человек может в газеты писать, тоже не приходила. Да и обычный ли он? Ты не такой как все, говорит ему стервозная девчонка, которую он тискает в подъезде, уткнувшись носом ей в грудь — она снова на каблуках. Малыш хочет с ней спать. Она сопротивляется. У нее вздернутый нос, — на экране это не видно, — и очень красивые глаза, Малышу хочется увидеть их близко от себя, когда он будет в этой девушке. Она сопротивляется. Малыш недоумевает. Она читает ему целую лекцию о том, что необходимо легализовать публичные дома, благодаря которым мужчины могли свободно удовлетворить свою страсть, не ломая жизнь порядочным девушкам. Ты что, девственница?! Девушка фыркает, и Малыш переводит дух — он имеет дело не с сумасшедшей, а с обычной лицемеркой. А лицемеров легко обмануть. Малыш признается ей в любви, долго-долго, так что месяц спустя они уже лежат в одной кровати, и он отчаянно атакует ее низ, а она морщится, и явно не получает удовольствия от процесса. И никогда не получит. Я слишком узкая, станет жаловаться она Малышу, пока он на четвертом курсе не прочтет книгу Эдуарда Лимонова «Палач», привяжет ее к кровати, и оттрахает ее как следует, засунув туда руку — чуть не по локоть. Конечно, она придет в восторге. Дорогой, может быть мы поженимся? Она говорит это на третьем месяце знакомства, Малышу противна сама мысль, что придется учиться еще несколько лет в одной группе с девушкой с обиженным взглядом. Он соглашается. Студенческая свадьба. Рис и просо на плечи, из родни Малыша на бракосочетании присутствует только брат, и они здорово напиваются в тот вечер. Малыш влюблен в алкоголь. Ему нравится вырубаться — по-настоящему нравится — ведь тогда он словно бы попадает в иное измерение. У Малыша видения. Он напивается, и во сне к нему приходит Дьявол: то в виде отрубленной светящейся головы, а то холодной неприступной женщиной; он видит огромные поля ромашки, глубокие расщелины; он — сапсан, который парит над миром, он подсолнечник, и он поворачивает голову вслед за Солнцем. Пробуждения ужасны. Похмелья крушат Малыша, и если первые несколько лет свободного парения он вполне может встать в шесть утра после бессонной ночи — вернее и не ложиться — то к окончанию университета Малыш отходит после пьянок по два-три дня. Любит одиночество. Жена-стерва с пониманием относится к его пристрастию к алкоголю, потому что, во-первых, все парни болеют этим в молодости, а во-вторых, он же у меня Творческий. Малыш не понимает, о чем она. Он просто лучше всех в мире умеет складывать слова в предложения, но этого никто еще пока, — кроме него, — не знает. На Малыше пять судебных дел за сенсационные материалы, и обвинения по последнему из них будут закрыты лишь в 2007 году, под аплодисменты публики, в Кишиневском окружном суде, откуда еще Котовский сбежал. У Малыша красный диплом. У Малыша итальянский галстук, который он умеет завязывать так изящно и небрежно, что сердца его однокурсниц тают. Он неверный муж. Это тоже не очень мучает его жену, потому что, во-первых, все молодые парни болеют этим, а во-вто… А по-моему, она просто рада тому, что я трахаюсь на стороне, думает Малыш. Он покупает квартиру. Милый, как чудесно, говорит жена, и, перевязав себя полотенцем на талии, гримасничает перед зеркалом, и обещает устроить ему на новоселье нечто Особенное. Минет, что ли? Малыша бесит, что простейшей вещи от нее нужно домогаться неделями, он вечером того же дня сильно напивается и приходит в себя в квартире знакомой, которая давно ему нравилась. Она танцует. Тоже выпившая, красивая большая блондинка, извивается перед ним. Будто Саломея какая-то. Малыш боится потрясти головой, — миллиметр движения отзывается ударом внутри, — он просто лежит, приподнявшись на локтях, и, широко раскрыв глаза, с трудом дышит. Дело кончится ударом. Малыш это знает, и очень сильно потеет, а танцующая женщина садится над ним на корточки, и теперь они танцуют вместе, так что похмелье проходит. После пьянки женщина самое-то. Малыш умеет пить шампанское из горлышка и коньяк из пластиковых стаканчиков. Возвращаться домой под утро с таким видом, будто это ему должны, а не он. Да и должен ли? Малыш время от времени садится за печатную машинку, и пробует что-то набрать, получается глупо, нелепо, не то. Я еще не пробудился. Позже Малыш поймет, что эти годы были чем-то вроде ученичества, инкубацией: если бы он не выдержал их, никогда бы ему не стать тем, кем он стал. Ну да, писателем. Малыш ночует в кабинете, но иногда, чтобы не застало начальство, ходит спать в зал ожидания железнодорожного вокзала или едет на электричке куда-то в сторону Румынии и обратно, это как раз шесть часов, потому что поезда ходят медленно. Полотно разрушается. Все разрушается, но Малыш не обращает на это пока внимания, он молод и ему не до того, он еще верит в будущее Молдавии. Ведь Молдавия это я. Малыш не тот, кто он есть. И никогда не был, думает он. Днем Малыш — подающий надежды журналист, острое перо, что там еще говорят эти маразматики из редакций, ночью же он — тоскующее одиночество, которому некуда преклонить голову. Он призрак. Я никто и меня зовут никак, думает Малыш. Изучил город. Много ночей он бродит по Кишиневу, чтобы не уснуть где-то на лавочке, и в совершенстве знает город. Бабушка Третья кричит ему, когда он, ошалевший от скитаний — не случилось спать целую неделю, и у него просто не оставалось выбора — пришел к ней домой, чтобы он убирался. Или платил за постой. Ладно, бормочет Малыш, твоя взяла, скверная ты старуха, будут тебе платить, и Бабушка Третья, удовлетворенная, стелит ему в спальне уехавшей в Москву тетки, и сидит до полуночи над кроватью, рассказывает последние сплетни. Дайте мне сна. На следующее утро окрепший Малыш уходит, — конечно, жить у Бабушки Третьей он не будет, нечем платить, работа в редакции предполагает много энтузиазма и мало оплаты. Обманывают все. Мы, русские, должны держаться друг друга, говорит ему чиновник в секретариате городской газеты, сухонький еврей Гуревич, — за пять лет до выхода фильма «Брат-2» на экраны, — и откусывает третью часть его мизерных гонораров. Надо делиться. Мы, русские, должны держаться друг друга, — говорят ему в редакции еженедельной газеты, — и он молча уже сам отстегивает третью часть своих гонораров; мы, молдаване, говорят ему, и он молча открывает кошелек, вопросительно подняв брови. Умный малый. На третьем курсе женится, повезло… Когда Малыш покупает квартиру, на радостях напивается так, что приходит в себя через две недели. Жена переживает. Как же я буду ходить на эфиры? Малыш хмуро глядит в угол комнаты, выходит на улицу вечерами, чтобы купить себе пива, занятия не посещает, он все равно лучший, и это правда, он получит красный диплом. Малыш талантлив. Только в чем и для чего, и к чему ему приложить этот свой талант? Малыш не знает. Значит, пока выпьем. Малыш циник. Малыш работает в ежедневной газете, это чудесная возможность пить каждую ночь, и злиться на людей каждый день. Вечером пьянка. Малыш с отвращением глядит в лица провинциальных знаменитостей от журналистики, и бросает им ставшую стандартной фразу о том, что они, де, дерьмо, а он гений. Ну и попробуй теперь не подтверди слов. Так что Малыш пробует писать. Кажется, это оно, как-то понимает он, придя на работу рано утром, и написав рассказ, — кажется, я понял, для чего я создан. Рассказ выходит в Москве, в толстом журнале «Новый мир», так что эта рефлексирующая сука, — как Малыш называет свою первую жену, — наконец-то насытилась. Носится с литературкой. Как ни странно, Малыш тоже. Книги меня спасли, поймет он позже. Малыш, — который пил от ужаса и усталости, — постепенно выходит из пике, он понимает, что поля ромашки и добрую мать, которые снились ему с шестнадцати по двадцать один год, не вернуть. А во сне он видит иллюзию. Морок. Так что Малыш постепенно пьет все меньше, и это автоматически отдаляет его от профессионального круга, что, в свою очередь, создает ему репутацию человека одинокого и желчного. Звонят в редакцию. Дедушка Четвертый умер. Ну, что же. Малыш, закончивший в этом году университет, специально для выпуска купил костюм, пойти на похороны есть в чем. Стоит у гроба. Рыдающие — интересно, почему они все время так бурно плачут, хмуро думает Малыш — молдаване протягивают ему над телом деда рубашку и брюки, так положено, ну, он и берет. Пьет вино. Деда хоронят на новом кладбище «Дойна», и Малыш, стоя у края разрытой могилы, не чувствует ничего. Абсолютную пустоту. Покойный меня не очень-то и любил, думает он и уходит с поминок. Мать переживает. Малыш пишет рассказ о похоронах деда — в ключе магического реализма, естественно, — и его снова печатают в Москве. Это уже тенденция. Ну что, внук, переговорим, бодро спрашивает его Дедушка Третьей — с тех пор, как Малышу нашлось куда приткнуться, они с Бабушкой Третьей решили возобновить прерванные отношения, — поговорим Серьезно и Ответственно? Малыш молча вешает трубку. Малыш не разговаривает неделями. Малыш получает гонорар за рассказ о похоронах Дедушки Четвертого, и желчно думает — ну, хоть что-то я от вас получил в наследство. Семья моя. Приходит домой и жмет несколько раз штангу на балконе, в комнате пусто. Он уже разведен. Малыш вздохнул с облегчением, когда эта дерганная женщина ушла из его дома со всеми ее сорока парами обуви. Психованная стерва. Станет обсасывать их развод годами. Безумно талантливый, бесконечно сумасшедший, и немножко извращенный… Мой бывший муж. Малышу плевать. Наконец-то у него появляется время. Малыш пишет. Пишет рассказы, пьесы, повести… лучшего всего, конечно, получаются пьесы. Постепенно он становится известен. Небывалый по масштабам Молдавии талант. Молдаване сходят с ума от зависти. Каракалпакские писатели, с юмором назовет их Лоринков, прочитав это определение в журнале еще одного талантливого мизатропа, писателя Галковского. Малыш живет один. Малыш пересматривает грамоты, которые хранятся в папке, запертой в верхнем ящике стола, Малыш пишет письма брату в США. Малыш учится готовить. Малыш увольняется из газет, не интересуется политикой, по телевизору смотрит только «Кухня-ТВ». Я никогда не соответствовала уровню героини «Пигмалиона», — жалуется его вторая жена, с которой Малыш живет всего два года, — так что он всегда смотрел на меня как на что-то временное. А по-моему, женщины все усложняют. Бедный, бедный мальчик, как-то скажет ему вторая жена, ты зациклен на жалости к себе, на что Малыш крикнет ей — заткнись! Малыш отрастил бородку и усы, Малыш привел себя в форму, Малышу хочется всего лишь, чтобы рядом с ним жила молчаливая девушка с большой грудью, которая бы обожала его и готовить. Таких нет. Такая была. Иногда Малыш, напившись, звонит ей ночью, — ее номер единственное, что он запомнил за пять лет безумной пьяной учебы, — и кладет трубку, когда слышит на том конце ее голос. Она уедет. Так что приходится перебиваться самому, и Малыш предпочитает засыпать засветло. Звонок ночью. Малыш долго не понимает, что он и где он, пока ноющий голосБбабушки Третьей не объяснит ему, что случилось непоправимое. Дедушка Третий умер. Малыш, — почесывая на нервной почве руки и плечи, — вызовет такси, и будет ждать машину на улице, поеживаясь от холода. Прямо как в детстве. Железнодорожная станция, и вот-вот приедет поезд, чтобы увезти нас куда-нибудь далеко-далеко. Светят фары. Малыш приезжает в дом Бабушки Третьей и Дедушки Третьего, который лежит, мертвый, на огромной кровати, а над ним кружится самолет ВВС США, и пилот, наконец, празднует победу. Грустная тетка. Лицемеры, думает Малыш, глядя на нее и Бабушку Третью, и на мертвого деда, чего вы теперь от меня хотите, я всю жизнь был вам чужой, чего же вы хотите от меня теперь, ЧЕГО ВЫ ВСЕ ТЕПЕРЬ ОТ МЕНЯ ХОТИТЕ, повторяет про себя Малыш всю ночь, хотя обещал себе уснуть сразу же. В глазах скачет. Малыш, удивив себя, занимается организацией похорон, ведь Папы Второго — привыкшего разъезжать — нет в Молдавии, и Малыш за главного. Деда Третьего хоронят на Армянском кладбище. Будет салют и погоны полковника на надгробном камне, как того пожелали дочь и вдова покойного. Малыш ничего не чувствует. Каменный я, что ли, думает он сам о себе спокойно, предлагая на поминках присутствующим почтить память Дедушки Третьего рюмкой водки. Сам не пьет. Малыш пишет книги, которые постепенно начинают выходить, это не то, чтобы слава слава, которой Малыш так никогда и не добьется — да и не добивался — а просто известность в кругу профессионалов. Скажем, так. Свое место в русской литературе он занял, — пусть довольно неожиданно для себя, — и кому надо, о Малыше знают. Он устраивается пресс-секретарем в известную компанию, покупает билеты в Венгрию, и летит в Цеглед, находит военный гарнизон, где они жили, и там уже музей советской оккупации, так что Малышу приходится купить билет. Отдает должное. Все сохранили, как было, пытается вспомнить он, даже болото не до конца осушили. А вот ромашек уже нет. Малыш возвращается. Малыш заходит в гости к Бабушке Четвертой — совершенно случайно — и не застает ее дома, зато дверь, по старой привычке, открыта. Так что Малыш роется в ванной. Находит огромный пакет с бумажками, это четвертушки, на которых в советских библиотеках писались паспорта книг. Четвертушки заполнены и пронумерованы. Что еще за клинопись, усмехается Малыш, чмокает в щеку Бабушку Четвертую, которая почти ослепла, и справляется у нее, — та отвечает, это дедушка писал при жизни глупости какие-то, может тебе нужно, внучок? Давай, говорит Малыш, в котором, — как в любом запутавшемся в жизни человеке, — просыпается страсть к бытовой археологии. Карточка номер один. «ИСТОРИЯ СЕМЬИ». Малыш смеется. До чего же они смешные, эти молдаване, все они, чувствуя свою ничтожность, помешаны на том, чтобы оставить после себя Дом, Историю Семьи, Важный Труд, Диссертацию. Дикари. Русские не лучше, впрочем, вспоминает Малыш вещи Дедушки Третьего, которые — после тщательного имущественного ценза, — позволено было вынести за дом и сжечь. Папка с газетными вырезками. Все как одна про какую-то сраную плотину в Северной Корее, где дедушка посбивал американские самолеты и получил за это кортик с дарственной надписью Мао Цзе Дуна. Кстати, где он? Не знаю, говорит Бабушка Третья, шмыгнув, так что Малышу все понятно. Продала с выгодой. Еще в вещах какие-то химикаты для фотографии, — которой Дедушка Третий увлекался, — поэтому куча бумаг и тряпья, сложенная Малышом за домом, вспыхивает ярко и необыкновенно. Словно несуществующим цветом. Малыш вспоминает, что про такой огонь в Чернобыле ему рассказывал Папа Второй. Малыш празднует двадцатипятилетие, и выворачивает руль резко вправо, он бросает свою престижную работу, и уезжает в Турцию, проводником туристических маршрутов. Водит группы. Анталия, ущелья, древние ликийские города, старинное стекло, ему две тысячи лет, — берите себе на память по кусочку, — и которое Малыш разбрасывает среди камней за неделю до появления группы, затонувший город, видный с поверхности воды, дружелюбные турки, старинный Каш, Мекка дайвинга, так что Малыш отвел, наконец, душу ныряльщика. Почернел, стройный. Ночами пишет. С семьей отношений не поддерживает, да и где она, эта семья? Уже 2007 год, миграция из Молдавии стала необратимой, какой-то Лоринков умудряется даже на этом заработать, пишет книгу, Малыш заказывает ее интернет-доставкой, ну, что сказать, слишком уж много ерничания. Но смешно, да. Малыш положительно оценивает Лоринкова в интервью российскому литературному порталу, он рад тому, что в Молдавии теперь два писателя. Книги Малыша расходятся умеренно. Больше ничего и не нужно. Умеет выжать слезу, умеет заставить улыбнуться, но это, конечно, ремесло, пусть и высшего качества, но ремесло. А не безумное, порой уродливое, но гениальное Вдохновение, говорит о Малыше писатель Лоринков в интервью российскому литературному порталу. Клятые молдаване. Лишь бы пнуть друг друга. Малыш, — с удивлением для себя, — разбирает карточки Дедушки Четвертого. Писать не умел. Зато много фактуры, так что Малыш начинает ее зачем-то — да просто от нечего делать — обрабатывать. Облагораживать. Зимой не сезон, времени много. С туристками не спит. Малыш устал от романов, к тридцати у него уже три брака, к счастью, ни в одном не было детей, а если и было, ему о том неведомо. Наш турецкий изгнанник. Звонит Мама Вторая. Приезжай, Бабушка Третья умерла, говорит она скорбящим — для приличия, знает Малыш, — тоном, так что придется ехать. Стоят у гроба. Папа Второй, — очень коривший себя за то, что его не было рядом во время смерти отца, — снова в разъездах, организация похорон снова на Малыше. Опять Армянское кладбище. Малышу и Маме Второй нечего сказать друг другу, общий враг лежит в гробу перед ними, и оба чувствуют даже что-то вроде пустоты. А думала жить вечно. Малыш предлагает почтить память его бабушки рюмкой водки всех присутствующих на поминках. Сам не пьет. Звонит брату в США, и, — открыв каждый по бутылке вина, — братья поминают память зловредной старухи, которая ушла, так и не смирившись. Смерть застигла ее над рекламной газетой. Выбирала себе новую мебель, даже ручкой обвести самое интересное предложение успела. Ненасытная. Сейчас-то успокоится. Малыш, стоя у набросанной земли в венках, смеется и говорит брату, что у него есть большие сомнения относительно успокоения: он считает, что старушка и по смерти станет загребать себе как можно больше земли. Чокаются в трубку. Твой брат — единственный человек, который тебя не раздражают, говорят Малышу все его три жены, с перерывом в несколько лет каждая. Малыш отмалчивается. Если бы вы знали, что нам пришлось пережить, — нам двоим, — думает он с грустью, и посвящает своему брату книгу, которая как-то легко и совершенно случайно почти закончил в Турции. Это вроде бы роман, а вроде и нет. Человеку, ухудшенной копией которого я являюсь. Вот мы-то двое и есть Семья. Остальной семьи нет. Дядя уезжает в Италию, другой — в Португалию, кто-то в России, двоюродные браться в Ирландии, сестра в Иордании; конечно, Малыш их всех не любил, — да и за что? — но они, черт бы их побрал, все-таки Были. А сейчас их нет. Наша семья словно разбитая армия, все раскиданы, разбросаны, а большей частью уже и мертвы, думает никогда не служивший в армии Малыш. После этого не пишет. Наклевывается интересная сделка, вопрос стоит о недвижимости в райском регионе Земли, где собаки едят апельсины, упавшие с земли, а кур не нужно кормить, — здесь всегда тепло, и они живут на подножном корме. Как свиньи в Абхазии. Малыш срывается в последний момент. Предусмотрительно вложив деньги, отказывается от личного участия и решает возвратиться в Молдавию, чтобы дописать книгу, купить автомобиль и снова заняться штангой.
А пока Малыш в древней Ликии. Малыш переплывает на байдарке долину, в которую когда-то спустилось море — Молдавия в миниатюре, некстати думает он, — и провожает американских туристов в рыбный ресторан на набережной. Собаки лают. Десятки кошек трутся о ноги столов и посетителей, за запотевшим стеклом холодильника, — словно в бобруйском магазинчике восьмидесятых- свиная голова — валяется свежая рыба. Выбирайте, прошу вас. Рыбки играют у пристани. Жизнь во всей ее полноте. У ресторана покачиваются яхты, на одной дымится жаровня, гости едят прямо на воде. Через залив, накрывший старинный город, отлично видный с поверхности воды в солнечную погода — а солнечная погода здесь всегда, господа, — виден старинный римский храм. Расколот молнией. Малыш снимает жилет, сдает владельцу байдарок, сушит на Солнце голову, — показывал, как нужно вести себя, если байдарка перевернется. Вымок. Пьет кислое молоко, заедает хлебом, болтает ногами. Солнце припекает. Трудно поверить, но это декабрь. Малыш гуляет немножко, провожает группу, после того, как ее ощипали продавцы сувениров, — в Стамбуле то же самое дешевле раза в два, — и возвращается к себе. Он живет в памятнике. Домику четыреста лет, это архитектурная достопримечательность, но здесь все — памятник и ценность, — так что хозяин сдает Малышу две комнаты. Живет по-царски. Малыш нежится в море, регулярно ныряет, и любуется котиками, отдыхающими на обратной стороне перешейка между морем и заливом. Невероятно. Глазам своим не поверил, думал, турецкий проводник, как обычно, — восток, дело тонкое, думает Малыш спусти тридцать лет после премьеры фильма про Петруху, — преувеличивает, врет. Там отдыхают морские котики. Ты уверен? Клянусь своей семьей. Стало быть, не очень уверен. Так что Малыш, когда только еще приехал в Кеково и нашел квартиру, во второй свой вечер здесь переплыл залив, — три километра для него пустяки, — и вышел из воды, словно Посейдон какой. Пустой берег. Расколотый молнией храм. Ровно надвое. Почерневший мрамор, груда камней у подножия, прозрачная вода, и Малыш рад, что он на мелководье. Плыть над трехкилометровой прозрачной глубиной, — между ним и затонувшим городом словно бы и нет воды, такая она прозрачная — было странно. Проводник не врал. На обратной стороне перешейка лежали темные фигуры, купальщики, подумал, сопротивляясь последний раз, Малыш. Нет, котики. Влажные, блестящие, усатые торпеды. Лежали, глядели в сторону безбрежного — это только кажется, Средиземное не очень большое, — моря, ничего не боялись. Они здесь под охраной. Малыш глядит на них, и ему щемит сердце, почему бы это. Вечереет. Так что Малыш, постояв еще немного на груде камней посреди перешейка, — каких-то сорок-пятьдесят метров, и полюбовавшись на стадо котиков на валунах, тихонько идет назад. Плывет, уже дольше, обратно. Смотрит телевизор. В Молдавии состоялись выборы, победили коммунисты, растерянное лицо их вождя, Воронина, показывают все телеканалы мира, коммунисты, 2001 год, это же экзотика. Малыш засыпает. Малыш просыпается, гуляет по Кашу, знакомится с инструкторами по дайвингу, с прокладчиками маршрутов, с бездельниками всей Западной Европы, которые живут здесь по полгода, и Малыш очень скоро узнает почему. Здесь рай. Малыш водит группы. Малыш спасает утопающих. Малыш учит веснушчатых австралийских туристок проходить на байдарке сложный — как им кажется — маршрут между камней, тут и там натыканных в уголке залива. Малыш пишет книги. Вернее, книгу. Малыш разбирает записи Дедушки Четвертого — единственное не нужное, что взял с собой из Молдавии. Это что-то вроде истории семьи, и Малыш, хохоча, узнает, что у Дедушки Четвертого было еще две семьи, одна в Оргееве, и одна в Бендерах — и это помимо кишиневской, — и семеро незаконных детей. Ай да старик. Малыш решает, — на всякий случай, — свои дневники сжечь, что и делает после первого года своего пребывания в Каше. Разводит ими костер, на котором туристам поджарят рыбку. Дедушка Четвертый откровенен. Воспоминания начинаются фразой «я дважды похоронил своего отца». Много красивостей. Куда же в воспоминаниях бессарабского интеллигента без красивостей, сплевывает рыбную косточку Малыш. Я познал ад. Ад следовал за ними. Крылья ночи. Мрак ужаса. Кошмар отчаяния. О, лицемеры, — вопиет Малыш в ярости, — стараясь забыть свою убогую несчастную, проклятую им родину как можно скорее. По телевизору про Молдавию ничего. Ну, разве что в 2002 году покажут сюжет по «Евроньюс», и там какой-то чиновник из Брюсселя станет утверждать, что в Тирасполе производится атомное оружие. Малыш смеется. Я никогда не любил свою жену, пишет Дедушка Четвертый, — но всегда был к ней почтителен и уважал ее, как мать моих детей. Малыш морщится. Бабушка Четвертая на похоронах выла. Я всегда с прохладцей относился к своим внукам, — сыновьям моей дочери, — пишет Дедушка Четвертый, и Малыш пожимает плечами, что же тут нового, он это всегда чувствовал. Зато я обожал младшего сына. Он далекой пойдет, он гений, я думаю, ему передались мои способности литератора, которые я безбожно растратил на канцелярщину в Союзе Писателей, самонадеянно пишет бездарный — на взгляд Малыша — Дедушка Четвертый. Младший самый способный… Это написано в 1988 году, и очень скоро Дедушка Четвертый станет диабетическим овощем, и не увидит, что его младший сын сопьется, так и не закончив автодорожный колледж. Из него даже механика не получилось. Малыш переплывает залив. Глядит на котиков. Старый чертов кретин. Я — твой наследник. Как бы этого мне не хотелось, как, впрочем, — я уверен, — этого не хочется и тебе, думает Малыш, подняв лицо к небу. Котики играют. Малышу приходит в голову шальная мысль в следующий раз принести им мяч, но он не знает, как на это посмотрит местный государственный смотритель за природным балансом. Днем валуны пустуют. Малыш знает точно. Он водит через этот залив флотилию байдарок за собой три раза в неделю, и слушает, как туристы смеются и восторгаются, выбираясь на берег, и поднимается перед ними по горке камней, чтобы показать вид на валуны и море. Там отдыхают котики. На Средиземном море?! Туристы смеются, они уверены, что Малыш преувеличивает, все турки такие, а смуглый бородатый Малыш и правда очень похож на турка, местные даже с ним по-турецки заговаривают. Вечером котики возвращаются. Малыш плавает к ним каждый вечер. Шесть километров. Получается, отличная тренировка. Большой спортивный класс Малыша, как и его семья, развеян по ветру, из тридцати человек уже трое умерли, а двадцать семь — за пределами Молдавии. Даже он. Малыш думает о Молдавии как о кладбище слонов, месте, которое, без сомнения, есть, но которого никто не видел. Кроме умирающих слонов. Мама Вторая изредка пишет, присматривает за Бабушкой Четвертой, с братом созваниваются почти каждый вечер — его голос, да котики, вся компания Малыша. С бывшими женами не общается. Время от времени в Москве выходят книги, написанные им в те горячечные пять лет, что валялся пьяным на кроватях в самых разных комнатах Кишинева. Малышу все равно. Чего я хочу, думает он, выходя из воды на пустынный пляж, с обратной стороны которого глядят в море котики. Свободы. Что такое свобода, спрашивает себя Малыш, — не удержавшийся, и бросивший в котиков мяч, — на которой они, вопреки всем ожиданиям, внимания не обратили. Но и не испугались. К этому человеку они привыкли — Малыш да смотритель, вот единственные, кого они подпускают близко. Мяч несъедобный. Молдавию изредка показывают в новостях — исключительно в разделе «восточноевропейские новости», так что Малыш более-менее в курсе происходящих там событий. Коммунисты победили, демократы проиграли, коммунисты проиграли, коммунисты победили. Коммунисты стали демократами, демократы вступили в коммунисты, потом снова поменялись. Бессарабские проститутки. Народ бежит. Жить все хуже. Мама Вторая остается, ей все равно, Папа Второй с приятелями из России организовал общий бизнес, бывшие военные держатся крепко, держатся вместе, зарабатывает неплохо. Много ездит. Малыш изредка с ним созванивается, отец с сыном разговаривают неловко. Каждый вечер Малыш начинает заплыв, плывет аккуратно, держит темп, — если ветра нет, на дорогу уходит всего час. С ветром два. Стало ритуалом. Малыш уже различает улицы древнего города, лежащего под ним. Различает котиков. Ходит степенно. Время здесь медленное. Малыш не спеша читает воспоминания Дедушки Четвертого и зачем-то начинает писать. Тоже медленно. Это очень нетипично для Малыша, раньше писавшего торопливо, ухваткой — так, как ел его вечно спешащий отец-офицер. Да и жил так. Сейчас Малыш, — завороженный застывшим Средиземноморьем, — никуда не спешит. Живет себе. Что делать с книгой — не знает. Суну под кровать, и, когда умру, ее найдет кто-то из внуков, если, конечно, они у меня будут. Светлый солнечный диск исчезает в воде, и Малыш понимает, что плыть обратно придется ночью. Лучше заночевать здесь. Это не проблема, здесь всегда тепло и благодать, здесь рай, искренне считает Малыш. Котики пошлепывают телом о камни, сползают к воде освежиться. А то и соскальзывают. Сидит до утра под расколотой аркой, обхватив колени руками, думает. Вспоминает год. Две тысячи девятый. Утром Малыш приветствует тот самый диск, словно подновленный чрезмерно соленой — не то в Ледовитом океане — водой, и потому ослепительно яркий. Малыш очнулся. Он здесь вот уже семь лет, вспоминает он. Он десять тысяч раз проплыл залив, отделяющий городок Каш от перешейка, за которым начинается Море. Бесчестное количество раз видели его выходящим из воды орлы и скалы, разрушенный храм и валуны, древнее этого храма. Рожденный водой. Сын Афродиты. Он уже ликийское божество. Он уже котик. Малыш, взглянув последний раз на море и Солнце, поворачивается, чтобы, наконец, уйти по-настоящему. Не вернувшись. Вечереет, а завтра рано вставать, до аэропорта Анталии два часа езды. Прощайся. Малыш и прощается. Чайка кричит, море хлопает о камни, и Малыш, обернувшись последний раз, видит силуэт котика на валуне. Поднялся к небу. На носу мяч.
Аэропорт отстроен. Малыш выходит из разъезжающихся дверей, и первое, что он видит — лоскутные одеяла полей. Говорит «я приехал». Кому?.. 2009 год. По телевизору показывают, как дымится здание парламента после каких-то демонстраций, но ему все равно Что бы не случилось, я остаюсь, думает он. Живет аскетом. Иногда думает, что надо бы снова начать писать, но для этого — думает совсем ужа втайне от себя — ему нужна женщина. Жизнь не устраивает, зачем. Она сама о себе позаботится. Сдает на права и покупает автомобиль, — из принципа, чтобы доказать себе, что иногда механизмы ему все-таки подчиняются — и старается практиковаться в езде. 14 октября 2009 года выезжает на своей синей «Шкоде» на центральный проспект города — улицу Штефана Великого — которая пустует из-за праздника. День вина. Все горожане собрались на Комсомольском озере, — куда так и не налили воду, — и гуляют на территории ВДНХ, под памятниками Ленину и Сталину. Вино пьют. Малыш едет по пустынной главной улице города мимо уже отреставрированных парламента и президентского дворца, и тормозит как раз между ними. Весь в прошлом, я весь в прошлом, понимает вдруг он, поэтому и не устраивается моя жизнь. Загорелся зеленый. Жмет на газ. Машина стоит. Ремень полетел?
Лоринков все-таки начал писать, но, как это обычно в начале и бывает, боится потерпеть неудачу и успокаивает себя тем, что, во-первых, не попробуешь не получится, а во-вторых… Я все равно в тупике. Так что нужно действовать. Тем более, ему надоело дергать за испытанные струны, он не хочет вызывать слезы и смех испытанными приемами. Ничего не хочет. Матвей вытянулся. Весит уже шестнадцать с половиной килограммов, слава Богу, худощавый в мать. Как твой роман, спрашивает брат по телефону. Как-то так… Матвей в «Макдональдсе», куда Лоринков тоже любит ходить — здесь можно даром читать местные глянцевые журналы, — и играет с шариком. Глядит в трубочку. С родными не общается, тем более, что почти все разъехались. Италия, Португалия, Россия, Армянское кладбище, кладбище «Дойна». Лоринков пьет кофе. Лоринков спит днем. Лоринкову снится, что Молдавия снова стала дном диковинного мезозойского озера, о котором они с Матвеем читали в раскладной книжке «Эра динозавров». Мы на дне. Толща воды покрывает нас, думает Лоринков, глядя на своего прекрасного сына, — все мы давно умершие грандиозные животные, нас нет, мы стали известняком с ракушками, из которого строят кишиневские дома. Ракушки, тюлени, люди — пять веков, пять эпох, смешиваются в планктон, который безжалостно цедит время-кит. Конечно, все случайно. Ведь, думает писатель Лоринков в «Макдональдсе», пока его сын есть картошку — а вы что, думаете, в любом другом кафе Кишинева вам ее поджарят как-то по другому, что ли, — было бы здорово, если бы время уподоблялось ковру. Взаимосвязь, узор, и все такое. В 3 веке до нашей эры камешек падает с обрыва над Днестром и это приводит к событиям 20 века. Но ведь это враки. Так не бывает. Время не замыкается, хоть и повторяется время от времени, думает писатель Лоринков, и к ним подходит вежливая сотрудница заведения. Когда у тебя день рождения, малыш, спрашивает она, и писатель Лоринков вздрагивает. Так его называл только брат, который давно уже за границей. Машинально отвечает. Четырнадцатого февраля тысяча девятьсот семьдесят девятого года, говорит он. Сотрудница смотрит на него с удивлением, и смеется, Лоринков — хочешь не хочешь — замечает, что у нее приятный цвет лица и стройные ноги, юбка ведь короткая. Колготки или чулки? Что за страна, в сравнении с манерой здешних женщин одеваться даже униформа «Мака» выглядит стильной, раздраженно думает Лоринков. Потом спохватывается. Ты стареешь, чтоб тебя. Сотрудница спрашивает Матвея — малыш, я Тебя спрашивала, когда у тебя день рождения? Подумала, флиртую. Лоринков краснеет. Матвей отвечает. Ему дарят фломастеры. Ими удобно править текст и отец выторговывает у Матвея один фломастер. Лоринков черкает в листах. Сто с лишним заполненных текстом листов, полгода работы, получилось неплохо, это позже и правда издадут, называется «Клуб бессмертных». Получилось хорошо, но не то, чего хотел. А разве с детьми не так? Лоринков никогда не представлял себе, какими будут его дети, поэтому он изумлен, глядя на них. Словно инопланетяне. С книгами так же, — ты их не пишешь, а тебе словно дают снять одну из них с невидимой полки и переписать. Да, но роман? Какие-то наброски… Он просматривает, пока Матвей заводит динозавра из набора «Счастливая еда», и пластиковый тиранозавр скачет по их столу, вызывая восторг мальчишки. Нет, все не то, думает писатель Лоринков, но как узнаешь, если на начнешь? Решает начать. Начинает. Матвей с удивлением глядит на отца, черкающего что-то с обратной стороны счета. Что ты пишешь, спрашивает он, и смеясь, пересказывает позже ответ отца. Слова пишу.
Красотка выходит из дома, чтобы немного пройтись по центральной улице, пока та пустует, дома делать нечего, сын в скаутском лагере в Румынии. Утром звонили родители. Дочка, мы хотим поздравить тебя с великим праздником, сказал с пафосом отец, по голосу слышно, пьяный. Что же, сегодня его день. Красотка холодно выслушала поздравления — с праздником вина, с ума сойти, — поздравила в ответ, сказала, что зайти не сможет. Мама к телефону не подошла. Красотка понимает, что Красотке уже тридцать четыре. Красотка женщина в соку. Может так наподдать, что на седьмом небе от счастья будешь. Красотка ходит в фитнес-центр, занимается бегом, посещает баню и турецкую баню, делает по утрам макияж, руководит здешним представительством «Эйвон», и дает интервью местному журналу «Акварель», в рубрике «Формула успеха». Лоринков гогочет, читая. Молдавская-бизнес-вумен. Напыщенная идиотка, как, впрочем, и все здесь в Молдавии, к которой, я впрочем, чересчур нетерпим и требователен, думает с неожиданной теплотой о родине Лоринков. Матвей видит маму. Писатель Лоринков целует ее, сдает на руки сына, и глядит, как все они втроем — она, Матвей, маленькая Глаша, — садятся в такси, чтобы уехать к родителям на ужин. Руки в карманах. Не спеша идет к президентскому дворцу, полюбоваться новыми витражами, установленными после недавних погромов. Безлюдно. Слава Богу, все на ВДНХ. День Вина спрятали подальше от центра. Лоринков терпеть не может иностранных журналистов, снующих между горожанами во время Дня Вина, с камерами и фотоаппаратами, он сжав зубы глядит на ролики в интернете, где молдаване пьют вино из пятилитровых пластиковых бутылей, после чего блюют и падают на асфальт. Вакханалии. Лоринков любит Кишинев в октябре, так что он идет по центру города с физическим почти наслаждением. Проходит центральную площадь, — стоит немного под старинной Аркой, установленной еще при русских императорах, — специально загребает ногами листья. Машин мало. Красотка идет ему навстречу. Идет по городу не спеша, с удивлением видя свое лицо на рекламных щитах, — свежий номер журнала «Акварель» уже в продаже, написано внизу, — и думает, не вызвать ли ей машину. Куда ехать? За город, туда, откуда взлетают самолеты, и куда любил приезжать в юности Папа Первый, мечтавший о путешествиях. Он сам признался. Давно, когда Красотке, чтобы увидеть лицо отца, нужно было задрать свое повыше. Это была их тайна. А сейчас он, пьяненький, звонит ей с утра, чтобы поздравить с каким-то глупым праздником, и Красотка прекрасно понимает, в чем дело. Родителям нужны деньги. Она даст. Красотка покачивает бедрами, и старается не обращать внимание на взгляды. Совсем как в школе. У президентского дворца хочет перейти дорогу, — захотелось в кино, а оно там, в здании бывшего благородного собрания, вспоминает Красотка рассказы отца, где когда-то Котовский ограбил всю местную элиту. Хорошо элита. Полицейский у дворца восторженно хмыкает, глядя на зад Красотки, та улыбается, и ждет, когда загорится зеленый. У светофора еще стоит какой-то мужчина, но тому явно не до нее. Ни до кого. Смотрит в небо. Красотка делает шаг вперед, и едва не падает. Каблук сломался. Остановившаяся машина все не заводится, и опытный водитель Красотка думает что бы это могло быть. Возможно, ремень.
Лоринков гуляет в очках, ведь октябрь единственное время года, когда ему хочется видеть Кишинев в мельчайших деталях, и ему не надоедает это делать. Листья резко очерчены. Небо в росчерках самолетов, уносящихся прочь от Молдавии. Росчерки тают. Лоринков стоит под светофором, возле которого притормозила машина с загорелым мужчиной, и ломает каблук эффектная женщина. Писатель Лоринков глядит вверх, любуясь осенним — он любит осень, это, кажется, единственное настоящее в нем, — небом. Сейчас должно случиться что-то важное, вдруг думает он. Но Солнце не останавливается, да ведь и Навин давно уже умер. Что дальше? Лоринков не узнает, пропустил. Женщина глядит на нервничающего водителя, и улыбается. Вот-вот скажет — да это же… Что? Лоринков не знает, у него нет прав. Лоринков решает: к черту все, напишет он простую историю, безо всякого смысла. Ну хотя бы о мужчине и женщине, которые познакомились у светофора, когда у нее сломался каблук, а у него — машина, и началось все это лет сто назад, когда бабушки и дедушки зачали детей, ставших их отцами и матерями. Хоть так и не бывает. Лоринков любуется обоими. Красивая была бы пара. Познакомились? Лоринков никогда не узнает. Он наклоняется, чтобы завязать свои проклятые, вечно развязывающиеся шнурки. А когда выпрямился, чтобы глянуть на привлекшую его внимание броскую и эффектную даму — что-то в ее лице кажется ему знакомым, но это обман, кризис среднего возраста, — на перекрестке уже нет ни ее, ни машины. Может, она подсказала, в чем дело, а он в благодарность предложил ей кофе, и они уехали вместе. Или мотор завелся, — гадает Лоринков, — и каблук не сломался, а просто подвернулся, и она все-таки перешла дорогу, затерявшись в рекламных щитах у городского кинотеатра. Кто знает. Лоринков вздыхает, поправляет очки. Снова прислоняется к столбу спиной. Забыл все. Остался наедине с Кишиневом, занялся любимым делом. Уставился в небо.
май 2007 — август 2009