Последний Рюрикович
Шрифт:
– А батяня мой где? – спросил ничего не понявший, но опасающийся переспрашивать Никитка.
– Когда я тебя выпущу из мешка, то и отведу к отцу. Он лежит там рядом, в соседней горнице. Все понял? – Мальчик согласно кивнул.
– Значит, ни шороха, ни звука, – еще раз строго предупредил иезуит, – пока я не развяжу мешок. Иначе отца тебе не видать. – И, остановив коня, он спрыгнул на землю.
Дорога была пуста, ничто не мешало осуществлению замысла. Симон вытащил хороший добротный мешок из дорожной сумы. Иезуит приготовил его на всякий случай. Вдруг Ивашка все-таки неизвестно с чего испугается и побоится поездки во дворец. Вот он и пригодился. Вся процедура заняла не больше двух минут. Аккуратно поместив мешок с Никиткой на коня, иезуит, понуждая аргамака идти более спокойным шагом, продолжил путь ко дворцу, еле видному в последних лучах заходящего солнца.
Однако, не доезжая до него, Симон почему-то резко повернул на другую дорогу, ведущую к церкви Преображения Спасова. Там его уже ждали две темные фигуры.
– Заждались ужо, – прохрипел Михайла Нагой. От него, как всегда, разило винным перегаром в смеси с острым запахом чеснока.
– Почто долго-то так? – поддержал недовольство брата Григорий.
– Дабы затемно все учинить, – пояснил иезуит, передавая поводья и взваливая мешок на плечи. – Царевич-то здесь?
– Тута, – отозвался Григорий. – Прямо во гробе лежит.
– С ним как?
– Дышит уж больно тихо. Вовсе не слыхать. Да и бледен весь, будто и вправду преставился.
– Ничего страшного, – успокоил его иезуит. – Одежду царскую взяли?
– Тута она, в узле. Чтоб не отыскал кто ненароком, мы ему в изголовье поклали.
– Это кто ж отыскать может? – Иезуит остановился в церковных дверях. – Нешто еще кто есть в церкви-то?
– Мы токмо, да еще сторож Максим Кузнецов, как ты и наказывал. А про отыскать – это я так токмо, из опаски лишней, – смущенно пояснил Григорий.
– Опаска лишней не бывает, – кивнул иезуит и поощрил дядю царевича улыбкой. – Очень правильно сделал. Теперь поспешить нам надо, дабы все сделать успеть и еще отвезти царевича в безопасное место.
Со своими палаческими трудами он и Максим справились на редкость быстро. Глядя на ловкость и сноровку Кузнецова, можно было бы решить, что он всю жизнь только тем и занимался, что резал детей.
Не моргнув глазом, он разрезал засапожным ножом, который никогда не вынимал из-за голенища, мешок и, прижав широкое лезвие к горлу несчастного Никитки, резко полоснул по нему, взрезая шею мальчика аж до самых хрящей. Кровь рекой хлестнула на иезуита, несколько опешившего от такой дьявольской жестокости Кузнецова.
Нагие караулили поодаль, прикрыв церковную дверь, чтоб не слышать детских криков.
Дальнейшие события в самой церкви развивались меж тем с удивительной быстротой.
Никитку быстро раздели и кое-как обмыли, заботясь в основном о чистоте лица. Затем Максим, в прошлом разбойничавший в лесах близ Углича, а затем чудом спасшийся от стрельцов и пристроившийся сторожем к церкви, принес по указанию Симона царскую одежду, и они принялись наскоро обряжать несчастного мальчика.
– Ты положишь дите, а я выну Дмитрия, – распорядился иезуит, достал из гроба, стоявшего посреди церкви, царевича и временно уложил на пол. Затем он помог Максиму оправить сбившуюся на Никитке одежку, прикрыл мальчика по грудь саваном и еще раз критически оглядел его горло.
– Многовато ты, – сокрушенно покачал головой иезуит. – Сильно слишком.
Его циничные рассуждения прервал бледный Кузнецов. Указывая на царевича, он шепнул:
– Шевелится. Иезуит улыбнулся:
– Он и должен шевелиться – чай, не помер.
Максим стер со лба испарину.
– Хоша и заплатил ты щедро, боярин, – обратился он уже поспокойнее к Симону, – но и работа того стоит. Страху-то, страху сколь.
– Так ты ж в бога не веруешь. Почто ж бояться?
– Это верно, нет во мне веры, – согласно кивнул лохматой головой Кузнецов. – С тех пор, значица, как в храме божьем, прямо близ алтаря, опричники людей рубить учали и моих всех тоже порешили – с тех самых и не верую. Был бы бог, он бы вступился. С того и в тати пошел – за обиду мстить. А все ж страшно. Чай, безвинное дитя.
– Да отец-то у него кто? – перебил его иезуит раздраженно.
Максим скрипнул зубами.
– Ежели бы не родитель евоный – опричник, как ты мне сказывал, ни в жисть бы не решился. И сказано в писании, – Кузнецов торжественно поднял руку: – Грехи отцов падут на детей их. А все ж страшно. – Помолчав, неожиданно добавил он: – Впервой поди.
– А резал мастерски, хоть и впервой, – усмехнулся иезуит. – Только и впрямь сильно.
– Так я думал, что у детишек все то же самое, что и у нас, мужиков, а того в ум не взял, что сами хрящи у них помякше будут, вот я малось и не подрассчитал, – простодушно откликнулся Максим.
– Одежу в таз, и все закопать прямо в подвале, – распорядился иезуит. – Затем сразу на коня и уходи.
– Как уговаривались, – кивнул сторож. – Более не увидимся.
Укутав плотно царевича, Симон распахнул церковные двери и знаком подозвал Михаила и Григория.
– Похож? – кивнул он вопросительно в сторону гроба, где лежал Никитка. Нагие с опаской подошли к убитому, внимательно вглядываясь в лицо мальчика. Наступила тишина.
– Брови светлей намного, – наконец хрипло выдавил Михаил. – Не царевича брови – враз видать. Да и на главе волос посветлей будет.
– Нос опять же не похож, – поддержал брата Григорий. – И губы, губы не те. Тоньше, да и рот ширше.
– Но ведь в целом сходство имеется, – настаивал Симон. – В целом похожи.
– Ну, ежели в обчем брать все враз, то… – замялся Григорий. Наконец иезуит убедил их, больше силой внушения, нежели опираясь на факты, что мальчик похож на царевича.
– К тому ж сравнить его будет не с кем, – привел свой последний козырь Симон. – А окромя вас, его и зрели-то все мельком. Где уж там вглядываться. Да и в разум никому не придет решить, что в гробу лежит не царевич, а совсем другой отрок.
– Это верно, – нехотя согласился Михаил.
– Ох, напрасно мы все затеяли, – сокрушенно вздохнул Григорий. – И народ не встал. Поначалу-то побили всех, рассвирепев, а опосля спужались, да опять по домам своим разбежалися.
– Можа, и зазря, – согласился Симон. – Токмо ведаю я, что ежели б сейчас гроб сей был пуст, то через несколько ден в нем лежал бы доподлинный царевич.
– Это как же? – встрепенулся Григорий.
– А так. Умирая, один из людишек Битяговского на предсмертной исповеди, каясь мне в грехах, поведал, что было у них такое тайное повеленье от боярина Годунова, да только не решались они, мешкали все, и уж сам дьяк корить их начал, дабы они попусту время не теряли.