Последний самурай
Шрифт:
Перед экзаменом, сказал я.
Да, сказал он.
Так что он сказал вам напоследок? спросил я.
Не твое дело.
Что говорила моя мать? спросил я.
Не помню. Какие-то глупости.
Что? воскликнул я, от души надеясь, что уж кто-кто, а Сибилла просто не способна говорить на прощание глупости.
Ну, не помню я. Какие-то сочувственные слова.
Я хотел спросить, выглядела ли при этом эта женщина так, словно все это ей до смерти наскучило, но не стал. Подумал, что он скорее всего просто не заметил, как она выглядела.
Он
Я сказал: Мне пора.
Он сказал: Ты должен, просто обязан мне сказать.
Я отворил дверь и спустился в холл. Слышал, как он бросился следом за мной. Я побежал, споткнулся на коврике, который заскользил по паркету, потерял равновесие. И чтобы не упасть, ухватился за замок фирмы «Чабб». Услышал сзади шаги, он меня нагонял. Тогда я ухватился за второй замок той же фирмы щелчок, и он сработал, — потом за третий той же фирмы «Чабб», уже обеими руками. Замок щелкнул, дверь распахнулась, и тут он так и впился мне в плечо.
Я извернулся и высвободился. Тремя прыжками пересек лужайку, распахнул ворота и только тут обернулся. Он стоял в дверях и смотрел мне вслед. Смотрел через купальню для птичек и розовые кусты, а потом повернулся и вошел в дом.
Дверь захлопнулась. Всего лишь еще один скучный дом на скучной улице, сплошь состоящей из домов с плотно закрытыми белыми дверями.
И я побрел по этой улице. В конечном счете он никого не убивал, чтобы узнать все эти глаголы без наклонений и несклоняемые существительные. Но ради них произвел на свет еще одного раба.
Я побрел к Ноттин-Хилл-Гейт, сел в поезд и поехал по кольцевой линии.
Я решил не поступать в Оксфорд на отделение классических языков в возрасте одиннадцати лет.
Сибилла спросила, куда девался мой скейтборд. Мне тут же вспомнился длинный ряд белых закрытых дверей, выставленный на продажу дом, высокая трава. Я знал, что не смогу туда вернуться. И сказал, что скейтборд у меня украли. И еще сказал, что вполне это переживу. И продолжал думать о мальчике, который не был мне братом.
И еще я подумал о пленниках судьбы, которые уже не могли надеяться на удачу.
Я подумал: Да зачем мне вообще НУЖЕН отец? Без него по крайней мере я вполне свободен в передвижениях. Иногда я пропускал муниципальный автобус с надписью: «СЛЕДУЕТ В САУТУАРК: ТУДА, ГДЕ НЕ ПРИВЕТСТВУЮТСЯ ПРОГУЛЫ» и шел пешком через Тауэрский мост и попадал в Сити, где к прогулам относились более лояльно. Да ни один на свете отец не будет с этим мириться! Следует расстаться со всеми этими дурацкими иллюзиями.
Я перестал спать на полу. Я перестал есть кузнечиков, жареных на решетке древесных жуков в соусе. Сибилла постоянно спрашивала, что со мной случилось. Я отвечал, что ничего не случилось. А случилось следующее: я понял, что ничего никогда не изменится.
И решил сделать то, чего никогда бы не удалось сделать Хью Кэри в возрасте одиннадцати лет. Подумал, что безопасней всего как следует проработать очерки Шаума об основных принципах анализа Фурье, поскольку, если верить Сиб, этому не учат в школах. Х. К., по всей видимости, никогда этим не занимался. Я подумал, что куда как безопаснее изучать теорию чисел Лагранжа. И еще неплохо бы заняться космогонической теорией Лапласа.
Сибилла печатала «Мое хобби — тропические рыбки». Ни одному человеку на свете не удастся заманить меня в монгольские степи. Никто в обозримом будущем не возьмет меня с собой в экспедицию на Северный полюс.
Как-то раз мы с Сибиллой зашли в универсам «Теско».
По всему залу был разлит безжалостный, режущий глаза белый свет. Он слепил, точно полуденное солнце коварной пустыни, в которой затерялись солдаты Французского легиона. Сверкающий пол тоже отливал этим светом и блеском пустыни, и смотреть на него было почти невыносимо — глаза начинали слезиться.
Мы медленно шли вдоль рядов с крупами и бакалеей.
По одну сторону громоздились огромные коробки с кукурузными хлопьями и отрубями. Мы уже добрались до мюсли, как вдруг из-за угла завернула в узкий проход нам навстречу тележка. Ее толкала перед собой толстая женщина в сопровождении трех толстых ребятишек. Один малыш рыдал в пухлый кулачок, двое других яростно спорили о достоинствах хрустиков и завтраков для умниц, а женщина улыбалась.
Она не спеша двигалась по проходу, и Сибилла вдруг резко остановилась и застыла возле полки, где стояли коробки с кукурузными хлопьями. Глаза ее сверкали, точно черные угли, лицо побелело и приобрело какой-то глинистый оттенок. По ее молчанию, по остановившемуся взгляду черных глаз я понял, что эта добродушного вида толстая женщина ей знакома. И принадлежит к разряду тех людей, с кем Сибилле вовсе не хотелось бы встречаться.
Тележка, женщина и дети продвигались вперед. И тут вдруг толстуха отвела глаза от коробок с хлопьями и в них блеснула радостная искорка удивления.
Сиб! воскликнула она. Это ты?
Я оказался прав: эта женщина была знакомой Сибиллы. Стало также понятно, почему эта встреча была так неприятна Сиб. Ни один из тех, кто хорошо ее знал, не начал бы разговор со столь бессмысленного и бесцеремонного восклицания.
Сиб молча смотрела на нее.
Да я это, я! сказала женщина. Видать, сильно изменилась, с комической гримасой добавила она. Дети, тут уж ничего не поделаешь!
Малыш оторвал мокрый кулачок от лица. Маленькие свинячьи глазки уставились на коробку, где яркие разноцветные персонажи мультиков с аппетитом поедали находившийся в ней продукт.
Хочу медового монстра! взвыло дитя.
Ты уже в прошлый раз его выбирал, возразил ребенок постарше.
И тут снова разразился спор на тему достоинств и недостатков хлопьев, которые предстояло выбрать на завтрак на этой неделе.
Теперь уже двое детишек постарше рыдали в пухлые кулачки, а малыш верещал, как поросенок.