Последний Совершенный Лангедока
Шрифт:
Тяжёлые двери храма торжественно открылись, и я вздрогнул, казалось, на площадь дохнуло холодом. Монахи с натугой вытащили и установили на паперти аналой. [5] За ними из церковного сумрака появились священники в богатых, расшитых золотом одеяниях, в тиарах и с посохами. Они что-то положили на аналой и выстроились за ним.
– Дары Христовы и священные реликвии, – тихонько пояснял Георгий Васильевич. – Сзади стоят епископы, числом девятнадцать. Трое спереди – архиепископы, а впереди всех, вон тот, жирный, с выпученными глазами – Милон, легат папы Иннокентия.
5
Аналой – наклонная подставка для возложения богослужебных книг и икон.
Священники в своих тяжёлых, негнущихся облачениях застыли, подобно
– Чего они ждут-то? – шепнул я.
– Терпение, мой друг, терпение, уже недолго ждать. Я хотел, чтобы вы непременно увидели всё сами. Поверьте, зрелище редкое и стоит ожидания.
На площади появились монахи с толстыми витыми свечами в руках. Они выстроились, образуя живой коридор. Два монаха распахнули двери дома, стоявшего напротив храма. Из тёмного проёма медленно шагнул человек. В толпе кто-то сдавленно ахнул. На площадь вышел мужчина лет пятидесяти, высокий, широкоплечий, с седеющими распущенными волосами и аккуратно подстриженными усами и бородой. Он был в простой рубахе до пят, босой. В правой руке мужчина держал свечу, а левой, сложенной ковшиком, прикрывал её огонёк. Казалось, он смотрит только на свечу, не обращая внимания ни на монахов, ни на рыцарей, ни на горожан.
– Вы присутствуете при церковном покаянии Раймунда VI, графа Тулузского, родственника королей Арагонского, Английского и Французского, – негромко пояснил Георгий Васильевич. – За убийство легата Пьера де Кастельно, а также за укрывательство еретиков папа отлучил его от церкви, и вот теперь граф решился на церковное покаяние. Иннокентий III не тот человек, чтобы не извлечь выгоды из унижения своего врага. Обряд примирения с Господом папа превратил в шоу, хотя такого слова в XIII веке, конечно, не знали. Смотрите, всё только начинается.
Твёрдо ступая босыми ногами, граф Раймунд пересёк площадь, подошёл к Милону и опустился перед ним на колени, склонив голову так, что волосы закрыли лицо.
– Ваше высокопреосвященство, я молю о пощаде! – громко и раздельно произнёс он.
Легат протянул руку. Из-за спины у него выступил монах и подал верёвку, которую Милон накинул на шею кающемуся. Низкорослый легат дёрнул за верёвку, Раймунд послушно встал и пошёл в церковь. Милон шёл следом, хлеща графа розгами по плечам.
– За ними! – скомандовал Георгий Васильевич.
В главном нефе храма было прохладно, царил полумрак. Низкий свод, опирающийся на громадные столбы, нависал над головой, давил тупой каменной мощью. Ольга тихонько взяла меня за руку. Процессия торжественно прошла к алтарю, свернула в боковой неф и по узкой лестнице спустилась в крипту. [6] Если в храме было прохладно, то здесь царил самый настоящий холод, промозглый и сырой. Крипту освещали только шатающиеся огоньки свечей в руках монахов. Милон подвёл графа к глубокой арочной нише в стене. Немного выше уровня пола лежала каменная могильная плита. Раймунд упал на колени, потом распростёрся на плите и начал громко молиться. Опустились на колени и монахи, стоять остался только Милон.
6
Крипта – подземная часть церкви, использовалась для захоронения.
– Это могила Пьера де Кастельно? – спросила Ольга.
– Да, – ответил дьявол. – Теперь все видят, что справедливый суд свершился, а память убиенного легата отомщена. Пойдёмте на улицу. Финал представления состоится там.
Через некоторое время из церкви показался граф Раймунд в сопровождении Милона, уже без верёвки на шее. Раймунд встал на колени перед аналоем, Милон простёр над ним руку с крестом и громко сказал:
– Именем господина папы Иннокентия III я отпускаю твои прегрешения и возвращаю в лоно Святой Церкви.
Раймунд поцеловал крест. Павел видел, что лицо его залито слезами, но вот были то слёзы раскаяния или унижения?
Монах подал графу грамоту, тот развернул её, вышел вперёд и стал громко читать:
«Во имя Господа Бога. Да будет ведомо всем, что в лето от воплощения Господня 1209, месяца июня, в двенадцатый год первосвященства господина папы Иннокентия III; четырнадцатый день июльских календ, я, Раймунд, герцог Нарбо, граф Тулузы, маркиз Прованса, перед находящимися здесь святыми мощами, дарами Христовыми и древом честного креста, положа руку на святое Евангелие Господне, клянусь отныне повиноваться всем приказанием папы и вашим, учитель Милон, нотарий [7] господина папы и легат Святого Апостольского Престола, а равно и всякого другого легата или нунция Апостольского Престола относительно статей всех вообще и каждой порознь, за которые я отлучён папой ли,
В том, что когда другие клялись соблюдать мир, я, как говорили, отказался от клятвы.
В том, что я, как считали, не хранил обещаний, которые дал относительно изгнания еретиков, и их последователей.
В том, что, как полагали, я всегда потворствовал еретикам.
В том, что всегда считался подозрительным в вере.
В том, что содержал шайки разбойников.
В том, что, как считали, нарушал дни поста, праздников и четыредесятницы, [8] которые должны ознаменовываться спокойствием.
В том, что не хотел оказывать справедливости моим врагам, когда они предлагали мир.
В том, что поручал иудеям общественные должности.
В том, что заподозрен в убийстве Пьера де Кастельно блаженной памяти, преимущественно потому, что впоследствии я укрыл убийцу.
Я, Раймунд, Божией милостью герцог Нарбо, граф Тулузы, маркиз Прованса, передаю вместе с собой и семь замков: Оппед, Монферран, Бом, Морна, Рокмор, Фурк и Фанжо, – милосердию Божию, и полной власти Римской Церкви, папской и вашей, господин Милон, легат апостольского престола, дабы замки эти служили порукой исполнения тех статей, за которые я пребывал отлучённым. Я обязуюсь отныне держать эти замки именем Церкви Римской, обещая немедленно возвратить их тому, кому вы укажете и кому присудите, а также не препятствовать ничему, что вы прикажете их правителям и жителям и вообще в точности охранять их в то время, как они будут во власти Римской Церкви, несмотря на верность, которую они мне должны и не щадя на то никаких средств.
Я присягаю за все эти пункты, а также за все другие, которые могут мне предложить; я присягаю за все те вышеупомянутые замки, которые дал в залог.
Если же я нарушу эти статьи и другие, которые мне могут предлагать, то соглашаюсь, что эти семь замков будут конфискованы в пользу Римской Церкви. Я хочу и беспрекословно соглашаюсь в таком случае считаться отлучённым. Тогда пусть предадут интердикту все мои домены; пусть те, кто присягал вместе со мною, консулы или иные, даже их преемники, будут освобождены от верности, обязанностей и службы, которой они обязаны мне, и пусть тогда они принесут и станут хранить присягу в верности Римской Церкви, за те феоды и права, которые имею я в городах и замках.
7
Нотарий – секретарь.
8
Четыредесятница – Великий пост перед празднованием Пасхи.
Закончив чтение, Раймунд отпустил нижний край свитка, и тот с громким, скрипучим звуком свернулся в трубку. Униженный сеньор Тулузы отошёл в сторону, и чьи-то заботливые руки набросили на его плечи длинный плащ.
Вперёд выступил Милон. В отличие от Раймунда, легат говорил по-латыни, и в его устах слова примирения лязгали оружейной сталью и тюремными оковами. Георгий Васильевич быстро переводил.
Потом Милон дал знак, и к аналою потянулись рыцари. Им предстояло подтвердить обязательства своего сюзерена и принести вассальную присягу Риму.
– Ну, это надолго, – сказал дьявол. – Пожалуй, нам здесь больше делать нечего.
…и вновь XXI век, Подмосковье.
– Давайте немого посидим в саду, – предложила Ольга. – После того, что мы видели, хочется подышать чистым воздухом.
Дьявол благосклонно кивнул и погрузился в кресло, тут же возникшее в беседке.
– Хотите что-нибудь покушать? – спросила Ольга у мужчин.
– Я, пожалуй, теперь долго есть не захочу, – отказался я и передёрнул плечами.
– Я тоже… – вздохнула девушка. – А вам, Георгий Васильевич, как обычно?
– Не сочтите за труд… – кивнул тот.
Ольга ушла в дом, а дьявол откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
– Хорошо, чёрт меня побери! – блаженно пробормотал он. – Есть всё-таки в русской природе что-то этакое… умиротворяющее. А пахнет как? Ничего ведь особенного – трава, немудрёные садовые цветы… И вообще, хороший у вас сад.
– Да, родители его очень любили, да и я привык к здешней жизни. Только вот беда – город подбирается. Возьмут да и снесут нас, настроят бетонных коробок…