Последний Совершенный Лангедока
Шрифт:
– А как же граф Раймунд? – спросила Ольга. – Сдержал он своё слово?
– Конечно, нет, – пожал плечами Георгий Васильевич, – да он и не собирался. Не знаю, утешит вас это или нет, но Иннокентий III слово, данное легатом Милоном, тоже нарушил. Но об этом мы наверняка прочитаем в манускрипте Павла Целителя. Пожалуй, пришло время вернуться к нему.
Глава 12
Если Массилия мне показалась грязной и неуютной, то что же говорить о Нарбо? Это просто большая рыбацкая деревня, неряшливая куча домишек, гнилые остовы рыбацких лодок, утонувшие в вязком песке, запах гниющей морской тины и того мусора, что рыбаки выбирают из сетей и сваливают
Путь от Массилии до Нарбо я проделал на дне рыбацкой барки, проклиная свою судьбу. Сильная бортовая качка заставляла меня поминутно перегибаться через планширь, и иногда я малодушно мечтал о том, чтобы вывалиться из лодки и тем самым прекратить страдания. Только ужас перед грехом самоубийства останавливал меня. Рыбаки потешались над моими мучениями, они с грубым смехом предлагали мне хлеб и вино и гоготали, глядя как я из последних сил изблёвываю желчь. Плавание на галере далось мне гораздо легче, уж не знаю, по какой причине. Возможно, потому, что галера всегда шла поперёк волн, а рыбацкая лодка – вдоль берега и, значит, вдоль волн.
К моему стыду, на берег я не смог выйти своими ногами. Рыбаки вынесли меня и бросили на песок, не позарившись на пожитки. Люди де Кастра заплатили им только за перевоз, поэтому они ушли по своим делам, нисколько не заботясь о моей дальнейшей судьбе. Собрав остатки сил, я встал на четвереньки, а потом кое-как поднялся на ноги и побрёл от берега в поисках тени. Мне невыносимо хотелось пить, но нечего было и думать о том, чтобы найти колодец с пресной водой на плоском, как тарелка, морском берегу.
Вскоре я снова упал и провалился в забытьё, из которого меня вывели детские голоса. Стайка грязных и оборванных ребятишек со страхом и любопытством разглядывала незнакомца, боясь подойти поближе. Я показал, что хочу пить и бросил на песок мелкую монету. Дети бросились на неё с таким остервенением, что я испугался. Вскоре вокруг медяка кипела нешуточная драка. Дети молотили друг друга руками и ногами, царапались и кусались. Наконец, самый сильный или самый ловкий сумел завладеть монетой и убежал. Я подумал, что больше никогда его не увижу, но вскоре мальчик вернулся, сгибаясь под тяжестью кувшина. Оказалось, что за медную монету здесь дают не воду, а вино.
Зная, что если для удовлетворения сильной жажды выпить сразу много – неважно, воды или вина – можно умереть, я воткнул палочку в песок, сделав таким образом импровизированные солнечные часы, достал из мешка плошку и стал потихоньку приводить себя в порядок. Мне стоило огромных трудов не выпить из горлышка сразу полкувшина, давясь и кашляя от жадности. Напротив, я заставил себя цедить кислое и прохладное вино через соломинку, зная, что так лучше утоляется жажда. Пожалуй, впервые я спас свою собственную жизнь благодаря знаниям целителя.
Постепенно муть перед глазами рассеялась, болезненные спазмы прекратились, исчезло отвратительное чувство, будто я наглотался медуз, и мне даже захотелось есть – верный признак того, что морская болезнь отступила. Я знал, что ещё через полколокола я буду с удивлением вспоминать о том, как собирался броситься за борт. Симптомы этой удивительной болезни таковы, что когда она отступает, человек ощущает себя совершенно здоровым и не может припомнить, что его ещё недавно так мучило.
Я отряхнул с одежды песок, вскинул мешок на плечо и пошёл в Нарбо. Как обычно бывает после выздоровления, все чувства обостряются: глаза подмечают мельчайшие и совершенно ненужные детали, слух воспринимает блеяние козы, привязанной возле дома, а обоняние ловит запах горящего в очаге плавника и свежеиспечённого хлеба.
Я шёл между домами, а правильнее сказать, лачугами, разбросанными по окраине Нарбо без всякого плана. Улиц не было. Мне приходилось пробираться между ветхими заборами, а там, где между двумя огородами не было прохода, я возвращался и шёл в обход, потому что каждый дом охраняла одна, а то и несколько здоровенных полудиких собак. Скоро меня сопровождала злобно рычащая свора, и время от времени приходилось швырять в собак камень или ком земли. Чтобы отбиваться от собак, я подобрал палку, но она, к несчастью, оказалась трухлявой и переломилась пополам. Других поблизости не оказалось, вероятно, в этой безлесной местности дерево было большой ценностью. Я уже подумывал о том, чтобы выдернуть кол из забора, рискуя столкнуться с яростью хозяев, но тут мимо меня пробежала течная сука, и вся свора с воем и визгом кинулась за ней, забыв о чужаке.
Я долго искал богатый квартал Нарбо, но мне попадались только бедные дома рыбаков, и я подумал, что заблудился. Впоследствии оказалось, что я прошёл всё поселение насквозь, а богатых домов здесь просто не было.
Спросить дорогу до постоялого двора было не у кого – мне встречались либо маленькие дети, либо дряхлые старики. Ни те, ни другие меня не понимали. Наконец я обнаружил что-то вроде харчевни. Под соломенной крышей стояли грубо сколоченные столы, лавками служили старые плетёные корзины.
Хозяин никак не мог понять, что от него хочет чудной иноземец. В Нарбо говорят на простонародном диалекте французского – слова как бы жуют и перекатывают за щеками, в результате вместо чёткой и по-своему красивой речи, какую я слышал от Гийаберта де Кастра, изо ртов валится словесная каша. В конце концов, мне удалось понять, что в Нарбо нет ни одного постоялого двора.
– А зачем они, господин? Здесь у каждого есть свой дом, а чужие у нас не бывают. Если желаете, вы можете переночевать в моём доме. Нет, господин, ночью в комнате слишком жарко, мы спим на крыше. Видите лестницу? Да, господин, ещё моя жена и дети, но места хватит всем. Где купить лошадь? Здесь отродясь не было никаких лошадей. Зачем в Нарбо лошади? На них ездят господа, во всём городе не собрать денег, чтобы купить лошадь. Нет, и мулов тоже нет. Даже священник ездит на осле. Только он уже старый. Конечно, священник, а не осёл, грех вам так говорить, господин. Да, осёл у меня есть, господин. Конечно, он нужен мне самому, но если вы хорошо заплатите… Да, господин, он крепкий, как рыцарский конь, и быстрый, как ласточка. Дорога в Тулузу? Нет, господин, не знаю. Да и откуда же мне её знать? Я никогда не отъезжал от нашего Нарбо дальше, чем на день пути. И римскую дорогу я не видел, нет. Конечно, может быть, она и есть, но, простите меня, господин… Я простой человек. Зачем мне какие-то дороги? Может быть, господин желает горячей бараньей похлёбки? У меня хорошая похлёбка – с чесноком и кореньями, а ещё остался утренний хлеб. У господина усталый вид, ему надо покушать. Что господин желает, пива или вина?
Трактирщик не соврал – похлёбка оказалась горячей, наваристой и ароматной, но травы, которыми она была заправлена, пахли незнакомо – я их не знал. Горячее варево окончательно привело меня в себя, остатки дурноты ушли, но внезапно навалилась такая усталость, что я с трудом взобрался на крышу, лёг на сено, принесённое хозяйскими детьми, положил под голову мешок и откинулся на спину, бездумно глядя в быстро темнеющее небо.
Мыслей не было. Разноцветные искорки звёзд ласково мерцали на небесной сфере, иногда над головой проносилась ночная птица. Дневной зной спадал, остывающая крыша потрескивала. Под ночным ветерком шелестела листва. Вскоре наверх поднялась хозяйка; не обращая на меня внимания, она уложила детей и легла сама, за ней тяжело притопал хозяин. Он долго сопел и возился, устраиваясь на своём месте, потом сразу заснул тем тяжёлым сном, каким спят простецы, измученные тяжёлой, ежедневной подёнщиной. Дети свернулись под боком у матери, как щенки.