Последний Совершенный Лангедока
Шрифт:
Глава 13
Меня разбудила промозглая стынь. Плащ отсырел, и казалось, что я лежу под мокрым войлоком. Отбросив его, я, не торопясь, встал и огляделся. Из дверного проёма лился странно тусклый свет, и было непонятно, какое сейчас время дня. Костёр давно прогорел, пепел в кострище от сырости свернулся в шарики. Француз спал в углу, завернувшись с головой и визгливо похрапывая. Стараясь не шуметь, я вышел из хлева, ставшего нашим прибежищем, и в изумлении застыл на пороге. Мир исчез. Под утро лёг такой туман, что я с трудом различал пальцы на вытянутой руке. Туман глушил все звуки, казалось, уши залиты воском, и это было плохо, потому что мы не услышали бы приближающуюся погоню. С другой стороны,
На пороге появился трубадур. Он был в грязноватых льняных шоссах, в нижней рубахе, босой, с травинками во всклокоченных волосах. Почёсывая под мышками, Юк разглядывал туман.
– Вельзевулова отрыжка! – наконец пробурчал он. – Вот туманище! Не иначе, ведьма помелом намешала.
– Что будем делать? – спросил я.
– А что тут сделаешь? Ехать нельзя, не видно же ни черта. Того и гляди свалимся в овраг и шеи себе свернём, ну или будем по кругу ходить. Придётся ждать. Солнце, по-моему, недавно взошло, скоро пригреет, как следует, и туман рассеется. Так что я – спать.
– А есть ты не хочешь?
– А что, разве осталось что пожрать? – встрепенулся француз.
– Приготовим – будет.
– А-а-а… – разочарованно протянул тот. – Ну, ты, если хочешь, готовь, а мне в такую рань и кусок в горло не полезет.
И он ушёл обратно в сарай.
Не отходя от овчарни, я набрал щепок и разложил костерок. Подогретое вино, хлеб и мясо сделали своё дело – сытый смотрит на мир другими глазами, чем голодный. Позавтракав, я устроился снаружи у стены и, кажется, задремал. Разбудило меня ощущение, что в мире что-то изменилось. Где-то там, наверху, из невидимых с земли облаков выбралось солнце, и его ласковые лучи-ладошки погладили меня по лицу. От этого я и проснулся. Туман быстро таял, и вскоре от него не осталось ни следа. Под утренним солнцем переливались капельки росы на травяном ковре, но вскоре исчезли и они. Пора было будить моего спутника. Со вздохом я поднялся, отряхнул одежду и вошёл в овчарню.
– Ты ничего не слышишь? – спросил я у трубадура, придерживая его лошадь за повод.
Француз так и не соизволил позаботиться о своём завтраке, остался голодным и от этого истекал ядом, как скорпион. Он хотел было ответить мне какой-нибудь гадостью, но тут колокольный звон, крики и странные удары из-за лежащего перед нами невысокого холма донеслись особенно отчётливо.
– Ну, что ещё там такое? – пробурчал он, спрыгивая с лошади. Я тоже спешился.
– Стой здесь, а я схожу, посмотрю, – сказал Юк, протягивая мне поводья. Он быстрым шагом направился к холму. Приблизившись к вершине, трубадур пошёл, пригибаясь, а потом пополз. Раздвинув кусты, он долго смотрел вниз, потом на животе съехал вниз.
– Ну, место я, кажется, узнал, – сказал он, отряхивая дублет. [22] – За холмом лежит аббатство святой Фе. [23] Но происходит внизу что-то странное, и я даже не знаю, стоит ли нам соваться в это дерьмо.
– А что там такое?
Трубадур помолчал, в задумчивости накручивая прядь волос на палец, потом нехотя ответил:
– Да понимаешь ли, друг мой Павел Иатрос, похоже, что монастырь пытаются взять штурмом.
– Монастырь?! Кто, зачем?
22
Дублет – короткая мужская куртка на вате.
23
Фе Аженская – мученица, святая католической церкви.
– Кто
– А зачем благородному сеньору осаждать мирный монастырь?
– Ну, вообще-то, в Лангедоке католических попов не жалуют. Это если говорить вежливо. Очень уж они досаждают всем – от графа Раймунда до последнего виллана. Жадные, двуличные мерзавцы! А у графа де Фуа с ними прямо-таки война.
Попы – не церкви чада:Враги один с другим,Они – исчадье ада.Попами осквернёнВсевышнего закон,–Так не был испоконГосподь наш оскорблён.Поп за столом сопит,–Уже настолько сыт! –А сам на стол косит,В жратве неудержим,Тревогой одержим,Что жирная усладаСжуётся ртом чужим.Да для какого ляда,Не зван, не приглашён,За стол к нам лезет он! [24]24
Перевод В. Дынник
– Ну, и так далее, там ещё много. Эта сирвента не моя, но я её часто исполняю, она нравится и господам, и простолюдинам. В Лангедоке в большом почёте проповедники из Альби. Католические попы называют их еретиками или манихеями – понятия не имею, кто это такие – а сами себя они именуют чистыми или добряками. Ладно, давай решать, что будем делать, не век же нам торчать за этим бугром. Или выходим, или уносим ноги.
– А ты уверен, что видел того самого графа де Фуа?
– В том-то и дело, что нет – слишком далеко, да ещё против солнца. Но похож. Рискнём? Дьявол всегда на стороне трубадуров! – криво усмехнулся француз. – Значит, так. Я еду первым, ты за мной, потому что меня граф должен помнить. Надеюсь, сразу стрелами не утыкают. Руки держи на виду, оборони тебя Господь дёргаться или хвататься за нож. В личной страже графа лучники – один лучше другого. Ну?
– Поехали… – вздохнул я и осенил себя крестным знамением, шепча молитву.
Мы обогнули холм. Графские воины нас сразу заприметили и бросили бревно, которым долбили в монастырские ворота. Один, с бритой головой, чернобородый, с мечом у пояса, рявкнул команду. Четверо тут же выстроились перед графом, прикрыв его щитами. Юк бросил поводья на шею лошади и поднял руки, показывая, что у него нет оружия, я повторил его движение. В настороженном молчании мы подъехали к графу, причём я не стал прятаться за спиной трубадура, а догнал его.
– Слава Иисусу, это он! – тихонько сказал мне трубадур.
На вороном жеребце сидел пожилой мужчина с седеющими волосами и длинными вислыми усами. Когда-то он, вероятно, был красив и силён, но годы, пристрастие к вину и обжорство сделали своё дело, и благородный граф де Фуа превратился в неопрятного краснорожего толстяка.
– Какого дьявола вы здесь лазаете? – гаркнул граф. – Кто такие? Вот прикажу вздёрнуть на воротах, чтобы не совались куда не надо!
– Мой господин! Извольте взглянуть, это же я, Юк де Сент Сирк, трубадур! – подобострастным тоном воскликнул француз.