Последний Совершенный Лангедока

Крюков Михаил

Граф пригляделся.

– Юк? Это ты, мерзавец? Ха! И правда! Тебя ещё не повесили?

Я видел, что угол рта у трубадура зло дёрнулся, но он сдержал себя:

– Вы совершенно правы, господин граф, это я.

– Вижу, не слепой! А кто это трётся рядом с тобой? Ты никак завёл себе нового жонглёра? Ничего, смазливенький… А куда девал старого? Продал маврам?

– Увы, мой жонглёр умер, а меня ограбили и чуть не убили. Мой спутник чудом вырвал меня из лап рутьеров. Его зовут Павел, он грек из Византии, целитель.

– Ха! Целитель!

Клянусь богом, вот, кто мне нужен! А ну, подойди сюда! Переводи ему, Юк!

– Зачем? Он понимает по-нашему.

– Эй, ты, как тебя там… Павел? Ты понимаешь меня? Иди сюда, я устал орать! Да пропустите же его, остолопы, это всего лишь лекаришка. Ну!

Я подъехал поближе и сказал:

– Я слушаю вас, мой господин.

– Ты умеешь исцелять болезни ног?

– Всё в руках Господа…

– Болван! Я спрашиваю не про Господа! Замковый капеллан уже все колени стёр в молитвах за моё здоровье, да только толку чуть. И лекарь мой дурак дураком. Всё собираюсь его повесить, да только заменить некем было. Вылечишь меня – займёшь его место!

– Что случилось с вашей ногой, господин граф? Рана, ушиб?

– Если бы! Раны и ушибы – это дело привычное. Это – тьфу! Я воин, а не баба! А тут лёг спать, а в палец и вступило! Днём ещё ничего, а ночью как огнём жжёт, заснуть не могу! Вот, видишь! – и граф вытянул вперёд ногу в носке грубой вязки.

– Позвольте узнать, какой палец болит?

– Большой! И косточка! Распух, дьявол его побери, ходить не могу!

– Мой господин, я должен осмотреть вашу ногу, тогда я смогу назначить лечение, но, полагаю, ваш недуг мне известен.

– Да? И ты сможешь его исцелить?

– С Божьей помощью смогу.

– Хорошо! Но смотри, целитель, не обмани! Если вылечишь, озолочу! Де Фуа – не какие-нибудь там голодранцы! А если обманешь…

– Ги! – обратился граф к начальнику своего отряда. – Гляди, чтобы вот этот не сбежал, – граф бесцеремонно ткнул пальцем в мою сторону, – головой отвечаешь! Но чтоб не трогать! Ему ещё меня лечить.

Граф повернулся в седле к монастырю:

– Ну, какого дьявола тянете? Сколько вы ещё будете ворота ломать, дристуны слабосильные?!

Воины подняли брошенное бревно, разбежались и ударили им в ворота. Раздался гулкий звук, над воротами взлетел клуб пыли.

Монастырь был обнесён высокой каменной стеной, а над воротами возвышалась арка, увенчанная распятием. Из-за стены виднелись крытые черепицей постройки и квадратная колокольня. Стена была старой, кое-где она поверху обвалилась, её оплетали ползучие растения, на месте выпавших камней рос кустарник. Похоже, здешний аббат не отличался строгостью. Впрочем, ворота были крепкими.

Один из воинов махнул остальным рукой, чтобы прекратили стучать, и солдаты охотно бросили бревно. Воин приложил ухо к створке, прислушался и побежал к графу.

– Мой господин!.. – выкрикнул он, задыхаясь.

– Ну, чего тебе? – брюзгливо спросил граф.

– Монахи… там… это…

– Чего «это»?!

– Ну,

они там это…

– Да говори ты по-человечески, болван, или проваливай! Ну?!

– Дык они… Ну… Вроде как запели! Слышно!

– И что они поют?

– Дык… Они ж не по-нашему!

– Пошёл вон, бестолочь! Ги!

Предводитель отряда подъехал к воротам, спрыгнул с лошади и прислушался.

– Молитва какая-то, мой господин! По-моему, они идут сюда.

Вдруг Ги отскочил и обнажил меч.

– В чём дело?! – рявкнул граф.

– Засов… Они отодвигают засов! А ну, все назад!

Воины отбежали в стороны, образовав перед воротами полукруг.

Тяжёлые створки медленно разошлись, и из монастыря вышла процессия. Впереди, опираясь на посох, шествовал аббат, за ним по трое в ряд шли монахи. В руках они несли распятия и священные предметы. Монахи тянули литанию, но, видимо, от страха хорового пения у них не получалось. Кто-то тянул басом, у других голос срывался на писк, третьи простуженно сипели.

Увидев графа, аббат остановился, ударил посохом о землю и неожиданно резким, противным голосом завопил:

– Так это ты, еретик, богохульник и распутник?! Опять ты! Я знал, Господь подсказал мне! Как посмел ты осквернить обитель Господа нашего? Богомерзкие манихеи подучили тебя, они выпили твою душу, своими чёрными, богохульными молитвами отравили воды, хлеб наш насущный и сам воздух прекрасного Лангедока! А ты – жалкое и нечестивое орудие в их руке! Проклинаю! Ныне и присно и во веки веков отлучаю тебя и слуг твоих! Черви изгрызут нутро твоё, сгниёшь заживо и сдохнешь в канаве! Это говорю я, Бегон Третий, слуга Божий!

Некоторые солдаты стали опасливо переглядываться и потихоньку отступать назад.

Граф зло дёрнул себя за ус.

– Ги, заткни его!

Услышав приказ своего господина, бритоголовый действовал стремительно. Он выдернул из руки ближайшего воина копьё, размахнулся и на выдохе, как сержант на плацу, всадил его в живот аббату.

Бегон взвизгнул, схватился руками за копьё и, согнувшись пополам, рухнул на землю. Под ним сразу же растеклась лужа крови, которая, смешавшись с пылью, образовала кровавую грязь. Монахи горестно застонали и сбились, подобно овцам, в кучу, побросав распятия и святые реликвии.

Ги оказался в своём роде мастером. Нанесённый удар был, безусловно, смертельным, но, вместе с тем, палаческим. Я знал, что от таких ран умирают всегда, но после одного-двух дней адских мук. Помочь раненому не смог бы уже никто.

Аббат дёргался в пыли, суча ногами, и тянул на одной ноте страшный, предсмертный вой.

Граф поморщился:

– Добей!

Ги вытянул из голенища сапога длинный нож, скорее, спицу или шило, и кольнул аббата в сердце. Тот дёрнулся в последний раз и застыл, вытянув грязные ноги в деревянных сандалиях. Воин равнодушно наступил ногой на грудь убитого, вырвал копьё, обтёр о рясу и кинул владельцу. Тот поймал его на лету.