Последний варяг

Канушкин Роман Анатольевич

Авось не закончил.

— Сын… — Голос князя дрогнул.

Авось попытался сжать руку князя, но сил уже не было. На его губах застыла улыбка, а потом он закрыл глаза и умер.

Ольга взвыла, стиснув зубы.

Князь бережно отпустил его руку.

— Сын мой, — прошептал Олег.

Ольга плакала, хрипя и покачиваясь из стороны в сторону.

— Они… — начал князь Олег.

Ольга вздрогнула. Словно ждала того страшного, что сейчас скажет Олег. Всхлипывая, она вся сжалась, словно от холодной тьмы внутри и вокруг неё.

— Они ещё не ушли далеко, — тихо произнёс князь. — Я верну их.

— Отец, — Ольга, рыдая, застонала.

— Ты же знаешь, есть способ, — быстро сказал Олег.

— Отец… Но тогда ты…

— Мои сроки пришли,

девочка моя.

Теперь Ольга зарыдала в голос.

— И, может быть, мне повезёт увидеть… радугу, — продолжил князь. — Авось дал мне надежду, и я хочу подарить её тебе.

— Отец…

— Встань, княжна. Пока не время плакать. Положи воинов лицом к северу. — Ольга, плача, повиновалась. Светояр погиб, упав лицом на север. Авось и Игорь лежали рядом на зелёной траве. — Я ухожу. Но моё сердце будет с тобой всегда. — Олег вдруг улыбнулся и нежно сказал: — Росинка…

Ольга обессиленно всхлипнула и прижалась к нему:

— Отец! Мой великий князь. Я… не подведу.

— Я знаю, — тихо сказал Олег. Затем он бережно отстранил Ольгу. — Не надо по мне скорбеть, прошу тебя.

Нарастающий конский топот вернулся.

— Он идёт за мной, — повторил Олег.

Топот звучал всё громче, как неумолимый стук судьбы.

— Но теперь ему меня не догнать, — усмехнулся князь Олег. И, поставив ногу на череп коня, с силой нажал на него.

Ядовитый гад, что таился в черепе, дождался своего часа. Змея совершила бросок и нанесла свой смертельный укус. В этот же миг топот стих.

— Я люблю тебя, отец, — прошептала Ольга.

Но великий князь уже её не услышал. Его земной путь заканчивался.

Ольга не поняла, откуда над телом князя появился белый волк. Возможно, он вышел из леса. Только Ольга когда-то уже видела этого волка, видела шерсть, отливающую серебром…

Волк вгляделся в лицо князя. А потом поднял морду и поглядел на девушку. И если глаза зверя могут светиться нежностью, то сейчас было именно так.

Олегова дружина была уже совсем рядом. Волк обернулся на шум. Затем снова посмотрел на Ольгу. И на короткое мгновение поднял голову и издал прощальный вой.

А потом волк прыгнул и словно растворился в воздухе.

3

Башня стояла окутанная сумраком. Тяжёлое чёрное небо в далёких молниях наваливалось на нее, словно пыталось раздавить. Пенные седые волны четырёх океанов бились о башню с разных сторон, взметались брызгами ввысь и опадали перед следующим натиском безжалостной стихии. Вспышки молний на миг выхватывали из мглистой тьмы, что таилась у основания башни, страшные и печальные картины. Только некому было их увидеть. А то единственное око, что сейчас смотрело сюда, не могло узреть здесь, в точке, где кончались земные пути, ничего, кроме слепой и хищной мглы близкого небытия. Основание башни было сложено из замурованных в неё останков кораблей и окаменевших человеческих лиц, — эти люди когда-то были капитанами и воинами, любили, исполненные надежд, смеялись, глядя в лицо смерти, и двигались к своей цели, и давно уже стали прахом. Словно сама башня, что росла здесь с начала мира и была сложена из их бесчисленных и бесконечных усилий и эфемерных надежд, которые сковывал, вобрав в себя, равнодушный камень. Здесь заканчивались надежды. Здесь не было места живым. Лишь для оракула сна это место смогло стать обителью.

Но иногда даже то единственное око, что могло обозревать с невероятной высоты башни разные дали и разные времена, око, что обозревало здесь границы мира, видело нечто, не желающее вписываться в привычный и несокрушимый ход вещей.

Оракул сна был старше башни. Он пробудился, услышав Зов, который и был его подлинным родителем; он пробудился вместе с первыми Богами, для которых сон и явь ещё не различались и которые потом получат разные имена. И его единственное Око, собственно, то, чем он и был на самом деле, могло становиться оком всех, кто появлялся после него. Юный мир не имел чётких границ, и виной тому

были эти первые Боги-дети. Они и были веселы и игривы, как дети. От них оракул получил свою страсть к игре и любопытство, от них познал радость превращений. Они заразили его своей неуёмной любвеобильностью, при помощи которой творили мир и от которой потом, когда Боги состарились и умерли, осталась лишь разрывающая неодолимая похоть. Смерть Богов стала темницей Оракула сна. Но даже здесь, на вершине башни, окутанной мраком, он помнил тот ослепительный мир и мог иногда вырываться из своей темницы. Отсюда он приходил, подчиняясь зову тех, кто ещё жил одновременно в разных мирах, тех, кто ещё помнил о заре эпох. Их почти не осталось, этих пифий древности, в чьём сердце сияло и могло зрить око оракула. Они уже давно стали покидать мир, где умерли Боги; и когда они уходили, их народы уходили вместе с ними в сны. И ещё в одном сердце око закрывалось. Как и эта принцесса Атех, что смогла перехитрить его, но не сможет стать поводырём слепцам. Тогда ещё одно место, где звучал Зов и где мог появляться оракул, исчезнет, закроется. Этих мест на юной Земле было немало, но они давно уже запечатаны новыми Богами. Прах к праху. А место праха — внизу, там, где корабли уже давно никуда не плывут и где глаза на каменных лицах давно уже никуда не смотрят.

Но иногда огоньки человеческих надежд не затухали; более того, они, словно звёздочки, падающие в своём собственном небе, устремлялись сразу к вершине башни. И тогда оку оракула открывались невероятные, удивительные вещи, и оно на миг могло видеть глазами этих падающих на вершину огоньков. И может быть, лишь только ради этих невероятных мгновений и стояла в безбрежном океане башня, окутанная сумраком.

4

Именно сюда, на вершину башни, совершил белый волк свой прыжок. Холод, и мгла, и гнетущая тоска, царившие тут, не пугали его. Он знал, что его путь вовсе не окончен. Впереди ждала тайна, к которой белый волк готовился всю свою жизнь. Но окажется ли она обжигающе-безжалостной и волку суждено лишь осыпаться прахом к основанию башни, или он сможет уйти отсюда, уйти туда, где башня будет больше не властна над ним, зависит от этих самых мгновений.

И вот око, стерегущее пределы мира, смотрит. Становится волком. И видит его глазами.

Волк подошёл к арке. В ней по-прежнему, как и в Олеговом сне, клубилась тьма, и в глубине этой наваливающейся темноты так же вспыхнули светящиеся хищные глаза. Белый волк наклонил голову и негромко зарычал. Светящиеся глаза приблизились. Рык белого волка повторился, он был спокойным и лишь набирал силу. Хищные багряные огоньки глаз остановились, и в густой мгле, словно соткавшись из этой черноты, проступили контуры чудовищной морды. Здесь этот проход охраняла тварь, рождённая мраком.

— Вот ты и пришёл, молодой волк, — раздалось знакомое шипение, в котором лишь угадывался голос человека в сером.

Белый волк зарычал громче.

И вдруг этот чудовищный провал словно выплюнул того, кто в нем таился. Огромный черный волк с белой отметиной на морде, чудовище, превосходящее размером медведя, взревев, опустилось перед белым волком. Три характерных раны тянулись от глаз к пасти чудовища.

Сон Олега оказался вещим. Теперь белый волк знал, кто таился и ждал его в этой темноте.

Оборотень крутанул поднятой вверх громадной мордой, оскалился и показал белому волку страшные клыки:

— Тебе не пройти, молодой волк.

И тогда здесь, на вершине башни, разделяющей миры и времена, прозвучал голос князя Олега:

— Ты ошибаешься. Я больше не молодой волк.

Белый волк поднял свою склоненную к земле голову. Его шерсть засверкала серебром. Вспышка была мгновенной и такой яркой, что чудовище отпрянуло, попятилось. Золотой узелок судьбы, что был на щеке Авося, теперь оказался вдетым в белую шерсть. И словно пятно света от узелка выхватило часть пространства, и в нем стоял белый волк. Мощный и грозный, не уступающий в размере чёрному чудовищу.