Последний ворон

Томас Крэйг

Русские. Военные в форме и гражданские. Кабина экипажа того, что когда-то было военно-транспортным "Ильюшиным", перевалившись через край песчаного наноса, уткнулась в озеро. Там, конечно, все погибли. Боеголовка ДПЛА, должно быть, ударила позади кабины экипажа. Все члены экипажа сгорели, их было не опознать. На борту почти двадцать человек... и масса оружия к удовольствию Нура и его приятелей. А еще рации, радиоприемники, боеприпасы, деньги и документы. Они бегали, собирая их, словно мухи по туше животного.

Щелк, щелк, щелк... обмундирование полковника, хорошо различимое на фоне белого песка, там, где, пропахав темную борозду, остался лежать фюзеляж. Хайд по-прежнему ощущал себя

отстранение от обстановки, в которой оказался: он по-существу не испытывал никаких чувств к тому, что фотографировал. Только слышал шум ветра и свое хриплое дыхание. Поднял аппарат, сменил объектив и сфотографировал окружающий фон: чахлые кривые деревья на берегу озера, полосы и дуги песчаных перекатов, покрытую рябью свинцовую поверхность озера. Опустив аппарат, посмотрел на быстро заходящее солнце и постепенно темнеющее небо. Там пока пусто. Но вертолет мог появиться в любой момент. Они постарались побыстрее убрать летающий кран с его грузом, но боевая машина обязательно прибудет – нужно проверить результат.

Он покачал головой. Времени в обрез. Афганцы заботливо, будто беспокоясь о приличиях, вытаскивали из-под обломков трупы. Потом принялись стаскивать с них сапоги, куртки, брюки. Один из афганцев, ухмыляясь во весь рот, тащил груду пакетов с бортовым питанием. Хайд отвернулся, глядя на небо, ледяную воду и спускающиеся по склонам тени. Безмерная оторванность от мира наводила тоску. В окружении этих гор он чувствовал себя ничтожным карликом. Даже обломки самолета казались ненужной мелочью. Он крутил в руках аппарат, думая, какие улики забыли снять. Ко всему этому приложил руку офицер ЦРУ, возможно, стоял за всем этим. Почему? Кем, черт возьми, были эти люди? Трупы и обломки, казалось, красноречиво говорили о значительности случившегося: и крыло, плававшее в воде, как огромная доска для серфинга, и другое, словно огромный клинок торчавшее из песчаного наноса. Все свидетельствовало о значительности... по крайней мере, эти погибшие люди. Лицом вниз в воде плавал труп женщины – ноги в туфельках на высоких каблуках на песке. Маленькая, словно куколка, фигурка. Наклонившись у ног, Хайд увидел на ней очень дорогой порванный костюм. На левой ноге длинная рана, у основания черепа глубокая рана от предмета, который позднее выпал. Сколотые наверху черные седеющие полосы там, где не слиплись от крови, обвиваясь вокруг головы, колыхались, словно водоросли. Он нерешительно протянул руку – взглянул на небо, пока пустое – и, ухватив за рукав, повернул тело лицом вверх.

Мгновенно узнал лицо, на нем не было повреждений. Единственное, что искажало черты, так это набившийся в нос и рот мокрый песок. Губы исказила гримаса, но он все равно ее узнал. Ирина Никитина, "царица", как ее называли... жена Никитина.

Усилием воли остановил дрожь в руках, потом потребовалось время, чтобы сменить объектив, и только тогда он мог начать снимать. Кадр за кадром... Постепенно до него все больше доходило, во что он влез. Стараясь отвлечься от криков афганцев, он вслушивался в пока что пустое небо. Пустое, пока пустое. Ирина Никитина. Военный самолет, свита военных и советников. Направление на Кабул. Самолет сбит, все погибли. Над территорией советского Таджикистана. Дело рук Харрела.

Руки тряслись, он не мог продолжать съемку. Аппарат остался висеть на шее. К руке цепочкой прикреплен кейс. Отрезать руку было выше его сил! Он в отчаянии и спешке стал искать камень покрепче. Наконец выковырял камень и разбил замки. Раскисшие документы, несколько ручек, насквозь промокший, рассыпающийся на отдельные страницы роман, футляр для очков, фотография Никитина в рамке. Объемистые опечатанные пакеты. Он торопливо

сунул их за пазуху, ощущая грудью холод. Фотографии двух детишек. Сумочка с перстнями и золотая цепочка, блокноты...

Он разогнулся, вглядываясь в небо, потом снова взглянул на нее. Она! В таком месте и мертвая. Пакеты под рубашкой леденили тело. Он прижал их к груди. Озеро заметно остывало, его серая поверхность становилась темно-синей. Солнце, словно занавес, опускалось в речную долину.

Оставалось ли что-нибудь еще? Надо было скорее убираться отсюда. Что еще? Обломки, труп женщины помимо его воли притягивали к себе. Эта женщина! Господи, да они же убили ее!.. Хайду вдруг вспомнилась карикатура в «Нью-Йорк таймс». Его поразило сходство этого остановившегося взгляда, искаженного в страшной улыбке забитого песком рта с той карикатурой. Под карикатурой, изображавшей ее читающей за завтраком нотации Никитину, текст Боба Дилана. «Все говорят, что за папочку думает она...» И Харрел участвовал в ее убийстве.

"Что же еще?" – злился он на себя, все еще словно загипнотизированный мертвым, до того знакомым лицом женщины. Ему казалось, что нужно что-то делать, что-то искать, исполнить какой-то обряд...

...Бортовые регистраторы. Черные ящики! Носовой и хвостовой. Пилот, должно быть, что-то видел, пытался связаться с наземной базой, говорил. Вынуть пленку из ящиков или просто вытащить ящики – что угодно, но во что бы то ни стало это сделать!

Готовый к действиям отвернулся от трупа. Замахал руками в сторону афганцев, открыл рот, чтобы позвать...

...На фоне вечернего неба возникло небольшое пятно – позолоченный лучами заходящего солнца вертолет. Он стремительно приближался. Услышав шум винтов, афганцы, глядя вверх, потянулись за оружием. Вертолет, секунду помедлив, снизился, почти касаясь воды. Сидевшие в нем люди внимательно разглядывали местность, оценивали обстановку, принимали решение. Вертолет, оставляя за собой водяной вихрь, черной глыбой несся над озером, прямо на них.

– Уходить! Уходить! Рассредоточиться! – услыхал он собственный крик и побежал сам, споткнувшись о ноги женщины, но удержавшись на ногах. Тело вздрогнуло при первых звуках пулеметной очереди, глаз дернулся от вспышки подвешенных под куцыми крыльями ракет. Затем в воздух взлетели фонтаны песка и пламени. Песок под ногами, казалось, превратился в зыбучую трясину. "Уходить! Уходить!" – ему казалось, что из пересохшей глотки по-прежнему раздается крик.

Сделав первый заход, вертолет развернулся, словно матадор, и снова ударил по разбегавшимся афганцам.

На короткое время он превратился в неподвижную устойчивую орудийную платформу, поливая все вокруг пулеметным и ракетным огнем. Обломки самолета, что кукольные домики, взрослым за ними не укрыться. Хайда окутало дымом и песком, но прежде он увидел в сумерках, как Hyp, словно куча тряпья, взлетел на воздух и без движения упал на землю, как в конвульсиях свалились по крайней мере еще двое. Словно вынюхивающий добычу огромный пес, вертолет медленно двинулся вдоль места побоища сквозь поднятые им тучи дыма и пыли.

Он стоял по колено в воде. Слышал, как кто-то нечеловечески высоким голосом кричит, взывая о помощи. Вертолета было почти не видно. И с вертолета его тоже не могли увидеть. Он побежал по ледяной воде, увязая в песке, обогнул еще один песчаный нанос – ради Бога, никаких следов! – держась края воды, тяжело дыша, с рвущимся из груди сердцем. По щеке хлестнула тонкая кривая ветка, он прильнул к ней, опершись на стройный серебристо-черный ствол березки. Сглотнул слюну, чувствуя подступающую к горлу тошноту. Протер глаза и встряхнул головой.