Последний ворон
Шрифт:
Ему пришлось напомнить себе, что надо дышать. Судорожно сдавило грудь; казалось, в ней свистело, как на открытом ветру уличном перекрестке. Он сцепил руки, словно хотел согреться – по крайней мере так они не тряслись. Сжимая пистолет – старый "Хеклер энд Кох" с подогнанной по руке рукоятью, понимая его бесполезность как оружия, но испытывая желание ощутить в руке тепло металла и пластмассы, он чувствовал, как все шире открывает глаза, словно кролик, парализованно застывший в свете фар. Теперь было слышно, как солдат ругался, почти шепотом, чтобы не услыхал сержант. Снизу раздавались отрывистые самодовольные выкрики, солдат время от времени отвечал на них ворчливым тяжелым шепотом,
С каждым звуком пружина напрягалась все сильнее. Словно обручем стягивало голову. Пот струился под мышками, катился по лбу. Но он был не в состоянии шелохнуться.
Он вздрогнул от крика сержанта. Заколотилось сердце.
– А бинокль не забыл?
– Нет, сержант, – откликнулся солдат – голос совсем рядом! – потом пробормотал: – Нет, трижды долбаный сержант, нет, жирный раздолбай, нет...
Сквозь поток матерщины Хайд расслышал голос сержанта.
– Тогда, прежде чем спускаться, поглядите как следует кругом!
– Есть, сержант... – потом возобновилось сводящее с ума приближающееся ворчание: – Есть, долбаный сержант, так точно, долбаный сержант... И так без конца. Шорох листьев, треск ветки.
Внизу кто-то невидимый спросил:
– Сержант, а кто этот офицер КГБ, который командует?
– Кто его знает, парень... кто знает? – Солдат уже продирался сквозь последние ветки, нависшие над расщелиной, и вот-вот появится на уступе. Хайд, как загипнотизированный, не сводил глаз с того места, где должна была появиться рука. – Какой-то хрен из Москвы... держись меня и ничего не бойся, – продолжал сержант. – Канцелярская крыса, не иначе.
Появилась побелевшая от напряжения, цеплявшаяся за скалу рука. Правая. Сломанные грязные ногти. За ней левая, потом шумное дыхание вперемежку с руганью, а затем из кустов высунулось широкое туповатое лицо парня лет двадцати, уставившегося на Хайда... и его пистолет. А внизу солнце играло на металлических частях оружия; висел дымок от сигарет.
Они молча уставились друг на друга. И тут Хайд услыхал стрекотание возвращавшегося вдоль берега маленького "Миля". Рот изумленного солдата, круглая черная дыра – оттуда вот-вот раздастся крик, – внутри розовый, как у собаки, язык. Хайд оцепенел, словно его связали по рукам и ногам, затем подался вперед, вцепился левой рукой в кисть и обрушил ствол пистолета на лоб и лицо солдата. Кость треснула, рукав и кисть Хайда забрызгало кровью. Руку словно выдернуло из плечевого сустава, он вскрикнул, поморщившись от боли. Из-под болтавшихся, потом затихших ног солдата покатились, прыгая по уступам, камни. Он еле удерживал на весу обвисшее тело. Булыжники и обломки скал перестали греметь. От страшной боли в руке зубы скрипели громче, чем лопасти приближающегося вертолета. Он сунул пистолет за пазуху. Лицо солдата заливала кровь из виска и разбитого носа. Хайд переменил позу и почувствовал, как валится вперед, словно ванька-встанька, только не имея возможности качнуться обратно. Не отпуская левой руки, которую как ножом пронзило, он правой схватил солдата за воротник.
– Где ты там, харя? – крикнул снизу сержант, все еще удобно прислонившись к березке и покуривая сигарету. Хайд поискал глазами туловище, потом спрятанные и можжевельнике ноги солдата. Теперь шум вертолета заглушал скрежет зубов. Их с солдатом не было видно. – Что ты там делаешь? – в голосе сержанта послышалось любопытство. – Да где ты, наконец?
– О, черт, вывихнул
– Эй ты, шут гороховый! Плевать на твое колено – что с голосом?
Хайд посмотрел на безжизненное, залитое кровью лицо, несмотря на рвущую боль в руке, удерживая тело.
– Что-что? Сел на собственные яйца! – заорал он. Раздался дружный хохот. Сержант тоже глупо ухмыльнулся. Его было хорошо видно сквозь заросли можжевельника. Тело солдата поехало вниз.
– Кончай, мать твою, орать! Видишь там что-нибудь?
– ...Ничего... – он убедительно застонал от боли и неимоверных усилий, удерживая солдата. – Никого нет.
Вертолет, взрябив воду, пролетел над водолазами и, словно его тянули за страховочный линь, медленно повернул к берегу. Потом, двигаясь боком, отвернул от скалы. Пальцы онемели, руки – сплошная боль. Сержант теперь стоял на солнце, упершись руками в бока, и, щурясь, глядел вверх на беспорядочно разросшиеся, закрывающие вид кусты можжевельника. Солнце золотило листья берез.
– Что ты там сачкуешь, парень? Смотри, если...
– Нет, честно, сержант! – отозвался он, издавая стоны изменившимся от собственной боли голосом. Пот заливал глаза, его знобило. – Не наступить на ногу!
– Наверное, придется подняться самому и поглядеть, что там у тебя. Окажу первую помощь или дам под зад! – равнодушный смех.
Черт возьми...
Солдат широко раскрыл глаза, удивленный взгляд постепенно становился осмысленным, зашевелил губами. Заработал мозг, глаза сузились, словно почувствовав, как заерзали ноги, нащупывая почву.
Хайд отпустил воротник и сунул правую руку себе за пояс. Хруст камней под сапогами, треск рации в утренней тишине, взбадривающие команды сержанта, сдавленные смешки, гул удаляющегося вертолета... и раскрывающийся рот солдата, видно, готового завопить, почувствовав боль в разбитом носу...
...Быстро мелькнуло лезвие ножа и окрасилось кровью – это Хайд полоснул по яремной вене. Кровь хлынула на руки, залила глаза. Из разрезанного горла устало, как бы упрекая, выходил воздух. Тело потяжелело. Он ухватился за гимнастерку, все еще держа в руке потускневший, окровавленный нож, и отер кровь, глядя, как она пропитывает гимнастерку и равномерно растекается по руке.
Внизу раздался треск рации. Он услышал, что карабкаться наверх прекратили. Ему тоже важно послушать.
– Никак нет, не бездельничаем... осматриваем рощу и скалу. Так точно! Есть немедленно... я как раз собирался... так точно! – сержант неразборчиво выругался, потом закричал, спускаясь: – Эй вы, недоноски... встать! Офицер считает, что вы сачкуете... я с ним согласен! – протестующий ропот, бряцанье металла. – Эй ты, там, наверху... Кисин!
– Слушаюсь, сержант, – произнес сквозь зубы Хайд. Желудок бунтовал от запаха крови.
– Если не догонишь через полчаса, без справки от врача не являйся!
– Есть, сержант.
– Ладно. Вы, вашу мать, пошевеливайтесь!
Хайд ничего не ощущал, кроме тошноты и боли.
Кружилась голова, пальцы потеряли чувствительность, руки ходили ходуном. Из-под сосен и берез появился первый солдат и пошел вдоль берега. Второй остановился, тыча "Калашниковым" в кривой кустарник. За ним неторопливо шагал по-прежнему невозмутимый сержант. Нечеловеческим усилием Хайд со стоном медленно подтянул мертвое лицо солдата на уровень своего лица, втащил на уступ тяжелый зад... Дрожа от изнеможения, медленно опустил мертвое тело на камень. С отвращением вытер руки об овчину и откинулся спиной к скале. Глаза заливал соленый пот. Обхватил руками живот. Дрожь не унималась.