Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
Послышался резкий гул. В село входила колонна танков. Танки остановились на улице. Из открытых люков повыползали танкисты — высокие, в черных комбинезонах. Танкисты забежали в тот двор, куда женщина загоняла здоровенную свинью. Во дворе затрещали выстрелы. В следующую минуту танкисты выволокли на улицу свиную тушу и, гогоча, стали запихивать ее в танковый люк.
Танки ушли, а темное облако пыли еще долго висело над улицей.
Перед глазами Дмитрия всплывали плакаты, что всюду были развешаны и в городе, и в военно-учебном лагере. Плакаты кричали: «Убей немца!», «Враг у ворот, отгони его!» Вот он, Дмитрий Гусаров, увидел врага,
...Странное дело, Дмитрий уснул, пригретый солнцем. Даже не уснул, а вдруг явственно увидел кухню полкового медицинского пункта. Повар Михеич угощает его пирогами. Пироги белые-белые, мягкие-мягкие, точно сделаны из ваты. Пирогов много. Они лежат всюду, они, как сказочные плоды, висят на деревьях...
— Ешь, Митя, ешь, я тебе еще испеку. Аппетит у тебя, Митя, богатырский. Люблю, брат, людей с хорошим аппетитом. — Михеич смеется, хлопает его по плечу.
Дмитрий очнулся. Его действительно кто-то трогал за плечо. Он открыл глаза и увидел сидевшего рядом седого старика в белой домотканой рубахе, в лаптях.
— Этак, братец ты мой, и в лапы угодить не долго, этак, братец ты мой, спать негоже, — с осуждением проговорил старик. — Ты что же тут разлегся? Тебе что, лес мал?
— Ваше какое дело, — хмуро проворчал Дмитрий, отодвигаясь от старика и не зная, что делать, как вести себя.
— Ишь ты, какой сердитый. Из окруженцев будешь, что ли? Приходили тут из окружения... или убегали из бою... Бывали и такие. Война, братец ты мой, сразу говорит, кто на какую колодку сплетен...
Дмитрий злился на себя. Уснул ведь! Как мальчишка уснул и где? Под носом у немцев! А кто знает, что за болтливый дед наведался. Вдруг этот дед крикнет, позовет немцев...
— Война, братец ты мой, дело серьезное, она шутить не любит, — меж тем продолжал говорливый старик, из-под седых бровей пытливо поглядывая на него. Дмитрий тоже приглядывался к деду, в мыслях прикидывая, сумеет ли справиться, если старик начнет кричать и удерживать его. Ничего, справится, дед стар и слаб.
— Руку-то, братец ты мой, из кармашика выними, все равно стрелять тебе нечем, я уж кармашики твои проверил, — с ехидцей проговорил старик. — Я видел, как ты из лесу-то по огороду бежал, а потом наземь шмякнулся и назад... Оно и правильно... Ты кто же таков есть?
— Видите — боец.
— Боец, — усмехнулся дед. — Боец должон при оружии быть, а у тебя, окромя ножичка, ничего нету. Боец, — опять усмехнулся дед и тут же свирепо добавил: — Такие бойцы вон куда ворога допустили! Воевать, сукины сыны, не умеете. Срамота!
Дмитрий вдруг почувствовал свою острую вину перед этим старым человеком.
— Плохо, говорю,
И старик исчез. Дмитрию даже показалось, будто перед ним был не живой человек, а какой-то волшебник, бесплотное лесное существо, что оно приснилось ему, как снился повар Михеич с пирогами... Когда-то он читал о галлюцинациях, которые бывают у голодающих... «Глупости, — отмахнулся Дмитрий. — Старик не волшебник, не привидение, а простой колхозник, поможет мне».
Дмитрий верил и не верил в это... Он выбрал позицию поудобней, чтобы все было видно, и если дед окажется предателем и приведет сюда немцев, успеть скрыться.
В селе было тихо. Те солдаты, что завтракали у амбара, погрузились на машины, прицепили кухню и уехали.
— А ты, братец мой, шустрый, — раздался за спиною голос.
Дмитрий от неожиданности вздрогнул, обернулся и увидел знакомого старика, дивясь, как тот мог подойти к нему незамеченным.
— В другое место перебрался? Оно, братец ты мой, может, и правильно. Береженого бог бережет. — Старик смотрел на Дмитрия смеющимися прищуренными глазами, поглаживал загорелой рукой седую бороденку. — Вот харчи тебе, — сказал он. — Бери да неси. Я ведь чую — ты не один, товарищи послали тебя на разведку. Только разведчик из тебя плевый. Ты уж не серчай... Слышь-ка, коли понадоблюсь еще, вон хата моя, вторая с краю. Минаем кличут меня, дед Минай. Ежели что — заходи. Только, братец ты мой, сам должон осознавать — не масленица, так что потихоньку заходи... Ну беги.
Дмитрий поспешил к раненым. За плечами у него висел мешок, а от мешка вкусно пахло хлебом, луком, огурцами. Эти смешанные запахи туманили голову, и опять больно сосало под ложечкой, и во рту бушевало половодье слюны. В какой-то момент, позабыв обо всем на свете и думая только о еде, он бросил мешок на мягкую листву, присел над ним, трясущимися руками развязал... Вот оно, желанное богатство! Ешь сколько угодно, и перестанет сосать под ложечкой... Он впился пальцами в подрумяненную корку большой ковриги. Корка проломилась, как тонкий ледок, и в руках у Дмитрия оказалась ароматная, с зазубринками от пальцев, краюха хлеба...
«Что же ты делаешь, — прозвучал внутри злой голос. — Тебя ждут раненые, а ты жрать расселся».
Будто обжегшись, Дмитрий бросил в мешок ароматную краюшку и испуганно огляделся — не видел ли кто-либо его предательского поступка? Потом вскинул мешок за спину и побежал. Казалось, он хотел убежать от дразнящего хлебного запаха, от неотступной мысли о еде, от сосущей боли под ложечкой. Он спешил, не надеясь на себя и боясь того, что опять остановится, бросит мешок на мягкую листву и жадно уцепится в краюшку хлеба...
Вот наконец и раненые. Сержант Борисенко бережно баюкал руку, точно хотел усыпить боль в ране. Кухарев, спиной привалясь к дереву, что-то строгал перочинным ножом.
— Вот, посмотрите! — радостно блестя глазами, крикнул Дмитрий и положил у ног Кухарева мешок. — Развязывайте!
— Наконец-то, пришел, сынок, — облегченно вздохнул и заулыбался Кухарев. — А я уж думал... Все передумал. — Он с неторопливой обстоятельностью развязал мешок, и Дмитрий опять увидел ту злополучную краюшку с зазубринками от пальцев. Она будто пилой полоснула его по сердцу.