Последний взгляд Марены
Шрифт:
Он смотрел на нее с благодарностью, так же обрадованный этой встречей, как и она сама; вот он простер к ней руки, желая обнять, Младина подалась к нему навстречу…
Но сколько она ни тянулась, достать не могла, он был вроде бы близко, но все равно далеко…
И вдруг показалось, что их разделяет огромное пространство. Они стоят на противоположных концах мирозданья, между ними – весь мир… и вокруг нее – тьма…
Но не успела Младина испугаться тому, что так от него оторвана, как проснулась.
Это было как падение с огромной высоты. Тело ее не пострадало – Младина вообще пока не чувствовала никакого тела, – но душа ушиблась так больно, что хотелось плакать. Она пережила во сне такое счастье, о каком и не подозревала, но проснулась и убедилась,
Но нет. Сейчас ведь время свадьбы Лели. Так не сама ли юная богиня весны ходила рано поутру будить своего божественного жениха. Перуна…
Младина села на полатях – пришедшая мысль чуть не разорвала ее. Это Перун! А она шла к нему, потому что любила его больше всего на свете… как может любить богиня, мать всего сущего. Эта любовь наполняет всемирье жизнью, потому она – солнце, озаряющее небосвод. И сейчас внутри нее было горячо от этой любви, и казалось, что нет на свете дела важнее, как идти ей навстречу. Вот прямо сейчас встать, опоясаться да идти. Угадать бы еще куда…
«Ты – мои глаза, способные видеть… его, – вспомнился голос, звучащий из живой серебряной тьмы. – Ты – моя любовь к нему, способная жить в земном мире, ведь сама я не могу к нему приблизиться. Когда я молода и красива, когда силы мои велики – он спит, и даже мои слезы не в силах разбудить его. А когда он просыпается и входит в силу – я старею, дряхлею, дурнею и сама скрываюсь во мраке, чтобы не внушать ему отвращения моим старческим безобразием. Мне не дано поймать его веселый взор, в котором блестит огонь жизни и мощь его страсти, не дано прикоснуться к нему, обнять его, ощутить его любовь! Жить в том мире, где есть он, я могу только через тебя. Ты и есть моя любовь к нему, живущая в его светлом летнем мире…»
И сейчас, еще не совсем потеряв незримую небесную тропку между сном и явью, Младина отчетливо вспомнила ту ночь – избушку в Нави, лунную женщину. Эта женщина – Марена, Луноликая, Кощная Владычица. Мать Мертвых… та самая, что в Медвежий день бросила на юную девушку последний взгляд перед тем, как уйти из земного мира на целых семь месяцев. И с этим взглядом она передала Младине частичку своей души, чтобы жить в ней, живой девушке, весной и летом, во время владычества Перуна и светлых богинь, которым одряхлевшая Марена в первые дни весны уступает место. И вместе с душой она вложила в Младину свою любовь к Перуну – то, что и держало ее здесь, делало таким горьким расставание с миром тепла и света, где он правит. И чем более возрастали его силы, тем сильнее становилось и влечение к нему Младины – или Марены. Сегодня, в день его свадьбы, настало долгожданное свидание. И он ее увидел, он был ей рад…
Но кого же он увидел? Уж наверное, не Младину Путимовну, Леженеву внучку, гордую в своей новой красной поневе!
Младина торопливо сползла с полатей и побежала умываться. То, что ей вдруг открылось, было слишком много для нее. Она, девушка из сежанского рода Заломичей, слишком мала, чтобы вместить божественную мощь. Хотелось смыть с себя это все, но не получалось – она умывалась на дворе, у колоды, и казалось, что не от встающего солнца вода стекает наземь, полная золотистого блеска, а от ее лица и рук…
Последний раз в этом году девичье шествие обходило поля. Хозяева провожали их поклонами, уже без обливания водой и прочего озорства. Женщины держали огромные охапки собранных на заре целебных трав, обернутых в чистое полотно. Все, даже мужчины, были в венках, с зелеными жгутами из травы вместо поясов. Парни, тоже нарядные и увитые зеленью, встретили «березку» прямо за рощей и шли позади, громкими криками и свистом провожая русалок прочь из земного мира. Младина помахала рукой на ходу поклонившемуся ей Данемилу; сердце радостно забилось в ожидании. Но приметила она и Травеня.
Что же ты, березонька, не зелена стоишь? —запевала она, стараясь не подать вида и притворяясь, будто все идет как нельзя лучше.
Лелюшка-Леля, не зелена стоишь? —хором подхватывали прочие девушки, оправляя венки и задорно поглядывая на парней.
Аль тебя, березонька, морозом побило?Морозом побило, инеем прихватило?Лелюшка-Леля, инеем прихватило.Инеем прихватило, солнцем присушило?А Веснояра отвечала из гущи своего зеленого убранства:
Нет, меня, березоньку, морозцем не било,Морозцем не било, солнцем не сушило.Красны девушки веночки завили,Веночки завили, веточки ломали,Веточки ломали, в речку бросали.В речку бросали, судьбу загадали…День выдался странный: то проглядывало солнце, то натягивало облака, поднимался ветер, обещая к вечеру грозу. На Купалу часто бывает дождь, но никогда еще это не волновало Младину так, как сегодня. Казалось, весь мир колеблется на грани Того и Этого света, не зная, куда склониться; она видела то яркий солнечный свет, то серые тени; возникало странное чувство, будто само ее тело столь огромно, что вмещает весь мир в себя, что все видимое глазу и даже невидимое находится внутри нее. И это ее дыхание рождает порывы ветра, колеблющие верхушки леса. Она шла среди девушек, сразу после Веснояры, в паре с Домашкой, и видела одновременно траву, по которой ступали ее ноги, и черную бездну, над которой она плыла, как облако по небу, при этом оставаясь где-то в самом ее неизведанном сердце. Она пела, смеялась, улыбалась парням, размахивала березовыми ветками, и при этом не могла избавиться от чувства, что ось равновесия мира проходит через нее и важно ничего не уронить; делая каждый шаг, она боялась, как бы не раздавить ненароком целую волость с полями, весями и людьми.
Миновали поля, пошли через лес. За кустами мелькнула серая мохнатая спина. Кто-то крался там, не показываясь, и хотя девушки знали, что за ветвями таится кто-то из старших парней, накинувший волчью шкуру, все равно было жутко.
«Волк» вдруг выскочил из-за кустов, схватил ближайшую к нему девушку – это оказалась Кудрявка – и потащил истошно вопившую добычу в лес. Прочие девушки завизжали, стали звать на помощь, парни закричали, колотя палками по стволам, как загонщики на настоящей охоте, потом кинулись вдогонку.
Младина, несмотря на небольшой рост, отличавшаяся бойкостью и проворством, сперва мчалась впереди и почти настигала «волка». Рослый плотный парень, по имени Лось, тащил Кудрявку сноровисто и умело – перекинув через плечо, головой назад, и придерживая за ноги, – но та дергалась, хваталась за ветки и всячески мешала ему, к тому же отчаянно вереща от боли, когда коса цеплялась за что-нибудь.
Погоня с шумом и гамом катилась между деревьями, голоса отражались от стволов, и казалось, вся роща кричит, бежит, ловит… Младина видела множество белых прозрачных фигур – привлеченные шумом и весельем русалки то показывались из стволов, то снова прятались, то слетали с ветвей, то ловко запрыгивали обратно, как раз когда кто-то из молодежи норовил проскочить через тело невидимой для него нежити. У Младины закружилась голова: живые и неживые метались перед ней, наталкиваясь друг на друга и смешиваясь, парни и девки иногда вдруг застывали на месте, не понимая, отчего пробрало внезапной дрожью – в полосу холодной тени, видать, занесло?