Последний взгляд Марены
Шрифт:
И с тех пор уже не раз, обычно утром или вечером, на грани сна и яви, на Младину накатывало то же странное ощущение: будто весь мир вокруг лишь зыбкий туман, серо-бурый и густой, зато она сама – огромная и сильная, как гора. Под ногами у нее бушевало пламя, но не жгло, а удивительным образом служило опорой, а еще ниже была черная бездна, но тоже не пугала. Опираясь на бездну, она смотрела вверх и видела там сияющий солнечный свет; в полусне ее наполняло ощущение радостного ожидания, нетерпеливого стремления вперед, к весне…
И лишь совсем проснувшись, она ощущала страх перед тем, что возникло в ней
Понимая, что «зимний волк» в избу не зайдет, дед Лежень сам вышел на двор к собственному внуку. В нем ясно сказалась заломовская порода: густая седая борода, прежде рыжевато-русая, такая же, какую сейчас носили четверо его сыновей, голубые глаза, прямые крупные черты лица. Как почти все Заломичи, он был рослым, крепким, на плечи накинул кожух из черной овчины, которую, опять же по обычаю, носили здесь все. Заломичи шили зимнюю одежду из шкур черных овец: считалось, что в них теплее.
Благодаря тому, что беседа проходила во дворе перед избой старейшины, ее слышали сразу все, кто находился в это время дома.
– Леденичи Суровцеву делянку рубят! – сразу доложил едва отдышавшийся Гостяй. – Я сам видел!
– Не может быть! – изумился Лежень, и по толпе родичей пробежал ропот. – Ты чего-то напутал!
– Нет! – Гостяй мотнул головой. – Я и раньше видел, где Хотиловичи место пометили. А сейчас Леденичи там все вырубили, до самого оврага.
Лежень в удивлении повернулся к Путиму, который недавно навещал те края. Путим хмурился. Он своими глазами видел, как Хотиловичи прошлым летом выбрали новый участок под будущую жарынь и пометили его знаками на четырех березах. Перед уничтожением у леса следовало попросить прощения, угостить его и задобрить: приносили жертвы Лесному Хозяину, а четырем межевым березам по углам – особенно, прося не гневаться, защитить будущий урожай. Тронуть участок, уже помеченный чужими знаками, – все равно что украсть. Для старинного рода, пользующегося уважением и связанного родством с остальными, дело совершенно невозможное.
– Сам я видел, – добавил Гостяй. – Мы там ходили неподалеку, топоры услыхали. Пошли посмотреть. А Травень говорит: беги к своим, Гостяйка, упреди.
– Хотиловичам сказали?
– К ним сам Травень пошел.
– Что же они не услыхали? – спросила Муравица.
– Делянка далеко от жилья, – покачал головой Путим. – От веси не слыхать. Но коли правда… что будем делать, отец?
– Старейшин созывать да разбирать дело. – Дед нахмурился. – Нет такого закона, чтобы чужую делянку рубить. Что же, Леденичи стыд и совесть потеряли – на чужой каравай рот разинули?
Веснояра слышала этот разговор, стоя в толпе женщин. Всплыли в памяти слова Травеня: «Но если Леденичи не станут к вам свататься, ты ведь пойдешь за меня?» Как быстра бывает мысль, когда речь идет о делах, важных для сердца; родичи еще не уразумели толком, как такое могло выйти, а Веснояра уже сообразила, чем новость может обернуться для нее.
Если Леденичи действительно вырубают делянку, помеченную Хотиловичами, то Заломичи, конечно, не спустят обиды, нанесенной их ближайшей родне. С Леденичами не миновать ссоры, а то и настоящего раздора – какое тогда сватовство? И все назначенные для них невесты останутся свободными для кого-то другого…
И ей вдруг так захотелось, чтобы Гостяева новость оказалась правдой, что она даже испугалась. Вот ведь дура! Радуется, что у ближней родни беда, что собственный отец, дед и прочие близкие будут втянуты в долгую свару. И все ради того, чтобы ей удалось выйти не за Вышеньку Красинегова, а за Травеня…
Веснояра опустила глаза, испугавшись, что кто-нибудь угадает ее мысли.
В недоумении Заломичи оставались недолго: уже через два дня к ним явился Углян, младший сын покойного Хотилы, и подтвердил: все правда. Помеченную ими делянку вырубили Леденичи, да еще прихватили большой кусок леса, на который Хотиловичи пока не предъявляли прав, потому что у них не хватило бы рук его обработать.
Возле вырубки собрались чуть ли не оба рода целиком. В сведении леса принимают участие все, кроме совсем маленьких детей, даже глубокие старики, которые иной раз именно там находят свою смерть, не успев увернуться из-под падающего ствола. Мужчины рубят и разделывают деревья, женщины и подростки перетаскивают на места будущих кострищ кусты, ветки, обрубки полегче и тонкие стволы. Работа эта занимает не один день, поэтому и приезжают основательно, ставят шалаши, посылают мальчишек удить рыбу, бабки варят уху на кострах…
Появлению Суровца и его близких Леденичи во главе с Красинегом сильно удивились. По их словам, никаких межевых знаков на деревьях они не видели. Возмущенный такой бессовестной ложью Суровец повел их к известному месту, но среди множества сваленных стволов не нашел той березы, на которой в Перунов день лично вырубил свой родовой знак. Сколько ни ворошили мужики стволы и ветви, покрытые первыми нежными листочками, затеса не нашли. Пошли искать другие – с тем же неуспехом. Лишь на одном углу участка, возле оврага, Суровец обнаружил пень. В этом краю береза росла только единственная, дальше начинался сосняк, поэтому туда рубщики не пошли – пал из-под сосны дает урожай куда хуже, чем из-под березняка.
– Вот тут береза стояла, и знак на ней был, чурами клянусь! – восклицал Суровец. – Кривоватая малость, да в этом конце другой не сыскать.
Его братья и сыновья удрученно кивали, а Леденичи хмурились и разводили руками. И в этом конце поиски ствола ничего не дали, хотя братья Хотиловичи облазили весь овраг.
Осмотрели пень. Береза погибла не вчера и не третьего дня, а еще зимой, пока дерево спало. Поискав еще раз, нашли три пня такого же возраста. Но это, опять же, ничего не доказывало. Знаков нет, а стало быть, Леденичи имели право вырубить делянку как ничейную.
– Пень – он и есть пень, его не спросишь, а знак-то где? – восклицал Красинег, разводя руками, в одной из которых сжимал топор.
– Можно и пень спросить! – быстро вставил Углян, пока Суровец только возмущенно открыл рот. – Моя мать может спросить пень!
Все взгляды обратились на него, на лицах родичей засветилась надежда. Угляну явилась верная мысль: его мать, волхвита, могла разговаривать с деревьями.
– Поезжай-ка за ней! – кивнул Суровец. – Коли пришла такая нужда, и с пнем поговоришь!