Последний заезд
Шрифт:
— Ты. Джексон. Уделишь минуту? Мы с мистером Хендлсом хотим услышать твое мнение о кое-каких набросках. Вон стол…
Не дожидаясь ответа, старый шоумен и зазывала направились к занятому столу. Стол мигом очистился при их приближении. Сандаун нахмурился, потом встал и пошел за ними. Джордж тоже встал со шляпой в руке, решая, стоит ли к ним присоединиться. Готч остановился перед ним и тяжелым взглядом опустил его обратно на стул. Нордструм дружески улыбнулся и потрепал Джорджа по голове:
— Мартышка. Речи произносил, говорят?
— Несколько тостов предложил, мистер Оливер.
— Молодцом. — Он махнул бармену, —
— Да, сэр. Первым делом.
— А за штат?
— Три или четыре раза. Еще за Вашингтон и Монтану.
— Тогда поднимем за… — он неожиданно улыбнулся мне, — за Штат добровольцев [41] , прекрасный штат Теннесси.
Я встал по стойке «смирно» — насколько смог, имея одну ногу в бочке с водой. О'Грейди заметила мое затруднение, наклонилась и посмотрела в воду.
41
Теннесси получил это прозвище за то, что дал много добровольцев в войне с Мексикой (1846–1848).
— Я видела, как этот косматый черт наступил на вас, Джонни. Чудище! Охотники доброе дело сделали, что освободили землю от этих уродских стад. Сильно он вас?
Голос ее был ласковым, улыбка — сочувственной.
— Только большой палец примял, мэм. Мне бы сейчас тарелку бобов и поспать, завтра буду как новенький.
— Оливер, может быть, возьмем его к себе? Где еще ему будет лучше? Я бы его отвезла, а вы потом приедете с их фургоном. Я осмотрю рану и заодно распоряжусь насчет его питания.
— Прекрасная мысль, мадам О'Грейди. Уверен, у нас найдется кое-что получше фасоли.
Я посмотрел на Джорджа. В ответ он только поднял брови. Я оглянулся на стол Буффало Билла, но Сандаун разглядывал большой плакат, развернутый Хендлсом. На плакате был изображен дикарь в боевой раскраске с поводьями в руке и пегий жеребец. Лицо под боевой раскраской по замыслу должно было принадлежать Сандауну Джексону в более молодом возрасте.
— Я дипломированная медсестра, а не только наездница, Джонни, — сказала О'Грейди. — Спросите мистера Нордструма.
— Подтверждаю, сынок, и чистый гений по части ортопедии. Волшебница. Гарантирую прекрасный уход.
— Не сомневайтесь, мой сладкий. Ну, что скажете?
Что я мог сказать? Я был крайне смущен приглашением.
На этот раз Джордж пожал плечами.
— Бесплатный харч и массаж ноги — от такого приглашения не отказываются, Нашвилл. Поезжай с дамой. Я отведу твоего коня к сараю… когда мы с массой Готчем кончим наши дела. Он сказал, что посчитает за нарушение контакта, если я не устрою матч. А какие последствия, масса Готч?
— Другой контакт, и очень болезненный. — Готч ухмыльнулся.
Ухмылка расползлась по губам, так что стебелек мяты в углу рта лопнул. У него даже губы были из мускулов.
О'Грейди подобрала мой сапог и потянула меня к дверям:
— Еле идете уже. Ноги не держат от усталости. Где вы спали прошлой ночью?
— Я спал в вигваме мистера Джексона, мэм. То есть пытался. И сейчас не против ночь поспать.
— И поспите. — Она прислонила меня к толстой стойке, где еще не зашили стену, и сказала: — Подождите здесь, я подгоню вам самокат Оливера.
Я не мог понять, что за
Глава четырнадцатая
Минт-джулеп [42] и темная интрига
Пока ты отдыхал, мы с Номером Девять отправились из больницы в небольшой вояж.
— Пойду подышу воздухом, — сказал я сестре. Поскольку мой сахар пришел в норму, она согласилась, что прогулка не помешает.
— Сейчас ты увидишь, — говорю я Номеру Девять. Он говорит: ну да, прямо. Номер Девять — скептик. Прибрежная тропа никуда не делась. Водопадики никуда не делись. Лох растет… озерцо тут… а его нет.
42
Минт-джулеп — напиток из виски, или бренди, или рома с водой, сахаром, дробленым льдом и мятой.
— Камня нет!
— Никогда не было, — говорит Номер Девять, — Всю мою жизнь.
— А ты погляди сюда. Обломки, осколки!
— Ну, камни, ну, щебень. Они повсюду в округе Юматилла.
— Не такие, — Я поднимаю камешек, луна просвечивает сквозь него, — Это желтый обсидиан! Кто-то его взорвал.
Номер Девять говорит:
— Ну да. Прямо.
Меня не удивляет его скепсис, и я не настаиваю. «Мистер Спейн, — говорю я себе, — давно усвоил, что скептику надо все показать дважды и сказать трижды…» Я навсегда усвоил этот урок, дожидаясь того самоката.
Гудя клаксоном, О'Грейди проехала сквозь праздную толпу и остановилась у тротуара.
— Ну что, дружок? Когда-нибудь катались на «роллс-ройсе»?
— Нет, мэм, я ни на чем таком не катался, кроме поездов. Я думал, вы надо мной подшутили.
— Я таких шуток не признаю. Садитесь.
Я колебался.
— Как я уеду? Неудобно бросать друзей и лошадь.
— Ваши друзья при деле, а лошади не мешает отдохнуть. И вам тоже, по моему профессиональному мнению. — Она протянула руку, — Залезайте. Палец у вас распух ужасно. Если не выпустим жидкость и не перевяжем, вы в свой красивый сапог несколько месяцев не влезете. Тем более — в стремя. Так что цыц, и залезайте, нерешительный журавль, вся улица на нас глазеет.
Это меня и убедило: мысль, что все увидят, как меня везет по городу на «роллс-ройсе» с золотыми украшениями женщина с оранжевыми волосами. Особенно если увидит одна заносчивая наездница. Я замолчал и влез, и мы запылили к городу. Я последний раз оглянулся украдкой и не увидел никаких девушек, кроме Сью Лин. Она стояла в дверях с бадейкой в одной руке и полотенцем в другой.
Личный вагон Нордструма стоял рядом с экстренным поездом «Родео». Из окна тянулись телеграфные провода, на задней площадке была установлена подзорная труба. Прихрамывая в одном сапоге, я пошел по шлаку за О'Грейди. Она отперла дверь и помогла мне подняться по лесенке. Вагон показался мне еще роскошнее, чем в первый раз, — ореховые шкатулки с пистолетами, темно-бордовые ковры, в золоченых рамах картины с лошадьми и всадниками. В одном конце — нарядный письменный стол красного дерева, на стене — голова уродливого мустанга. В другом конце огромное, с наклонной спинкой кресло, словно трон плутократа.