Последний закон Ньютона
Шрифт:
А вот и сам номер
Ветер с дождем холодны, словно лед,
Где-то петух непрерывно поет.
Только я вижу – супруг мой со мной,
Разве тревога в душе не замрет?
Ветер холодный – он резок и дик,
Вновь петушиный доносится крик.
Только я вижу – супруг мой со мной.
Разве мне в сердце покой не проник?
Артист одевается в образ – обычный человек с улицы.
Продолжает уже в образе.
– А мне вообще стихи нравятся. Особенно, если такие, ну, не как в школе, вот. Но я хочу сказать про
Они мне говорят:
– Слышь, тут праздник надвигается. В пятницу все едем на природу!
На работе говорят. Ребята наши.
– В пятницу, – говорят, – выезжаем толпой. Только свои: без мужей, без жен, понял?
Я говорю:
– Почему без?
Они говорят:
– Ну, как?!
Я говорю:
– Ну, как.
Они говорят:
– Ну, ты как маленький! Короче, берешь шпроты, огурцы, бутылку водки и выпить себе. Понял?
Я говорю:
– Понял, только я без нее не поеду.
– Без бутылки?
– Зачем, без жены.
– Ты, может, не понял? Мы на природу, оттянуться.
– Почему, понял: в пятницу, с водкой, бутылкой огурцов в круиз под кустик с чужой женой.
Они говорят:
– Соображаешь! Ну?!
Я говорю:
– Мне без жены неинтересно.
Тут они подняли плечи и забыли опустить:
– Она тебе что, за столько лет не надоела?!
– Зачем, надоела? Я ее толком вижу два раза в неделю по выходным. А потом – я ее люблю, вот.
Тут они окончательно подперли плечами уши. Разошлись почему-то на цыпочках.
Назавтра подходят нервные. Говорят:
– Вот из-за тебя Вася сел не в ту электричку. Вася, покажи стоп-кран… Видишь, из-за тебя человек не может разжать пальцы… Вы что, может, и не ругаетесь с ней, с женой-то?
– Чего не ругаемся… И дверью, бывает, треснешь. И ногой иногда топнешь. На собаку… мало что!
– Нет, а как у людей: пришел поздно, а дома встречают, как в космосе – летающими тарелками?!
Говорю:
– Нет, мы из тарелок едим.
Говорят:
– А ну, покажи язык.
Ну, я их этим языком послал. Некоторые до сих пор возвращаются.
Но они же упорные! Захожу в курилку, у них как раз крик на тему: может, у его дуры богатая тетка при смерти в Канаде, что за нее, дуру, так вцепился?! Заметили меня, говорят мне:
– Слушай, а ты сам-то, ну, ходил налево? Скажи коллективу, как маме, мама поймет!
Я сдержано так говорю:
– Ребята, я на ней женился, потому что она – лучшая в мире. Что ж я пойду к худшей? У вас в голове ум или заначка?!
Короче, у них вечером митинг с криками: «У всех, значит, дома гадючник, а у них ласточкино гнездо?! Хорошие люди уже по два раза развелись, а Валик – уже пять и живет обратно с первой! А этим, товарищи, лень лишний раз подраться!… Предлагаю резолюцию: изолировать их друг от друга, чтобы не плодили себе подобных!»
Короче, отпустили домой с наказом поискать в себе хоть что-то светлое, а нет – найти пострадавшего на пожаре и дать ему свою кожу. Сколько упрет.
Смешно, конечно, но я тогда на них разозлился! А потом думаю, чего?! Это раньше было всякое там благородство, великодушие, негодование: «Вы оскорбили даму, сударь, извольте получить по морде!» Сейчас проще: «Я оскорбил вашу даму – так оскорбите мою. Мы же интеллигентные люди!»
Нет, меня это волнует… Любовь, песни. «Поговори же ты со мной, гитара семиствольная!» Телепередача с названием «Моя свинья!». В смысле «семья», но из того же сарая. Старые песни о главном: «К нам любовь пришла нежданно, и все! Птицы заржали, кони закашляли, застежки лопнули, и я дала другому эх раз, еще раз, еще много-много раз!..» Ну, допустим. А кто-нибудь когда-нибудь слышал песню, к чему эта самая любовь должна привести. По логике. Да никогда! Потому, что тут как раз песня заканчивается. И тут как раз начинается анекдот:
(образ) «И вот сидят эти бабы и хвалятся мужьями: одна говорит, ой, у меня муж крутой, как бык. Вторая говорит, зато у меня сильный, как лев. Третья говорит, а у меня муж… это… в общем, тоже какая-то скотина».
Про замуж так и говорят: войдешь через загс, выйдешь через суд.
(образ) «Милый, купи мне сапоги!» – «Зачем тебе сапоги, ты еще коньки не сносила!» Ха-ха-ха…
Сперва женятся, потом сходятся. Сходятся – расходятся, расходятся – сходятся. Как часовые: пост сдал – пост принял, пост сдал – пост принял, пост сдал и купил большую собаку: ест столько же, а лает на других!
Я уже думал, может, мне врачу показаться? Я ведь люблю жену. И домой спешу, и на двух работах вращаюсь с двумя пересадками на свой трижды в душу орденоносный с их зарплатами и ценами! Ерунда, скорей домой – меня там любят. И ждут. И что бы ни случилось, я сделаю вот так – и я нащупаю там руку. Она мягкая и слабая, но для меня она… это как кольцо парашюта. И тогда под ногами не пропасть. Тогда под ногами синяя речка, зеленый луг. И дети на берегу. И дети на берегу задрали головы, смеются и машут, и снова смеются: «Папа! Папа! Какой ты смешной отсюда! Давай скорей! Где ты так долго?..»
К нам девушка одна ходит в гости. Лет сорока семи. Холостячка. У нее последний штамп о расторжении брака стоит прямо на обложке трудовой книжки. Придет, сожрет весь борщ, говорит: «Ой, ребята, как вы хорошо живете! Как ненормальные!»
В общем, я тогда сказал своим: знаете, ребята, я не поеду с вами в пятницу, соврав жене, что провожали кого-то в первый рейс. Или в последний путь. Не хочу. И вообще, я, наверное, дурак. Я вижу: едут, едут по проспекту машины. В лентах едут, в куклах, лебедях и кольцах. Везут влюбленных из сказки в анекдот.
И мне становится чего-то жаль…
Ветер с дождем, и повсюду темно.
Крик петушиный несется в окно.
Только я вижу – супруг мой со мной —
Разве на сердце не стало светло?
Этому стихотворению, между прочим, три с лишним тысячи лет. Но ведь и сейчас этого хочется.
Или я не прав, женщины?
Порядочная женщина
Как-то мы с другом Гришей гуляли по Смоленскому кладбищу, что в Санкт-Петербурге. На Смоленском было прохладно, шел небольшой ленинградский дождик, поэтому мы пошли к Ксении Блаженной. У ее часовни, как всегда, было хорошо и людно. Мы постояли в этом замечательном месте России, поклонились Ксении и пошли прогуляться древними аллеями. Гуляли мы, однако, недалеко, ибо древние аллеи вскоре закончились. Они закончились нововырубленными просторами; просторы в свою очередь были покрыты полусвежими могилками; могилки были покрыты увядшими венками. Мы поглазели на такую метаморфозу, поудивлялись на это пиршество еще не остывшей печали на кладбище, где уже лет сорок никого не хоронят и не должны. Наудивлявшись, мы с Гришей сделали вывод, что: