Последний закон Ньютона
Шрифт:
а) деньги камень ломят,
б) место на престижном кладбище отнюдь не камень.
С третьей стороны, практически все Смоленское заросло деревьями, которые были задуманы светлыми печальными березками в изголовье. Ныне же это огромные дремучие дерева, и где теперь свое изголовье, и где чужое, извините, подножие? Буквально заросли и кущи, особенно, если зябко и затяжной ленинградский дождик. Например, как на момент рассказа. Тем не менее эти порубки настроение почему-то испортили. И вот мы, грустя по нескольким направлениям одновременно, прошли кладбище насквозь, вышли наружу как бы со служебного входа и осмотрелись. Снаружи была довольно большая штрассе; с одной ее стороны шла металлическая решетка, охраняющая вечный покой, с другой – молчаливые пятиэтажки с населением, которому этот покой только снится, то есть еще предстоит. Мир живых представляли редкие автомашины, с шелестом рассекающие воду на асфальте. Естественно,
Мы остановились, как витязи перед белорусскими болотами: куда идти? Сзади было кладбище, перед нами мокрые дома, слева вдали виднелись какие-то технические постройки, явно не содержащие магазина; направо виднелись постройки, явно магазиносодержащие, но так далеко, что туда ни пешему, ни конному. Пока вертели головами, от домов показался человек в непонятно чем. Мы обрадовались и приготовились спросить его насчет ближайшей торговли, но человек вдруг замедлил ход, затем остановился, посмотрел на решетку кладбища и быстро повернул назад. Больше мы его никогда в жизни не видели. Может, он подумал, что ему еще сюда рано? Снова стало пусто и непонятно, как сразу после блокады. Можно было, конечно, попытаться углубиться в те дома, но почему-то было стойкое ощущение, что пойдешь и не вернешься.
А не хотелось.
Пока мы осмысливали и обсуждали это дело, на улице появилась женщина. Причем она возникла как-вдруг – не было ни души, и вдруг женщина. Она шла в своем направлении, имея в правой руке некую несложную поклажу, над головой зонтик с поломанной спицей. Шла она неторопливо и без особой грусти, видимо, надеясь на лучшее, например, на погоду. Увидев неожиданную человеческую душу, автор, может, даже излишне резко преградил ей дорогу и сказал.
Он сказал:
– Здравствуйте, женщинка, извините, вы хорошо знаете этот район?
Автору было почему-то неловко сразу спрашивать про магазин – она-то сразу поймет, зачем двум мужчинам нужен магазин в виду кладбища и холодной погоды, и неизвестно что подумает.
Женщина, однако, не смутилась, она, наоборот, остановилась, переложила свою поклажу в отдохнувшую руку и как бы очнулась от своей давней ленинградской думы. Она как бы рассеянно выглянула изнутри сюда, в улицу, и ответила хорошим, подходящим погоде голосом. Оказалось, ближайший магазин не так уж далеко.
Целиком это выглядело так:
Автор нервно:
– Женщинка, вы хорошо знаете этот район?
Женщина, подумав:
– Порядочно.
Автор улыбнулся на это «порядочно». Женщина тоже ответно улыбнулась, но просто так. При этом возникло конкретное ощущение, будто среди серого, постылого дня выглянуло небольшое солнце, даже удивительно.
Автор:
– В таком случае подскажите, пожалуйста, где ближайший продуктовый магазин!
Женщина, тихо улыбаясь:
– Идите в ту сторону, повернете направо, там будет остановка такси, затем скверик, затем магазин «Пятерочка».
Автор:
– Спасибо большое.
Женщина, подумав:
– Не стоит благодарности.
На этом, собственно, занавес можно было опускать. Но автор, вместо того чтобы еще раз поблагодарить и устремиться в указанном направлении, остался топтаться на месте, по-прежнему преграждая женщине путь. Почему-то не хотелось, чтобы она уходила. Почему же? Автор стоял поперек чужой дороги, пытаясь одновременно понять, почему не хочется, чтобы она ушла, и что бы еще такое спросить, чтобы она таки этого не сделала. Даже посмотрел на Гришу. Гриша ответно посмотрел на автора и вновь, по своему обыкновению молча, уставил большой хороший нос в асфальт.
И не помог.
Женщина терпеливо ждала, когда ей освободят дорогу, вновь начав что-то рассматривать внутри себя. При этом солнышко, которое выглянуло с ее улыбкой не то, что зашло, а стало как бы подергиваться дымкой… Ага, вот почему не хотелось, чтобы она уходила. Потому, что до ее появления на душе было сыро и так себе, а она улыбнулась, и стало беспредметно хорошо. Например, как детстве: идешь себе вдоль железной дороги, а внутри у тебя замечательно и хочется свистеть, а ты еще не умеешь, но пытаешься, точно зная, что обязательно научишься и тогда жизнь станет еще лучше… А вот сейчас женщина уйдет и унесет это «хорошо» с собой, останутся лишь битые сырые шпалы, кладбищенская ограда, а на душе груз всего, что накопилось с того времени, как научился свистеть… Пауза затягивалась. Автор уже приготовился нехотя повторить свое «большое спасибо» и уступить дорогу, но тут женщина вновь вынырнула из своего пространства.
Она сказала:
– Но можно и по-другому.
Наверное, она подумала, что нас по какой-то причине не устраивает первый маршрут, но мы не хотим огорчать ее отказом. Может, подумала она, мы не любим в это время суток сворачивать направо или нас может расстроить вид отсыревшего скверика, который мы невольно будем вынуждены миновать на пути к магазину. Да мало ли что. И она все тем же скромным голосом начала рассказывать про запасной вариант. При этом ее небо вновь прояснилось, вновь выглянуло отдаленное, пусть не совсем прозрачное, но теплое солнце. Снова стало хорошо. Однако «вариант» вскоре закончился; автор наконец и почему-то с обидой сказал свое «большое спасибо». В ответ женщина вновь ответила, «не стоит благодарности». Это «не стоит» она произнесла, уже как бы удаляясь в ту страну, откуда мы вырвали своими вопросами; солнце снова подернулось дымкой, и вот его нет. Автор помешкал в последний раз, сошел с дороги; женщина на это рассеянно кивнула и ушла прочь вместе со своим пространством, унося свое необычное освещение. Автор посмотрел на друга Гришу. Молчаливый Гриша поднял голову, осмотрел резко оскудевшую улицу и вздохнул. Автор повернулся, чтобы глянуть, куда она ушла, но улица снова была скучной и мистически пустынной.
До указанного магазина дошли, выбрав вариант со сквериком. Шли молча, что-то не разговаривалось. Скверик оказался как скверик – между двумя сырыми домами. На зеленой скамейке мок забытый цветастый журнал с мордатой собакой на обложке. Потом вернулись на кладбище и снова долго бродили и ступали, ища скамейку у оградки, столик у скамейки, просто место, чтобы прислониться, снять усталость с непривычных городских ног, а стаканы и колбасу можно подержать и в руках, чай, не немцы. Выяснив походя, что Смоленское кладбище в своих захолустьях похоже на заилившееся, поросшее камышом русло безымянной речки. И речку эту нужно снова открывать, именовать и наносить на карту. Поэтому проще ее закопать…
Кстати, вспоминая те давние поиски, где бы выпить, автор взял и улыбнулся. И почему же? Ему пришло в голову, что это все читает неопытный человек, какой-нибудь кандидат сидячих наук, и вот в этом месте он заскорбел и даже, может, сделал ошибку в расчетах окружностей, понимая, что мы с другом Гришей не нашли подходящее место, вылили с трудом добытую водку в мокрую траву, колбасу поломали о колено и раздали сырым насекомым. Но это простительная в его звании ошибка. Мы нашли в этих географических дебрях косой пенек рядом с чьей-то подернутой забвеньем могилкой и довольно комфортно расположили на нем закуску и одноразовые стаканчики, сетуя на их неустойчивость на косых пеньках. А потом, неудобство-то мы испытывали лишь до третьего тоста, как это обычно и бывает. Впрочем, не было и никакого неудобства. Ибо все время, пока покупали, пока шли, искали, устраивались рядом с чьей-то полустертой могилкой, стараясь не наступить на соседнюю, – нас, во всяком случае автора, сопровождало чувство, что случилось что-то важное, то есть хорошее. Как в том же детстве: сидишь на диктанте, морщишь еще неприспособленный для этого лоб, а в середине тебя, в районе внутреннего кармана, живет некая радость. Думаешь, откуда там радость, краем уха слушая диктовку учительницы, а другим краем – все остальные звуки родной природы за весенним окном. И вспоминаешь, что, идя в школу, ты заметил ее, и она тебя тоже заметила и даже почти поздоровалась, наши могут подтвердить. И от этого совсем не страшными кажутся «-то-либо-нибудь-кое-таки-ка» и Озаренок с дружками, а свистеть ты уже практически умеешь, хоть пока и недалеко… Мы пили с Гришей, говорили о привычном, а перед глазами всплывали лицо мимолетной женщины и ее улыбка, такая удивительная в этом городе, в эту погоду, пору года, в это летосчисление. Куда она ушла? Автор посмотрел в этом смысле на Гришу, но тот был занят разливом, стараясь не опрокинуть посуду. Мы снова пили, говорили про хорошее; приводили примеры этого хорошего в жизни и в литературе. И выходило в итоге, что в природе все правильно и замечательно; ведь и мы когда-нибудь будем лежать, а сверху будет дождик, и кто-то будет стоять над, придерживая стаканчики, пока другой наливает, ибо их можно опрокинуть даже струей из бутылки. Так мы беседовали, выстраивали перспективу насчет лежания под и, естественно, не верили. Конечно, думали мы про себя, мы будем жить вечно, остальные как знают. Тем более что внутри, в районе внутреннего кармана лежала свернутая ужиком детская радость; вот ее можно в любой момент взять и потрогать… И совсем уже на нас сошел дух мирен, когда мы увидели, что разделить с нами трапезу пришла мышка. Средних размеров мышка с кокетливой рыжей полоской на спине. Мы бросили ей пищу, она не испугалась, а, наоборот, взяла это дело зубами и неспешно ушла по месту своего жительства. Мы посмотрели вокруг и увидели, что дождь прекратился, что жизнь продолжается, что все хорошо – грех жаловаться! Еще увидели много пустых бутылок и одноразовых стаканчиков и сделали вывод, что это кафе никогда не пустует.